Изящное искусство смерти

– Я словно сам там побывал, – негромко поделился своими ощущениями Беккер. – Сорок три года прошло, а этот Любитель Опиума пишет об убийствах так, как будто все случилось вчера.

– Он испытывает радость, описывая кровавую бойню. – Райан схватил книгу и порывисто вскочил на ноги. – Нам нужно с ним поговорить.

– С кем? С Де Квинси?

На лестнице послышались шаги, а через секунду полицейские увидели владельца книжной лавки – он оделся для воскресной службы, а в руке держал псалтырь.

– Вы сказали, он был здесь в субботу? – уточнил Беккер.

– Да. Сидел вон в том кресле. Не очень-то ему было хорошо. Лоб у него блестел от пота. Сидел вроде спокойно, но безостановочно болтал ногой. Вероятно, ему требовалось принять лауданум. Но его дочь периодически приносила чай, и он смог ответить на все вопросы покупателей. И, должен признаться, продал много книг. Кстати, вы собираетесь купить эту, которую так ужасно изуродовали?

– Со скидкой для служителей закона.

– Разве кто-то говорил про скидку?

Райан положил на стол половину от стоимости книги.

– Вам известно, куда он направился?

– Ну, я знаю, что живет он в Эдинбурге.

– Уехал в Шотландию? Нет!

– Но у меня сложилось впечатление, что ближайшую неделю они с дочерью проведут в Лондоне.

– Где? – продолжал расспросы Райан.

– Не имею представления. В отличие от вас, полицейских, – язвительно заметил старик, окинув пренебрежительным взглядом потертое пальто инспектора, – я не интересуюсь личными делами других людей. Возможно, его издателю что-нибудь известно.

– Где нам искать этого издателя?

– Адрес можно обнаружить в книге, за которую вы требуете скидку. Но если хотите поговорить с Де Квинси в ближайшее время, думаю, этот адрес вам не поможет.

– Почему?

– Издатель тоже проживает в Эдинбурге.

Райан и Беккер бегом покинули книжную лавку и забрались в экипаж.

– Вокзал Ватерлоо, – сказал инспектор кучеру.

Люди, направлявшиеся на службу в собор Святого Павла, неодобрительными взглядами провожали Райана, уверенные, что полиция арестовала этого рыжего ирландского бандита.

– Де Квинси писал о двух случаях, – подал голос Беккер.

Райан кивнул.

– Да, на Рэтклифф-хайвей было совершено два убийства. Что у вас на уме, Беккер?

– Как вы считаете, будут еще убийства?

Экипаж подъезжал к мосту Ватерлоо, и плотно застроенные домами улицы уступили место широкой речной долине; по реке плыли, оставляя за собой кильватерные струи, пароходы, баржи и простые лодки.

Беккер заметил, что инспектор сидит, уставившись в пол, и совершенно не смотрит по сторонам, на широкую, могучую реку. Он с такой силой ухватился за борта коляски, что костяшки пальцев побелели. Только когда они оказались на противоположном берегу и стали удаляться от Темзы, Райан расслабился и оторвал взгляд от пола.

– С вами все в порядке? – осторожно спросил Беккер.

– А почему вы спрашиваете?

– Мне показалось, вам было не по себе, когда мы переезжали через реку.

– Мне не по себе от этого убийства.

Они вылезли из экипажа, прошли через высокую арку и оказались в огромном здании вокзала.

Райан еще помнил времена, когда не существовало железных дорог. Первая – соединившая Ливерпуль и Манчестер – была построена в 1830 году, когда ему исполнилось шестнадцать. До того большинство перевозок осуществлялось конными экипажами, которые – как отметил комиссар Мэйн – могли двигаться не быстрее десяти миль в час. Впрочем, поддерживать на всем протяжении маршрута такую поразительную скорость способны были лишь почтовые кареты, благодаря сети почтовых станций, на которых меняли лошадей. Сейчас же, когда всю страну избороздили железные дороги, стало возможным путешествовать с ранее невообразимой скоростью шестьдесят миль в час.

