Тарзан из племени обезьян. Возвращение Тарзана. Тарзан и его звери (сборник)
Племя человекообразных обезьян, которым Керчак правил при помощи силы и клыков, насчитывало шесть-восемь семейств, каждое включало взрослого самца с самками и потомством, так что в целом набиралось шестьдесят или даже семьдесят обезьян.
Кала – самка девяти или десяти лет – была младшей женой самца по имени Тублат, что означало «сломанный нос», а детеныш, который разбился насмерть у нее на глазах, был ее первенцем. Однако, несмотря на молодость, Кала отличалась ростом и силой: красивое животное с круглым и высоким лбом, который указывал на ум более развитый, чем у остальных членов племени. Кроме того, она обладала сильно развитым материнским инстинктом и испытывала глубокое горе после потери детеныша. Но все-таки это была всего лишь обезьяна: огромное, свирепое животное, принадлежащее к разновидности, близкой к гориллам, – более развитой умственно, но обладающей той же силой, что и гориллы. Эти предшественники человека были самыми страшными и опасными зверями.
Когда обезьяны увидели, что Керчак больше не гневается, они стали вылезать из своих убежищ и снова занялись делами, которые прервал этот гнев.
Детеныши играли и резвились в кустах и на деревьях. Взрослые обезьяны или лежали на мягкой подстилке из палой листвы, или переворачивали повсюду валявшиеся древесные ветви и копались в земле в поисках жучков и червей, которые шли у них в пищу, или же забирались на деревья, отыскивая фрукты и орехи, охотясь за мелкими птицами.
Так продолжалось около часа, а затем Керчак созвал их и велел следовать за ним к морю.
Обезьяны по большей части перемещались по земле – по тем тропам, которые остались после слонов: только благодаря слонам здесь и появлялось некое подобие дорог, в этих запутанных лабиринтах кустарника, дикого винограда, вьющихся растений и деревьев. Обезьяны двигались на четырех лапах, неуклюже, опираясь на костяшки кулаков и рывками продвигая вперед свои массивные тела. Но когда приходилось передвигаться по нижним террасам деревьев, их движения становились куда быстрее. Они перелетали с ветки на ветку ничуть не хуже своих дальних родственников – обезьян мелких видов. Кала всю дорогу не расставалась с мертвым телом своего малыша, прижимая его к груди.
Вскоре после полудня племя достигло скалы, с которой открывался вид на море. Внизу находилась хижина, туда Керчак и вел сородичей. Он много раз видел, как умирали ему подобные из-за громкого звука, раздававшегося из маленькой черной палочки. Палочка принадлежала странной белой обезьяне, обитавшей в удивительном жилище. И Керчак твердо решил завладеть этой смертоносной вещью, а также заглянуть внутрь дома. Керчаку очень-очень хотелось вонзить свои зубы в шею непохожего на него животного, которое он давно ненавидел и боялся, и поэтому он часто являлся сюда вместе с племенем на разведку, поджидая минуту, когда белая обезьяна потеряет бдительность. Но с течением времени обезьяны перестали не только нападать, но даже показываться вблизи хижины, потому что каждый раз, когда это происходило, палочка разражалась грохотом и посылала смерть кому-нибудь из членов племени.
Сегодня, однако, обитателя хижины не было видно на поляне, и со своего наблюдательного пункта обезьяны заметили, что дверь открыта. Медленно и осторожно ступая, они начали подкрадываться сквозь заросли.
Они не издавали ни рычания, ни пронзительных гневных воплей: черная палочка научила их вести себя тихо, они боялись ее разбудить. Все ближе и ближе подходили они, пока шедший первым Керчак не оказался у самой двери и не заглянул внутрь. За ним стояли два самца и Кала, по-прежнему прижимавшая к груди мертвое тельце.
Внутри жилища они увидели странную белую обезьяну: она спала прямо за столом. На кровати было еще чье-то тело, покрытое куском парусины, а из грубо сделанной колыбельки доносилось жалобное хныканье детеныша.
Керчак бесшумно вошел внутрь и присел на корточки, готовясь напасть, и в этот момент Джон Клейтон, вздрогнув, поднял голову.
Зрелище, которое предстало его глазам, должно быть, сковало его ужасом. Он увидел в дверях трех огромных самцов обезьян, а за ними выглядывали еще и другие, – сколько их было, он так и не узнал: револьверы висели на другой стене, рядом с ружьем, а Керчак уже бросился в атаку.
