На объяснение задачи командиру группы захвата ушло две минуты, после чего двенадцать парней в масках и черных, как смоль, комбинезонах ушли в темноту.
– Разрешите, я следом? – Не выдержав нарастающего в душе волнения, обратился к полковнику Мостовой.
– Только после того, как СОБР проведет зачистку, – произнес в ответ тот и тут же, после короткого, как выстрел, взгляда в глаза Федора, добавил. – Пройдет сообщение, тогда и пойдешь.
Сообщение пришло раньше, чем ожидал Федор. Он готов был кинуться к дому, как вдруг… Остановило то, как отреагировал на сообщение полковник. Выслушав доклад, схватился за главную рацию.
– Всем! Всем! Всем! Банда ушла к трассе. На пути у них озеро. Автомобилям ГАИ перекрыть шоссе, досматривать весь транспорт без исключения. Проверять всех подозрительных.
Поняв, что произошло то, чего боялись больше всего, Федор рванулся к ограде. Двое собровцев преградили путь.
– Туда нельзя, – произнес боец с плечами шириной с двухстворчатый шкаф.
– Я капитан МУРа. Там мой друг.
Федор попытался предъявить удостоверение.
– Мы знаем, кто ты и кто твой друг. Но у нас приказ.
У Мостового внутри похолодело.
– Что с Четвертным?
– Убит.
– Убит?
По сердцу резануло с такой силой, что Мостовой с трудом смог сдержать дыхание.
– Нам жаль, капитан, – произнес боец. – Эти суки, прежде чем покинуть дом, затащили друга твоего в сарай…
– Пустите! – Федор попытался прорваться, но ему преградили путь.
– Извини.
Собровцы начали оттеснять Мостового к калитке. В этот момент из темноты шагнул полковник.
– Пропустите.
Четвертной стоял, прижавшись спиной к стене. Тело будто висело в воздухе, плечи опустились, упала на грудь голова.
Перелом в жизни Мостового наступил, когда надо было вздохнуть. Легкие будто сковало. Все вдруг куда-то провалилось, оставив в сознании облик уходящего в темноту Четвертного и фразу: «Не кидаться же мне с пистолетом на автоматы».
Никого ни о чем, не спрашивая, не объясняя, Федор, молча, вышел за ограду, молча, пересек улицу и так же молча, побрел в сторону приткнувшихся к забору «Жигулей». Генка ждал возле машины. Открыв дверцу, дождался, когда капитан займет место на переднем сиденье, после чего, обойдя автомобиль вокруг, сел за руль.
С минуту сидели, каждый думая о своем и только когда впереди замелькали огни разворачивающихся машин, Генка с наполненными слезами глазами спросил:
– Куда поедем, командир?
– Домой, – произнес Федор. – Если можно, до подъезда.
– Да хоть до квартиры. Адрес скажи.
– Адрес?
Взгляд Федора был не столько потерянным, сколько не осознающим происходящее.
– Таганка, Земляной вал, 64. От театра по кругу вправо.
– Знаю, – выворачивая баранку, проговорил Генка, давая понять, что с этой минуты заботу о Мостовом он берет на себя.
––
За пятнадцать лет в памяти должна стереться большая часть того, что, казалось, забыть невозможно: обстоятельства, жесты, слова, за редким исключением действия. Мостовой же помнил все. Как спорили, идти к Мытнику или повременить. Как уговорил Четвертного составить компанию, пообещав после визита к еврею пойти в бильярдную. Потом был подъезд, «Жигули», дворы в Потапово и уходящие в темноту люди в черном с автоматами наперевес.
Остаток ночи Мостовой вспоминал, как кошмарный сон. Один. За столом на кухне. В обнимку с бутылкой водки. Вливая горькую, ждал, когда та свалит с ног. Водка, как назло, не брала, будто вовсе была и не водка. Голова гудела, сердце горело огнем, а он пил и пил, проклиная работу, еврея, бандитов и все остальное, что было связано с гибелью Четвертного и, как водится в таких случаях, себя самого.