Однако для того, чтобы вся система нормально функционировала, требовалось четкое согласование времени прибытия и отправления поездов. В результате население основательно переосмыслило свое отношение к времени и расстоянию. До появления железнодорожного транспорта часы в деревушке, скажем, в северо-западной Англии могли показывать десять минут восьмого, а в другой деревушке, расположенной в сотне миль от первой, время отставало на двадцать минут. Такое расхождение было незаметно в эпоху путешествий на каретах, запряженных лошадьми, когда расстояние между двумя этими деревнями преодолевалось более чем за десять часов.

Но теперь, когда поезда пролетали те же самые сто миль за какой-то час и сорок минут, разница во времени стала играть важную роль. При наличии несогласованности во времени практически во всех уголках Англии создание единого, скоординированного расписания движения представлялось невозможным. Тогда решено было принять за эталонное время, установленное Королевской Гринвичской обсерваторией в Лондоне, и все часы на железной дороге (а в скором времени и вообще все часы по всей стране) начали показывать одинаковое время, так называемое «железнодорожное».

Удивительно, но оказалось, что информация может преодолевать расстояние даже быстрее пассажира, едущего на поезде, и покрывать сотни миль не за несколько часов, а (поразительно!) лишь за несколько секунд. Возможным это стало благодаря появлению вслед за железными дорогами и быстрому распространению телеграфной связи. Телеграфист отстукивает ключом текст – и сообщение летит к адресату с прежде совершенно немыслимой скоростью.

В отделении телеграфа на вокзале Ватерлоо Райан продиктовал оператору сообщение для издательства Джеймса Хогга, расположенного по адресу: Шотландия, Эдинбург, Николсон-стрит, 4. Этот адрес был указан в книге.

Текст телеграммы гласил:

ЛЮДИ В ОПАСНОСТИ. НЕМЕДЛЕННО СООБЩИТЕ ЛОНДОНСКИЙ АДРЕС ТОМАСА ДЕ КВИНСИ.

– Можно подумать, будто Де Квинси находится в опасности, – заметил Беккер.

– Так мы сможем быстрее получить ответ.

Пока полицейские разговаривали, сообщение должно было уже долететь до эдинбургского телеграфа. Через несколько минут посыльный отправится с запечатанным конвертом по адресу, где находится контора Хогга. Если издателя на месте не окажется (а скорее всего, так и получится – ведь на дворе воскресное утро), посыльный начнет расспрашивать всех подряд, пока не узнает, где находится квартира Хогга.

Вторую телеграмму Райан отправил в отделение полиции Эдинбурга.

РАССЛЕДУЕМ УБИЙСТВО. СРОЧНО РАЗЫЩИТЕ ПО ЭТОМУ АДРЕСУ ДЖЕЙМСА ХОГГА. НЕОБХОДИМО ЛОНДОНСКОЕ МЕСТОЖИТЕЛЬСТВО ТОМАСА ДЕ КВИНСИ.

– А теперь вы составили текст так, будто Де Квинси подозреваемый.

– А разве нет? – парировал Райан. – Эдинбург по сравнению с Лондоном небольшой город, и после обеда одна из двух телеграмм должна принести какие-то плоды. Двадцать лет назад, когда я служил, как и вы сейчас, констеблем, в Эдинбург даже не ходили поезда. Не говоря уже о наличии телеграфной связи. На это ушли бы недели.

– А если Хогг находится в отъезде? Он может оказаться и в Лондоне.

– Тогда я прикажу патрульным проверить все лондонские гостиницы и отыскать его. Как бы там ни было, я намереваюсь узнать, где находится этот чертов Де Квинси.

На месте преступления по-прежнему толпился народ.

Едва Райан и Беккер выпрыгнули из экипажа, к ним тут же подбежал констебль и отрапортовал:

– Инспектор, соседи, с которыми я поговорил, ничего такого не заметили.

– То же и у меня, – сообщил другой. – Туман и холод загнали всех в дома.

– Я нашел молоденькую шлюху, так она утверждает, что видела незнакомого человека, – доложил третий констебль.

– Должно быть, ей пришлось совсем туго, раз она вышла работать вчера ночью, – хмыкнул Райан.

– Это одна причина, почему она его заметила. Никого больше рядом не было.

– Одна? – прищурился Райан.

