– Ну… вообще-то, да.
– А могут лишить вас вашего ремесла?
– Ну, это едва ли. Точнее, я так скажу: если работать на совесть, не жульничать, не обманывать – никогда не лишат!
– Вот видите! Тогда какое вам дело, кто ваш заказчик? Кто с кем хочет воевать? Куда бы ни повернулся мир, вы всегда останетесь столяром, в вас и вашей работе всегда будет нужда. Так это, господин Кирай, или не так?
– Вопрос не такой простой, – погладил макушку книжный агент. – Непростой потому, что человек все же любит родину, и вполне может получиться так, что ее интересы окажутся для него важнее.
– Вы шутите, господин Кирай! Разве могут быть интересы, которые стоили бы войны? Я человек необразованный и этого никогда не скрывал, но даже мне понятно, что нет никаких таких интересов, чтобы из-за них войну начинать!
– Позвольте мне перебить вас, – откашлявшись, заговорил фотограф, – я вашим терпением не злоупотреблю: а вот если, скажем, кто-нибудь стал бы утверждать – подчеркну, что я только предположительно говорю, сам я такого не утверждаю, – что вы неправы, что бы вы сделали?
Дружище Бела пожал плечами:
– Да наплевать. Пусть себе утверждает. Какое мне дело?
Кирай хотел было что-то сказать, но фотограф знаком остановил его и продолжил:
– А если, позвольте предположить, ваш собеседник утверждал бы не только это, а заявил бы, что только идиот может высказывать такие суждения? Что тогда?
Дружище Бела, недоумевая, уставился на фотографа.
– Только поймите, – добавил фотограф, – я не хочу, чтобы вы неверно истолковали мои слова. Это не я говорю. Я только предполагаю, что некий человек так обозвал бы вас. Что бы вы сделали?
Хозяин трактира, как свойственно это людям сильным, порядочным, но не обладающим слишком большим умом, попытался сначала понять вопрос, а затем уж с предельной точностью на него ответить. Он наморщил лоб, облокотился на стол и положил на руки подбородок. Затем неуверенно оглянулся по сторонам.
– А хрен его знает, что бы я сделал, – сказал он и добавил, оправдываясь: – Уж простите за грубое выражение.
– Ну а все-таки?
– Это, наверное, зависит от того, с кем я имею дело.
– А точнее?
– Ну… я бы сказал ему, что он ошибается и что ничего идиотского в моих словах нет.
Дюрица рассмеялся. Рассмеялся впервые с тех пор, как они собрались за столом. Тут надо отметить: если читатель представит себе одно из тех неприятных лиц, в которых улыбка проявляет какое-то детское простодушие, то он увидит перед собой нашего часовщика, который воскликнул:
– Порядочный вы чудак, дружище Бела!
– Теперь это неинтересно, – живо перебил его книжный агент. – А скажите, дружище Бела, что бы вы сделали, если бы этот некто, этот субъект, продолжал настаивать на том, что вы городите глупости?
– …И что бы вы ему ни сказали, – подхватил фотограф, – твердил бы свое, в лицо называя вас идиотом?
Дружище Бела потер подбородок, растерянно глянул на столяра. Затем, растопырив пальцы, уставился в собственную ладонь.
– Такого не может быть, чтоб ни с того ни с сего меня стали вдруг обзывать идиотом.
Книжный агент хлопнул ладонью по столу.
– Почему это ни с того ни с сего? Он просто уверен в этом, таково его мнение.
– То есть он убежден, – продолжал вторить Швунгу фотограф, – что вы идиот. И будет на улице и повсюду кричать вам вслед, что вы идиот.
– В таком случае, – заговорил трактирщик, нервно двигая кадыком, – я, наверное, как следует ему врезал бы! Не оскорбляй человека зазря!
Кирай и фотограф переглянулись.
– Вот видите! – воскликнул книжный агент. – Вот так начинаются войны! Из-за какого-то пустяка вы полезете в драку, причем с риском погибнуть, или сами кого убьете в ней.
Фотограф поднял указательный палец:
– Не скажите, не такой уж это пустяк. Ибо есть тут один момент, который вы упустили.
Книжный агент с некоторой досадой, но все-таки уважительно посмотрел на фотографа:
– Какой же, позвольте узнать?
– Дело в том, – продолжал фотограф, – что у того человека тоже были свои убеждения и он был уверен, что его убеждения или мысли правильнее ваших. И что же он сделал? Он не смирился с тем, что вы представляете ошибочную точку зрения, а попытался переубедить вас и доказать, что вы неправы.
– И поэтому обозвал меня идиотом? – возмутился дружище Бела.
– Ну, наверное, это случилось уже потом, когда его захлестнули эмоции, вызванные осознанием своей правоты. Согласитесь, разве стал бы этот человек спорить с вами, не будучи глубочайшим образом убежден, что он прав? Но пойдем дальше: коль скоро он был уверен, что правда на его стороне, то не заслуживает ли уважения его готовность и вас увлечь на путь истинный?
Трактирщик покачал головой:
– Ну уж простите! Я, может, не понимаю вас до конца, но знаю одно – как называется человек, способный для утверждения своего мнения хамить другим людям. Это нечестный, непорядочный человек. Ведь если вы подойдете к делу с моей стороны…
Тут он обвел глазами сидящих за столом, словно выбирая, к кому можно обратиться с вопросом, и его взгляд остановился на Дюрице. Но часовщик поспешил откреститься:
– Чур меня, сударь.
Дружище Бела махнул рукой и обратился к столяру:
– Я хотел бы у вас спросить, господин Ковач, приходило ли вам когда-нибудь в голову во что бы то ни стало навязывать свое мнение кому-то другому?
– То есть как? – подавшись вперед, удивился Ковач.
– Но простите, милостивый государь, – вмешался Швунг, – мы говорим о вещах серьезных! То бишь не о том, надо ли добавлять в сыр паприку, и не о том, как есть фасолевый суп – с луком или без лука.
– Совершенно верно, – закивал фотограф.
– Мы говорим о том, – продолжил книжный агент, – что у человека может быть мнение по вопросу, который касается, скажем так, всего человечества. Он, естественно, убежден, что мнение его может принести человечеству пользу, – столь громкий пример я беру, разумеется, просто для большей ясности. Так вот, человек сей считает, что правильно лишь его мнение, и желает не держать это мнение при себе, а, будучи убежденным в его полезности, сделать доступным для всех. То есть он хочет людям добра. Вы понимаете?
Дружище Бела повернулся к столяру.
– Вот скажите, господин Ковач, – спросил он, склонив голову набок, – у вас когда-нибудь было желание повлиять на мнение других?