Когда вожак племени отпустил обмякшее тело, бывшее раньше Джоном Клейтоном, лордом Грейстоком, то обратился к колыбельке. Однако Кала оказалась возле нее раньше и первой успела схватить младенца. Прежде чем вожак смог ей помешать, Кала молнией вылетела в дверь и укрылась на высоком дереве.
Она взяла с собой сына Элис Клейтон, а мертвое тело своего детеныша опустила в колыбельку. Плач живого ребенка пробудил в ней те материнские чувства, которые уже не мог вызвать мертвый.
Забравшись высоко на ветви могучего дерева, Кала прижала кричащего младенца к груди, и вскоре инстинкт, который руководил этой свирепой самкой – тот же инстинкт, что таился в груди его нежной и прекрасной матери, инстинкт материнской любви, – сделал свое дело, и ребенок затих. Затем голод уничтожил ту пропасть, которая их разделяла: гигантская обезьяна стала кормить своим молоком сына английского лорда.
Другие обезьяны, проникнув в хижину, осторожно осматривали непонятные для них вещи. Убедившись, что Клейтон мертв, Керчак обратился к кровати, где лежал кто-то, покрытый парусиной. Керчак быстро приподнял угол покрывала, увидев тело женщины, откинул ткань и ухватился своими огромными волосатыми лапами за белую шею, но почти сразу разжал пальцы и выпустил холодную плоть. Он понял, что женщина мертва, отвернулся от нее и принялся за убранство комнаты, – тела леди Элис и лорда Джона его больше не интересовали.
Ему сразу бросилось в глаза висевшее на стене ружье, ведь он столько времени желал заполучить эту загадочную, смертоносную, громовую палку. Теперь она была в распоряжении Керчака, но ему не хватало смелости взять ее.
Осторожно он подошел к непонятной вещи, готовый удрать, как только она заговорит своим оглушительным голосом, – а этот голос он уже слышал, наблюдая за гибелью своих сородичей, которые по глупости или беспечности нападали на белую обезьяну. Где-то в глубине сознания животного теплилось понимание, что громовая палка опасна только в руках того, кто умеет с ней обращаться, но все же прошло несколько минут, прежде чем Керчак решился к ней притронуться. До этого он только ходил туда-сюда около стены, на которой висело ружье, при этом все время косился на него, боясь хотя бы на миг упустить из поля зрения предмет своего вожделения.
Опираясь на длинные руки так, как люди опираются на костыли, раскачивая свой массивный корпус из стороны в сторону при каждом шаге, вожак бродил вдоль стены, издавая рычащие звуки, изредка прерываемые оглушительными вскриками, ужасней которых нельзя ничего услышать в джунглях. Наконец он остановился прямо перед ружьем. Медленно поднял огромную лапу и почти дотронулся до блестящего ствола, но тут же отдернул лапу и снова принялся расхаживать туда-сюда. Казалось, что, принимая бесстрашный вид и дико рыча, зверь пытается подстегнуть собственную храбрость, довести ее до такой точки, когда наконец решится взять ружье. Он снова остановился и на этот раз сумел, пересилив страх, коснуться холодной стали, но опять сразу же отдернул лапу и принялся ходить.
Снова и снова повторялась странная церемония, но с каждым разом обезьяна обретала все большую уверенность в себе, и вот ружье было снято с крюка. Убедившись, что палка не причинила ему зла, Керчак принялся ее осматривать: внимательно оглядел по всей длине, заглянул в черноту ствола, потрогал прицел и мушку, затвор, приклад и, наконец, спусковой крючок.
Обезьяны, забравшиеся в дом, молча наблюдали за своим вожаком, в то время как остальные толпились снаружи, пытаясь хоть краем глаза увидеть, что творится внутри.
Палец Керчака нажал на спусковой крючок. Раздался оглушительный грохот, и обезьяны кинулись врассыпную.
Керчак был напуган не меньше других и даже забыл отбросить злосчастную палку, которая издала такой ужасный звук. Он рванулся с ружьем вон из хижины. Когда Керчак выбегал наружу, приклад ружья зацепился за дверь, и в результате она с силой захлопнулась за убегавшей обезьяной.