– Она говорит, что пошла к нему, но этот парень так на нее взглянул, что бедняжка поняла: если подойдет еще ближе, то нарвется на неприятности. Говорит, ни у кого еще не видела таких жутких глаз.

– Она описала этого незнакомца?

– Высокий. Широкоплечий. В матросском плаще и шапке. С желтой бородой.

– С желтой? Не многие люди имеют бороды такого цвета. Мы просмотрим полицейский каталог и поищем нашего парня. – Райан знал, что, если этого человека арестовывали за последние десять лет, информация о его прозвищах, возрасте, росте, весе, татуировках, родимых пятнах, шрамах и других характерных приметах должна была быть записана во время ареста. – А девушка не обратила внимания, куда он направился?

– Она говорит, у нее хватило ума пойти в противоположную сторону.

– Продолжайте опрашивать соседей. И расширьте зону поиска.

Райан и Беккер двинулись в таверну и прошли в заднюю комнату, где двое патрульных стерегли закованного в наручники подозреваемого.

Тот продолжал утверждать, что накануне сильно выпил и не помнит, где именно был и что делал, а также не может назвать никого, кто бы подтвердил, где он находился во время убийства.

– У него башмаки подбиты гвоздями, – обратил внимание инспектора Беккер. – А следы, которые мы нашли, были другие.

– Конечно подбиты, как же иначе? – проворчал пленник. – Я не могу себе позволить постоянно ставить новые подметки.

– Существует вероятность, что он сменил обувь, – заметил Райан. – Однако размер он бы сменить не смог.

– Проверим.

Беккер стащил башмак с ноги возмущенного арестанта и отправился на улицу, чтобы сравнить со следами в переулке, – к этому времени гипс должен был уже высохнуть.

Через несколько минут констебль вернулся и кратко доложил:

– Слишком маленькие.

Райан поскреб затылок.

– Похоже, он тут ни при чем.

– Инспектор Райан?

Он повернулся. В дверях стоял констебль.

– Тут вас мальчонка разыскивает. Говорит, у него телеграмма. Райан прочитал текст и улыбнулся.

– А вот и адрес Де Квинси.

Продолжение дневника Эмили Де Квинси

Ко всем приключениям, которые мне довелось пережить с отцом, теперь добавилось еще одно: нас арестовали. Правда, констебль Беккер и подозрительный рыжий тип – он представился как инспектор Райан – утверждают, что это вовсе не арест, но их мрачный вид и поспешность, с которой нас усаживали в полицейскую коляску, опровергают их слова.

– Ехать с вами в Скотленд-Ярд? С какой стати? – возмутился отец.

Туман сгущался на глазах.

– У нас к вам есть вопросы, – заявил рыжий.

– Какие?

– Об убийствах на Рэтклифф-хайвей.

– Все, что я хотел рассказать о них, можно найти в моей последней книге. Почему вас так беспокоит то, что произошло сорок три года назад?

– Не сорок три года назад, – покачал головой рыжий.

Инспектор? Больше смахивает на бандита.

– Разумеется, это было сорок три года назад, – раздраженно бросил отец. – Что, полицейских не учат считать? Отнимите тысячу восемьсот одиннадцать от…

– Вчера поздним вечером, – оборвал его Район.

– Простите?

– Убийство было совершено вчера вечером.

Вмиг словно похолодало. Несмотря на густой туман, я увидела, как отец выпрямился.

– Убийство? Вчера вечером? – прошептал он.

– Кто-нибудь может подтвердить, что вы делали вчера между десятью вечера и полуночью? – спросил Беккер.

Из уст Района вопрос, возможно, прозвучал бы как обвинение, но констебль сумел задать его ненавязчиво.

– Нет.

– Пожалуйста, расскажите нам, где вы находились в этот отрезок времени, – дружелюбным тоном попросил констебль.

– Я не знаю.

– Не знаете? – невежливо перебил отца Район. – У вас от пристрастия к лаудануму память ослабла?

– Моя память в полном порядке.

– Тогда, наверное, вы вчера вечером приняли такую дозу, что уже не соображали, что делаете?

– Я знаю, что делал, но не знаю где.

Район покачал головой.

– Что опиум делает с людьми!

Констебль Беккер шагнул ко мне и спросил тем же дружелюбным тоном:

– Могу я узнать ваше имя, мисс?

