Через несколько километров мальчишка спросил у Гамаша:
– Что вы напеваете?
– Разве я напевал? – удивился Гамаш.
– Oui. – Парнишка идеально воспроизвел мелодию.
– Это называется «На реках Вавилонских», – сказал Арман. – Псалом.
Джон Флеминг. Джон Флеминг. Это имя вызвало у Гамаша ассоциацию с псалмом, хотя он и не мог понять почему.
Он подумал, что это не может быть тот самый человек. Имя распространенное. А он видит призраков там, где их нет.
– Мы не ходим в церковь, – заговорил парнишка.
– И мы тоже, – сказал Арман. – А если и ходим, то редко. Хотя я иногда захожу посидеть в церквушку в Трех Соснах, если там никого нет.
– Зачем?
– Там очень спокойно.
Парнишка кивнул:
– Я иногда сижу в лесу, потому что там спокойно. Но туда непременно слетаются инопланетяне.
Мальчишка снова стал выводить тонким голоском мелодию, которую Гамаш знал очень давно.
– Откуда ты знаешь эту песню? – спросил Гамаш. – Она вышла из моды задолго до твоего рождения.
– Папа поет ее мне каждый вечер перед сном. Это песня Нила Янга. Папа говорит, что он гений.
Гамаш кивнул:
– Согласен с твоим отцом.
Мальчишка покрепче обхватил палку.
– Я надеюсь, она у тебя на предохранителе, – сказал Гамаш.
– Ну да. – Лоран повернулся к Гамашу. – Та пушка настоящая, patron.
– Oui, – согласился Гамаш.
Но он не слушал. Он смотрел на дорогу и думал о мелодии, застрявшей в его голове.
На реках Вавилонских
Мы сидели и плакали.
Однако пьеса называлась иначе. Пьеса называлась «Она сидела и плакала».
Тот Джон Флеминг не мог написать эту пьесу. Он не писал пьес. А если бы и написал, то ни один режиссер в здравом уме не взялся бы за ее постановку. Вероятно, речь идет о другом человеке с таким же именем.
Мальчик, сидевший рядом с ним, смотрел в окно, за которым уплывали назад пейзажи ранней осени, и сжимал в руках палку чуть ниже того места, где отец вырезал его имя.
Лоран. Лоран Лепаж.
Глава третья
Когда Гамаш вернулся, приглашенные на обед гости уже собрались и теперь выпивали, ели яблоки и сальсу из авокадо с кукурузными хлопьями.
– Вижу, ты благополучно довез Лорана до дома, – заметила Рейн-Мари, встретив его у двери. – Нашествия инопланетян не случилось?
– Мы пресекли его в зародыше.
– Не совсем, – возразил Габри, стоявший у двери в кабинет. – Один сумел просочиться сквозь защитные сооружения.
Арман и Рейн-Мари заглянули в маленькую комнату при гостиной, где сидела в кресле и читала пожилая костлявая женщина со стрелками на чулках и с пятнами на свитере.
– Пробился самый опасный, – удрученно вздохнул Габри.
На них пахнуло ароматом джина. На коленях у женщины сидела утка, а Анри, немецкая овчарка Гамашей, лежал, свернувшись клубком, у ног старухи и восторженно смотрел на утку.
– Можешь не встречать меня у дверей, – сказал Арман псу. – Я перебьюсь. Правда.
Он взглянул на собаку и покачал головой. До чего же странные формы принимает любовь. Однако Анри явно прогрессировал: до этого он был влюблен в подлокотник дивана.
– Первым признаком проникновения был запах джина, – сказал Габри. – Кажется, ее раса только им и питается.
– Что будет на обед? – спросила их соседка Рут Зардо, с трудом вставая с кресла.
– И давно вы здесь? – спросила Рейн-Мари.
– А какой сегодня день?
– Я думал, ты сегодня забиваешь дубинкой детенышей тюленя, – сказал Габри, подхватывая Рут под руку.
– Этим я займусь на следующей неделе. Ты что, не читаешь обновления у меня в «Фейсбуке»?
– Комик.
– Гомик.
Рут похромала в гостиную. Утка Роза вразвалочку прошествовала за ней. А за уткой последовал Анри.
– А ведь когда-то я был главой отдела по расследованию убийств Квебекской полиции, – задумчиво протянул Гамаш, глядя на это шествие.
– Я в это не верю, – сказала Рейн-Мари.
– Bonjour, Рут, – сказала Антуанетта.