Керчак остановился неподалеку от хижины и обнаружил, что все еще держит ружье. Он сразу отшвырнул его, как отбросил бы раскаленный утюг, и никогда больше не пытался подобрать: звук выстрела оказался слишком сильным испытанием для нервов животного. Теперь Керчак понял, что ужасная палка останется безвредной, только если ее не трогать.
Лишь через час обезьяны снова решились подойти к хижине, чтобы продолжить ее осмотр. Однако, к своему разочарованию, они обнаружили: дверь заперта, и так прочно, что ее не открыть.
Хитроумный замок, сооруженный Клейтоном, сработал, когда из хижины выбегал Керчак. Обезьяны попытались пробраться внутрь через окна, но решетки выдержали их натиск. Пошумев какое-то время на поляне, они пустились в обратный путь.
Кала не спускалась с дерева со своим новообретенным детенышем, пока Керчак не велел ей слезть. Не услышав ноток гнева в его голосе, Кала легко спустилась по веткам и присоединилась к другим обезьянам.
Тех, кто из любопытства пытался посмотреть на странного детеныша, Кала предупреждала оскаленными клыками и угрожающим рычанием. Когда сородичи заверили Калу, что не причинят детенышу зла, она позволила им подойти поближе, но не разрешила его потрогать. Она понимала, как хрупок и нежен этот детеныш, и боялась, что грубые лапы ее соплеменников могут поранить малыша.
Для Калы путешествие оказалось непростым: она все время помнила о смерти своего сына и не отпускала найденыша, отчаянно прижимая его к себе одной лапой в течение всего перехода. Все другие детеныши держались за спины матерей, крепко вцепившись в их волосатые шеи. Но Кала действовала иначе: она держала тельце маленького лорда Грейстока у самой груди. Ее собственный малыш сорвался у нее со спины и разбился насмерть, и Кала не хотела, чтобы такое повторилось.
Глава 5
Белая обезьяна
Кала нежно заботилась о своем приемыше, но при этом удивлялась, почему же он не набирается сил и не становится таким же бойким, как детеныши у других матерей. Прошел почти год с того дня, когда она его подобрала, а он только начал ходить, не говоря уже о лазанье по деревьям, которое совсем ему не давалось.
Кала иногда переговаривалась с другими самками о своем детеныше, но никто из них не понимал, как это можно так отставать и так медленно учиться заботиться о себе самому. Дитя не умело даже добывать пищу, а ведь прошло больше двенадцати лун с тех пор, как Кала подобрала его.
Если бы они знали, что этот детеныш видел целых тринадцать лун до встречи с Калой, они решили бы, что он совершенно безнадежен: двух- или трехмесячные дети в их племени были более развиты, чем этот двухлетний.
Тублата, мужа Калы, он страшно злил, и если бы не постоянный присмотр самки, Тублат давно бы расправился с этим ребенком.
– Никогда ему не быть настоящей обезьяной, – утверждал Тублат. – Тебе придется опекать его всю жизнь. Зачем он племени? Одна только обуза. Давай оставим его спать в высокой траве, а ты родишь других, сильных обезьян, которые будут заботиться о нас в старости.
– Нет, Сломанный Нос, – отвечала Кала. – Если надо опекать его всю жизнь, пусть так и будет.
Тогда Тублат пошел к Керчаку, чтобы тот своей властью заставил Калу бросить маленького Тарзана – этим именем, означавшим «белая кожа», назвали крошечного лорда Грейстока. Но едва Керчак приблизился к Кале, та пригрозила уйти из племени, если ее и ребенка не оставят в покое. Уход – неотъемлемое право жителя джунглей в том случае, если его не устраивает жизнь в племени, и потому Калу больше не трогали: она была сильной и здоровой молодой самкой, и племя не хотело ее терять.
С возрастом Тарзан стал двигаться быстрее, и к десяти годам уже прекрасно лазил по деревьям, а на земле умел проделывать многие удивительные вещи, которые не давались его маленьким братьям и сестрам. Он сильно отличался от них, и взрослые обезьяны часто поражались его необыкновенной ловкости, однако по силе и росту Тарзан отставал. В десять лет человекообразные обезьяны уже заканчивают расти и достигают иногда шести футов, в то время как Тарзан все еще был ребенком.
Но зато каким ребенком!