– Эмили Де Квинси. Это мой отец.

– Вы не поможете нам понять, что он имеет в виду?

– Я имел в виду именно то, что сказал, – произнес отец. – Если бы вы спросили меня, что я делал, а не где был, я бы ответил вам: гулял.

– Гуляли? Так поздно? – снова вмешался грубый Район.

Туман продолжал заключать нас в свои объятия.

Я, кажется, разгадала хитрый замысел полицейских. Рыжий инспектор своим поведением пытался запугать нас, в то время как констебль проявлял участие; таким образом они пытались сбить нас с толку и заставить сделать какое-нибудь необдуманное заявление.

– Отец подолгу ходит, – объяснила я. – Особенно когда пытается сократить дозу лауданума. Тогда он ходит очень много.

– Как-то в Озерном крае я за лето прошагал две тысячи миль, – с гордостью сообщил отец.

– Две тысячи миль? – Район не скрывал изумления.

– Здесь холодно, – сказал отец. – Может, не будем стоять на улице и привлекать внимание соседей, а пройдем в дом?

– Нам нужно ехать в Скотленд-Ярд, – безапелляционно заявил Район.

– А в вашем экипаже имеется уборная или вы остановитесь по дороге, чтобы мы могли ее поискать? – спросил отец и повернулся ко мне. – Дорогая, извини за такие подробности.

Теперь уже отец пошел на хитрость. Он никогда не употреблял слова «уборная» – сортир и сортир.

– Ничего страшного, папа.

– А в доме уборная самая что ни на есть примечательная, – сообщил отец полицейским. – Наша экономка говорит, ее оборудовали устройством вроде того, что демонстрировалось на Всемирной выставке в Гайд-парке три года назад. «Нажал – смыл» – такая, кажется, табличка висела возле него. Экономка рассказывает, что изобретатель брал пенни за каждый «смыв». Всемирную выставку посетило почти шесть миллионов человек. И каждый заплатил по пенни, представляете?

– Ну хорошо, – вздохнул Район. – Пройдемте в дом.

Когда мы вчетвером вошли в гостиную, миссис Уорден последовала за нами и всем своим видом выражала живейший интерес к происходящему; похоже, она не могла дождаться, когда же Любителя Опиума начнут допрашивать полицейские.

– Я разожгу камин, – предложила она, найдя повод остаться и послушать.

– Не утруждайте себя, – сказал Район. – Мы здесь не задержимся, так что не стоит нагревать комнату.

– Отец ничего не ел с самого завтрака, – обратилась я к экономке. – Принесите, пожалуйста, чай и бисквиты.

Миссис Уорден не двинулась с места.

– Пожалуйста, – с нажимом попросила я.

Экономка с неохотой отправилась выполнять свои обязанности, при этом едва не застряла широченным платьем в дверях. Я предположила, что она станет подслушивать из кухни.

После ухода миссис Уорден все мужчины по очереди – сказывалась холодная погода – воспользовались тем, что отец продолжал именовать уборной. Она находится у нас на первом этаже. Несмотря на то что живем мы в фешенебельном районе Лондона, где специальная компания подает воду в жилые дома, работает система ненадежно. Если бы уборная располагалась выше, давления воды для ее нормальной работы было бы недостаточно.

Хотя все в доме ходили туда-сюда, я заметила, как отец украдкой поднялся по лестнице, а через пару минут вернулся в гостиную. В помещении было довольно прохладно, но лоб отца покрывала испарина. Утром он тоже вспотел, но тогда лоб блестел от физических упражнений, а сейчас… такого рода испарина была мне, к сожалению, хорошо знакома и могла означать только одно.

– О, отец, – прошептала я с досадой.

Он только пожал плечами. Пальто с левой стороны оттопыривалось – там, конечно же, находилась фляжка с лауданумом. В общем, этого следовало ожидать – ведь я знаю, как тяжело (в физическом смысле) отцу, когда он общается с чужими людьми.

– Что вы хотели сказать этим «о, отец»? Что – то важное? – полюбопытствовал констебль Беккер.

Взгляд его перебегал с моего лица на лицо отца. При свете горевшей в гостиной лампы я увидела на подбородке у констебля шрам. Впрочем, этот маленький изъян его нисколько не портил.