В чем состояла вина его, Мостовой даже не пытался понять. «Виноват, и все. Потому что уговорил Четвертного пойти к еврею. Пошел бы один – был бы жив Четвертной. Теперь же? Теперь Четвертного нет, а я есть. Как жить с этим?»
При той организованности сознания, что воспитал в себе Мостовой, удивляло не то, что память хранила все, что касалось смерти Четвертного; поражало, что время решило повернуть все вспять.
Вспоминая 12 февраля 1990 года, полковник ощущал связь дня сегодняшнего с событиями ночи, итогом которой был вопрос: «Все ли Мостовой сделал, чтобы поймать убийцу?» Ответ звучал: «Нет».
С чем это было связано, Мостовой не знал. Но чувствовал, что когда-нибудь гибель Четвертного даст о себе знать, как продолжение истории, связанной с арбалетом, Мытником и всем тем, что привело к трагедии, которую он, полковник МУРа, не вправе забыть никогда.
И Мостовой ждал. Он умел ждать. Ждать, когда жизнь раскроет тайну проклятого им дня. «При всей той паскудности, что жизнь проявляет к правде, зло должно быть наказано. Не накажет судьба – накажу я».
Глянув на лежащую поверх бокала сигарету, полковник поймал себя на мысли, что думы его обращены к прогуливающемуся по скверу Мытнику. «Стучит ножонками собачка, не тявкая, не забегая вперед, теснится к ногам хозяина, будто боится чего-то. Окрик. Натан, остановившись, разворачивается. В это время в спину ему врезается стрела. «Кто? Зачем? За что?» Вопросов столько же, сколько Мостовой задавал себе в день смерти Четвертного.
«Что это? Совпадение? А если нет? Человек, убивший Сергея, нажал на курок еще раз. Через пятнадцать лет? Нет! Невозможно! А если да? Тогда придется объединять два дела в одно, в котором главным фигурантом будет Мытник. Он подозреваемый. Он же потерпевший. Инструмент убийства – арбалет».
Вытянув ноги, Мостовой, заложив руки за голову, сцепил пальцы в замок. Удавалось отвлечься, даже возникло желание, подойдя к окну, раздернуть шторы. Стоило задержать взгляд на часах, как сознание вновь начало погружаться в воспоминания.
––
Банду взяли спустя две недели после похорон Четвертного, опять же благодаря Сергею. Упоминание фамилии Смоленного дало возможность ухватить нить, которая и привела к нейтрализации банды.
К тому времени Мостовой успел отойти морально. Настолько, что начальству приходилось сдерживать капитана, чтобы тот не наделал глупостей.
С самого начала у Федора не возникало сомнений в том, что, убив офицера милиции, банда или заляжет на дно, или решит разбежаться. Уголовники со стажем не могли не понимать, что поймать их стало делом чести всего МУРа, а значит, рано или поздно их возьмут. Шанс избежать кары был один: вырвавшись за пределы Москвы, засесть в глуши и сидеть, не высовываясь. К удивлению, всех, кто был задействован в операции, банда не только не разбежалась, но и решила пойти на ограбление Смоленного. Что подтолкнуло совершить столь необдуманный поступок, не знал никто. Так или иначе, задержали, когда грабители готовы были ворваться в квартиру. Как рассказывали очевидцы, те почему-то не удивились, когда прозвучала команда «стоять, не двигаться».
Федор торжествовал: Четвертной будет отомщен. Учитывая то, с каким цинизмом было совершенно убийство сотрудника милиции, суд должен был вынести смертный приговор.
Дело оставалось за малым – «расколоть» участников банды, чтобы показания в суде могли дать полную картину: кто убивал, как все происходило, что подтолкнуло совершить злодеяние, заведомо зная, что заплатить придется жизнью.
Будучи уверенным, что ждать, осталось пару дней, после чего он узнает, кто нажал на спусковой крючок арбалета, Федор мечтал об одном – заглянуть в глаза убийце.
Началом разочарования стало отсутствие на стреле отпечатков пальцев. Дальше – еще хуже. Члены банды уверяли: «Мента не убивали. Про арбалет слышим впервые. Мусора обнаружили, когда тот пытался пробраться к сараю, связали, заткнули тряпкой рот, спрятали за поленницу».