С раннего детства он приучился перелетать при помощи рук с ветки на ветку, как делала его огромная мать, а когда немного подрос, по целым дням резвился в вершинах деревьев вместе со своими младшими соплеменниками.
Он мог преодолеть в прыжке расстояние в двадцать футов на головокружительной высоте. Мог легко и безошибочно ухватиться за ветку, которая раскачивается от сильного ветра, предвещающего ураган. Мог спуститься вниз на землю с высоты в двадцать футов, живо перескакивая с ветки на ветку, или взлететь на самую верхушку высочайшего тропического дерева-гиганта с быстротой белки. Уже в десять лет он мог бы помериться силой с тридцатилетним мужчиной и был при этом куда проворнее самых тренированных атлетов. И с каждым днем он становился все более мужественным.
Жизнь его среди свирепых обезьян протекала счастливо, ибо его память не хранила воспоминаний о другой жизни и он не ведал, что в подлунном мире есть не только этот лес и дикие обитатели джунглей, которых он так хорошо понимал. Однако к десяти годам он начал осознавать огромную разницу между собой и своими соплеменниками. Тарзан вдруг устыдился своего загорелого до черноты тела, поскольку оно было совершенно лишено растительности, как у презренной змеи Хисты и других рептилий. Он пытался избавиться от этого недостатка, натирая себя с ног до головы грязью, но грязь высыхала и отваливалась. К тому же ходить в таком виде оказалось крайне неудобно, и Тарзан решил, что лучше испытывать стыд, чем это неудобство.
Однажды Тарзан впервые увидел свое лицо в водах небольшого озера, к которому, случалось, приходило обезьянье племя. Стояла сухая погода, день выдался жаркий, и Тарзан вместе со своим двоюродным братом отправился к озеру, чтобы утолить жажду. Когда они наклонились к чистой и спокойной поверхности воды, их лица отразились, как в зеркале: свирепая и ужасная морда обезьяны и тонкие, нежные черты представителя одного из старых английских родов.
Тарзан ужаснулся. Мало того что он был лишен растительности, оказывается, у него еще и другая физиономия! И как только соплеменники могут смотреть на него? Этот маленький рот, эти крохотные белые зубки! Как жалко они выглядели по сравнению с могучими губами и мощными клыками более счастливых собратьев Тарзана. А этот длинный узкий носик! Тонкий, словно исхудавший от голода. Тарзан даже покраснел, взглянув на прекрасные широкие ноздри своего товарища. «Какой здоровый у него нос – почти на половину лица. Как было бы здорово родиться таким красивым», – думал бедный ребенок. Затем он обратил внимание на свои глаза – и это был последний удар. Темные пятнышки в обрамлении серых кружков, а вокруг – что-то белое! Какой ужас! Даже у змей глаза привлекательнее!
Тарзан так увлекся рассматриванием собственной внешности, что не услышал, как позади него расступается высокая трава, пропуская вперед величественное животное, бесшумно пробирающееся сквозь джунгли. Ничего не заметил и товарищ Тарзана, который спокойно пил, шумно втягивая воду губами и издавая довольное урчание, – все это заглушило звуки приближающейся опасности.
Всего в тридцати шагах от приятелей притаилась огромная львица – Сабор. Она била хвостом по земле, затем мягко шагнула вперед – раз, другой, третий. Она продвигалась, почти прижав брюхо к земле, – огромная кошка, готовящаяся прыгнуть на свою жертву. Теперь она была всего в десяти футах от двух ничего не подозревающих друзей. Сабор осторожно подобрала под себя задние лапы, и упругие мускулы заиграли под блестящей шкурой. Она приготовилась для прыжка, так низко присев, что почти распласталась, только голова и верхняя часть сверкающей спины немного возвышались над травой. Хвост больше не бил по земле, а лежал неподвижно.
Еще секунду она помедлила в этой позе, обратившись в камень, а затем прыгнула с жутким рычанием.
Сабор была мудрой охотницей. Менее опытным ее свирепый рев во время прыжка мог показаться неразумным: разве прыгнуть тихо, не издав ни единого звука, не было бы вернее? Однако львица знала, с какой поразительной быстротой передвигаются обитатели джунглей и каким тонким слухом они обладают. Для них шорох травинки, задевшей другую травинку, звучал столь же громким предупреждением, как самый мощный рев. Львица понимала, что не сможет напасть совершенно бесшумно. Ее рычание не было предупреждением. Она издавала его для того, чтобы напугать своих жертв, чтобы от ужаса они замерли на ту долю секунды, после которой когти охотницы сразу вопьются в мягкую плоть и лишат надежды на спасение.