– Дочь просто обратила мое внимание, что она очень устала.

– Отец, совсем наоборот.

– Вчера вечером вы отправились на прогулку? – спросил Район.

– В последнее время я неспокойно себя чувствую, – ответил отец. – Не стыжусь признаться, что задолжал большие суммы денег. Мне пришлось единовременно внести арендную плату за шесть квартир.

– Отец, если бы не твои книги, тебе не нужно было бы столько. – Я повернулась к констеблю и пояснила: – Он забивает книгами один дом, потом снимает другой и так далее.

– Эмили, это семейное дело, и давай не будем выносить сор из избы. Некоторые домовладельцы были настолько бессердечны, – сообщил отец, обращаясь к полицейским, – что волокли меня в суды и даже в тюрьму.

– В тюрьму? – встрепенулся Район.

– Да, в тюрьму. И как я мог, по-вашему, там работать, чтобы расплатиться с долгами и содержать свою дорогую, ныне покойную, жену и восьмерых (тогда восьмерых) детишек? Спасибо друзьям, которые погасили мои долги, так что я смог выйти на свободу. Но теперь, как вы понимаете, я был должен еще и друзьям, так же как домовладельцам, мяснику и пекарю. Видите, это нарастало как снежный ком. Порой, чтобы не попасть в лапы бейлифа, я вынужден был ночевать в стогу сена. Но все это сущие мелочи по сравнению с тем, что мне довелось пережить, когда я в возрасте семнадцати лет жил на холодных лондонских улицах.

Констебль нахмурился.

– Мисс Де Квинси, ваш отец всегда разговаривает подобным образом?

– Каким? – удивился отец.

– Столько слов и так быстро.

– Не быстро, – возразил отец. – Это все остальные говорят медленно. Я просто вязну в их речах и страстно желаю, чтобы они побыстрее облекали мысли в слова. Ммм, констебль Беккер, не хотелось бы, чтобы вы сочли это за дерзость, но у вас левая штанина ниже колена в крови.

– В крови? – Констебль взглянул на ногу. – Да. Наверное, разошелся один из швов.

– Что с вами случилось?

– Прошлой ночью на меня напали две свиньи.

Теперь уже отец казался сбитым с толку.

Миссис Уорден протиснулась в дверь и поставила на стол поднос с чашками, чайником и тарелочкой с бисквитами. Разлила чай, но не вышла из комнаты, а встала в сторонке.

– Благодарю вас.

Тоном, каким это было сказано, инспектор Райан дал понять, что экономка может удалиться.

Разочарованная миссис Уорден отправилась на кухню, где, несомненно, продолжила подслушивать.

– Итак, вы говорили об убийствах, – произнес отец.

– Да, – кивнул инспектор. – Это произошло вчера вечером недалеко от Рэтклифф-хайвей.

Голубые глаза отца сузились.

– Сколько убитых?

– Пятеро. Трое взрослых и двое детей.

– Господи, – вздохнул отец, с сокрушенным видом полез в левый внутренний карман пальто, вытащил фляжку и налил рубиновую жидкость в чайную чашку.

– Что вы делаете? – спросил Райан.

– Принимаю лекарство.

– Лекарство? И что же разливают во фляжки? Алкоголь?

– Нет. То есть да, в некотором роде. Нет.

– Только не говорите, что это лауданум.

– Я вам уже сказал: я принимаю лекарство. У меня жуткие лицевые боли, и лауданум – единственное средство, которое может их облегчить.

– Лицевые боли?

– А также расстройство желудка, – добавил отец и сделал большой глоток. – Еще с юношеских времен.

– Но вы выпили не меньше унции, – ужаснулся констебль.

Отец отхлебнул еще рубиновой жидкости.

– Остановитесь. – Констебль потянулся к чашке. – Боже мой, вы что, пытаетесь убить себя?

Отец подтащил чашку поближе к себе, чтобы Беккер не смог ее забрать.

– Убить? – Пот на его лбу стал более заметным и помутнел. – Что за странная мысль? – Он повернулся к инспектору Району. – Смотрю, у вас есть моя последняя книга.

– «Убийство как одно из изящных искусств», – сказал инспектор.