Для охоты на обезьяну Сабор действовала правильно. Детеныш обезьяны замер всего на мгновение, но этого хватило для того, чтобы львица смогла положить конец его жизни.
Однако такого не произошло с Тарзаном, человеческим детенышем. Жизнь среди опасностей, которыми полны джунгли, приучила его не терять присутствия духа, а развитый ум позволял ему соображать куда быстрее, чем на это способны обезьяны. Рев львицы побудил мозг и мускулы Тарзана к немедленному действию. Перед ним была гладь спокойных вод озера, на суше его ждала верная смерть от когтей и клыков зверя. Воду Тарзан терпеть не мог – она требовалась ему только для утоления жажды. В сознании Тарзана вода ассоциировалась с теми неприятностями, которые приносят холодные ливни с их пугающими молниями и громом. Мать учила его избегать глубоких вод. Более того, совсем недавно ему довелось видеть, как маленькая Нита погрузилась в озерные воды и никогда больше не вернулась к племени. Но из двух зол его быстрый ум выбрал меньшее – и произошло это сразу, как только он услышал рев Сабор, разорвавший тишину джунглей. Прежде чем огромное животное успело пролететь в прыжке половину отделявшего их расстояния, холодные воды озера сомкнулись над головой Тарзана.
Плавать он не умел, а в этом месте было очень глубоко. Но Тарзан не потерял присутствия духа и сметливости, в которых он превосходил соплеменников. Он принялся быстро двигать руками и ногами, пытаясь выбраться наверх. Его движения стали напоминать те, что делает попавшая в воду собака, и через пару секунд голова Тарзана оказалась уже над поверхностью озера. Он понял, что может поддерживать свое тело в таком положении, продолжая двигать руками и ногами. Более того, он мог передвигаться по поверхности воды. Все эти новые для него навыки поразили Тарзана и очень ему понравились, но времени обдумать случившееся у него не было.
Он плыл теперь вдоль берега и видел, как безжалостный зверь, который чуть не схватил его, притаился за неподвижным телом убитого товарища. Львица внимательно следила за Тарзаном, по-видимому ожидая, что он вылезет на берег, но мальчик не собирался этого делать. Он набрал побольше воздуха и издал крик, служивший членам его племени сигналом беды: Тарзан предупреждал, что надо остерегаться нападения Сабор.
Почти сразу же он услышал ответный клич, и сорок-пятьдесят больших обезьян ринулись по ветвям деревьев к месту трагедии. Впереди неслась Кала, узнавшая голос своего любимого детеныша, а с ней – и мать того детеныша, над телом которого возвышалась сейчас Сабор.
Львица была сильнее обезьян, но ей не хотелось связываться с этими крупными разъяренными животными, и потому, издав злобный рев, она прыгнула в заросли и исчезла.
Тарзан поплыл к берегу и быстро выбрался на сушу. Чувство свежести и возбуждения, которое принесла холодная вода, удивило и понравилось ему. С тех пор Тарзан не упускал возможности искупаться в озере, реке или океане, если она ему предоставлялась.
Кала долго не могла привыкнуть к этому зрелищу. Члены ее племени умели плавать, но делали это только в крайнем случае. Воду они не любили и никогда не заходили в нее по собственной воле.
Приключение с львицей надолго запомнилось Тарзану: такие происшествия сильно разбавляли монотонность повседневной жизни, состоявшей из поисков пищи, еды и сна.
Племя, к которому он принадлежал, скиталось по довольно большой территории, простиравшейся приблизительно на двадцать пять миль вдоль побережья океана и на пятьдесят миль в глубину континента. Обезьяны бродили по этому участку, иногда оставаясь на одном месте месяцами. Однако поскольку по деревьям они продвигались с большой скоростью, то в случае необходимости племя могло обойти всю свою территорию за пару дней. Многое зависело от пищи, погодных условий и встреч с опасными животными. Но бывало и так, что Керчак заставлял сородичей совершать дальние переходы без всякой причины: просто потому, что ему наскучило сидеть на одном месте.