Отец снова отпил из чашки.

– Да, так называется мое эссе.

Беккер посмотрел на меня.

– Мисс Де Квинси, может быть, вам угодно пройти на кухню и присоединиться к экономке или же отправиться в свою комнату?

– А почему это должно быть мне угодно?

– Боюсь, наши разговоры могут вас расстроить.

– Я читала работу отца и знаю, о чем в ней говорится.

– Все равно – те факты, которые нам необходимо обсудить, вас, возможно, шокируют.

– Если увижу, что для меня это чересчур, я уйду, – объявила я констеблю.

В гостиной наступила тишина. Инспектор и констебль несколько секунд молча глядели друг на друга, словно решали, как поступить дальше.

– Ну хорошо, раз вы так настаиваете, что хотите остаться, я начну, – сказал Район. – В декабре тысяча восемьсот одиннадцатого года в районе Рэтклифф-хайвей Джон Уильямс вошел перед самым закрытием в одежную лавку. При помощи молотка с инициалами Дж. П. он размозжил голову владельцу лавки, его жене и подручному, а также младенцу. Затем он перерезал ребенку горло.

Инспектор зря постарался живописать совершенное злодеяние, чтобы вынудить меня покинуть гостиную; я собралась с силами и не проявила никаких эмоций.

– Все точно, – подтвердил отец.

– То же самое произошло в районе Рэтклифф-хайвей вчера вечером, – добавил инспектор. – Только на этот раз убито двое детей.

– Двое? – Отец медленно поставил чашку. – Ох.

– У нас масса вопросов, – продолжал Район. – Откуда вам известно столько мельчайших подробностей убийств, которые были совершены сорок три года назад? Почему все годы вы упорно продолжали воспевать эти убийства? Что побудило вас описать их в таких красочных деталях не далее как в прошлом месяце? Наконец, я снова задаю вопрос: где вы были вчера в десять часов вечера?

– И я снова отвечаю: бродил по улицам.

– По каким улицам?

– Понятия не имею. Я был погружен в мысли.

– И вы ждете, что мы поверим, будто вы не обращали внимания, где находитесь?

– В таком-то тумане? Даже если бы я не был занят, то все равно ничего бы не разглядел.

– Чем вы были заняты?

– Это мое личное дело.

– Когда дело касается убийства, мы вольны задавать самые нескромные вопросы.

Я больше не могла молчать.

– Это возмутительно! Вы же не хотите сказать, что мой отец имеет отношение к этому чудовищному преступлению?

– Ваш отец является большим специалистом по убийствам. Он помешан на них.

– Эти убийства совершены сорок три года назад! – Я сама смутилась, оттого что перешла чуть ли не на крик, и заговорила тише, но таким же суровым тоном. – Мой отец – профессиональный писатель, автор статей для журналов. Время от времени он пишет на разные актуальные, сенсационные темы, чтобы помочь издателям продать больше экземпляров. А убийство – это популярная тема.

– Вчера вечером – несомненно.

Инспектор посмотрел на Беккера, словно передавая ему эстафету.

– Мисс Де Квинси, – мягко начал констебль, явно стремясь завоевать мое доверие, – вы хотя бы примерно представляете, в какое время ваш отец вернулся с прогулки?

– Нет.

– А когда он ушел, вам известно?

– Я слышала его шаги на лестнице около девяти.

– И оставался час, чтобы к десяти оказаться у магазина, – пробормотал себе под нос инспектор. – Вполне возможно для человека, привыкшего проходить пешком большие расстояния.

– Вы слышали, когда отец вернулся? – продолжал расспросы констебль.

– Нет.

– В три часа ночи! – крикнула с кухни миссис Уорден.

– Точно, – кивнул отец. – Я вернулся в три.

– Масса времени, чтобы дойти до дома с места преступления, – так же тихонько произнес Район.

Я снова повысила голос – мне уже было все равно.

– Да вы посмотрите на этого человека! Ему шестьдесят девять лет! Он маленького роста. Субтильный.

– Пожалуйста, Эмили, не называй меня субтильным, – попросил отец. – Я худощавый. В этом месяце – а сегодня только одиннадцатое число – я прошел уже сто пятьдесят миль.