По ночам они засыпали там, где их заставала тьма. Они ложились на землю, иногда покрывали головы, а реже и тела большими листьями, называемыми «слоновьи уши». Если ночь была холодная, несколько обезьян пристраивались вместе, согревая друг друга, а Тарзан все эти годы спал в объятиях Калы.
Не вызывало сомнений, что огромное и свирепое животное любило это дитя, принадлежавшее к другому виду, и Тарзан отвечал Кале взаимностью, изливая на нее чувства, предназначавшиеся его прекрасной матери, которой, увы, уже не было в живых.
Когда Тарзан не слушался, Кала шлепала его, но никогда не была с ним жестока; она чаще баловала Тарзана, чем наказывала. Зато Тублат, ее муж, ненавидел приемыша, и было несколько случаев, когда он чуть не прикончил его.
Тарзан, со своей стороны, никогда не упускал возможности показать, что тоже не питает к приемному отцу нежных чувств, и как мог досаждал Тублату: передразнивал, выкрикивал оскорбления, когда чувствовал себя в безопасности под защитой матери или висел, уцепившись за тонкие ветви на вершине дерева.
Разум, которым он превосходил всех, а также ловкость позволяли Тарзану изобретать тысячи дьявольских трюков, чтобы осложнить жизнь Тублату. Еще в раннем детстве он научился вить веревки, связывая и переплетая стебли высокой травы. Эти веревки служили для того, чтобы делать спотычки Тублату, а по временам Тарзан пытался подцепить его и подвесить к дереву.
Играя с веревками, Тарзан научился вязать грубые узлы и делать затягивающиеся петли. Этим развлекались и его младшие товарищи – обезьяны. Они только подражали Тарзану, новое выдумывал он один, и он же достигал во всем высшего мастерства.
Однажды, резвясь таким образом, Тарзан набросил петлю на одного из игравших с ним детенышей, зажав конец веревки в руке. По случайности петля оказалась на шее обезьяны, и пойманный был вынужден резко остановиться. «Это отличная игра», – решил Тарзан и сразу же повторил трюк. После тренировок он научился искусству набрасывать аркан.
С той поры жизнь Тублата превратилась в настоящий кошмар. И во сне, и во время перехода по джунглям, и днем, и ночью ему приходилось ожидать, что петля обовьется вокруг его шеи и начнет душить.
Кала наказывала Тарзана, Тублат сыпал проклятиями и грозил местью, и даже старый Керчак обратил внимание на происходящее и разразился угрозами, но все это было бесполезно. Тарзан продолжал свои игры, и тонкая, но прочная петля то и дело обвивалась вокруг шеи Тублата в такие минуты, когда тот меньше всего этого ожидал. Других обезьян немало развлекали затруднения Тублата: Сломанный Нос отличался дурным характером и его никто не любил.
В ясном уме Тарзана возникало много самых разных мыслей. Например, он думал: если можно использовать эту длинную, сотканную из трав веревку для ловли обезьян, то почему нельзя поймать львицу? Эти размышления привели к важнейшим последствиям.
Однако случилось это еще не скоро.
Глава 6
Битвы в джунглях
Племя обезьян в своих скитаниях часто оказывалось неподалеку от закрытой, заброшенной хижины на берегу небольшой бухты. Для Тарзана это место всегда оставалось таинственным источником нескончаемой радости. Он вглядывался в заколоченные решетками окна или забирался на крышу, пытаясь что-нибудь разглядеть в покрытой сажей трубе: ему не терпелось разгадать загадку, которую заключали в себе крепкие стены. Его детское воображение рисовало разные чудеса, спрятанные внутри, и сама невозможность проникнуть туда тысячекратно усиливала желание это сделать. Он часами карабкался по крыше и стенам, пытаясь обнаружить способ попасть в хижину, но совершенно не обращал внимания на дверь, – своей внешней неприступностью она мало отличалась от стен.
Однажды, когда обезьяны в очередной раз оказались поблизости от хижины – это было вскоре после приключения со старой Сабор, – Тарзан заметил, что издали дверь кажется как будто отдельной частью стены, и ему впервые пришло в голову, что это и есть тот проход, который он так долго искал. Как обычно, он находился один возле хижины: обезьяны не любили это место. История с громовой палкой за прошедшие десять лет не забылась, и заброшенное жилище лорда Грейстока слыло опасным местом.