Бог всегда путешествует инкогнито

– Вы не можете меня заставить! Я никого не стану убивать!

– Вспомни: ты ведь дал согласие!

– А если я возьму его назад?

Мой ответ вызывает у Дюбре взрыв хохота. Демонического хохота, от которого в жилах стынет кровь.

– В чем дело? Что вас так насмешило?

Скривив губы в гримасу, он оборачивается к Катрин. Она смотрит на меня, и на ее лице расплывается мерзкая улыбка, от которой меня начинает тошнить.

– Если ты берешь свои слова обратно… – начинает он медленно, с макиавеллиевской усмешкой, и тусклое пламя свечей отбрасывает на его лицо дьявольский отблеск, – если ты берешь свои слова обратно, я вношу тебя в список и отдаю его… кому-нибудь другому…

В этот момент я чувствую, что ручка двери у меня за спиной поворачивается. Я выскакиваю за дверь, отпихиваю слугу и бросаюсь бежать.

А за мной жутким эхом несется, раздаваясь на лестнице и в коридоре, голос Дюбре:

– Ты дал согласие! Ты дал согласие! Ты дал согласие!

Я проснулся, как от толчка, задыхаясь, весь в поту. Вид привычных предметов вокруг понемногу вернул меня к действительности.

Я испытывал облегчение оттого, что все это было только во сне, и одновременно тревогу, как бы события и на самом деле не приняли тот же оборот. Ведь мне же ничего не известно ни о самом Дюбре, ни о его истинных намерениях… Я ввязался в игру, не зная ни правил, ни конечной цели. Ясно только одно: я не могу из нее выйти. Это правило я уразумел и принял его очертя голову…

Часы показывали шесть. Я встал и медленно начал собираться на службу. Жизнь брала свое, надо было возвращаться на работу, хотя уже сама перспектива вновь оказаться в этом осином гнезде приводила в уныние.

При моем появлении Ванесса вскочила и просеменила за мной по коридору в кабинет.

– Я не знала, придешь ты сегодня или нет, но, в ожидании вестей от тебя, постаралась принять твоих посетителей. Между нами, Фостери был не слишком доволен твоим вчерашним отсутствием. Но я встала на твою защиту. Я ему сказала, что голос у тебя в телефоне был замогильный и ты, по-видимому, серьезно болен. К слову говоря, если бы не я, он бы тебе никогда не поверил.

– Спасибо, Ванесса, это очень мило.

Ванесса обожала ситуации, в которых она могла явить миру свою незаменимость, и в этой страсти доходила до того, что сама их создавала. Я никогда не узнаю, заметил ли вообще Фостери мое отсутствие… С нее станется, она могла пойти и на двойную игру: побежать, например, к нему, доложить о моей немотивированной отлучке и там тоже заслужить похвалу… Я опасался ее, как чумы.

Люк Фостери, директор по персоналу бухгалтеров и финансистов, находился в подчинении у главы подразделения Грегуара Ларше. «Дюнкер Консалтинг» по всем признакам была лидером по человеческим ресурсам в Европе, где у нее имелись два крупных ответвления: вербовка и формирование. Предприятие разместило свои акции на Бирже месяца за два до моего появления. Это составляло гордость нашего президента, который отныне считался лидером по показателям индекса САС 40[1], хотя предприятие и насчитывало всего несколько сотен штатных сотрудников, представителей трех стран. Первое, что он сделал после этого, было приобретение престижной служебной машины с шофером. Надо было с толком употребить только что полученные деньги. Во вторую очередь он нанял телохранителей, словно котировка предприятия на Парижской бирже сразу сделала директора лакомым кусочком для местных воров. Охрана в темных костюмах и черных очках следовала за ним повсюду, постоянно оглядываясь по сторонам, как будто высматривала притаившихся на крыше снайперов. Но истинные перемены, последовавшие за этим событием, лежали в нематериальном русле: атмосфера менялась со дня на день. Теперь все глаза были прикованы к синей линии, обозначавшей курс акций. Поначалу все включились в игру. Мы с энтузиазмом следили за его явным повышением. Но скоро игра стала настоящим наваждением для всех наших менеджеров. Правда, мы должны были каждый триместр публиковать свои результаты, и, ввиду весьма скромных показателей, затея провалилась. Дирекция регулярно распространяла в прессе коммюнике, но нельзя же поминутно сообщать о хороших новостях. Так не бывает, чтобы работа предприятия сопровождалась одними сенсациями, да к тому же надо все время быть в курсе всех событий, «прессовать прессу», как говорит наш президент. Кормить прессу только блестящими результатами опасно: сначала станешь жертвой, а потом рабом. За годы работы предприятие заметно набрало в профессионализме, в серьезности подхода и в качестве обслуживания клиентов. Раньше каждое удачное трудоустройство клиента становилось предметом особой заботы. Все силы бросались на то, чтобы отыскать настоящую жемчужину, кандидата, который обладал бы не только нужными качествами, но и характером и темпераментом, позволяющим освоиться с новыми обязанностями и преуспеть в доверенной ему миссии.

После вступления в ряды Биржи все разом переменилось: эти задачи отошли на второй план. Главными стали цифры, которые сообщались прессе в конце триместра, количество принятых клиентов. Вся организация работы была пересмотрена. Помимо приема клиентов, консультанты теперь занимались и изучением рынка сбыта. Надо было быстро находить новых клиентов, заключать новые контракты, рапортовать о новых цифрах. Отныне инструкция гласила, что надо тратить минимум времени на переговоры по поводу приема на работу и максимум – на изучение рынка. Ремесло, по сути, себя исчерпывало и постепенно теряло благородные черты, которые приобрело в моих глазах.

И взаимоотношения между коллегами тоже изменились: дух коллективизма, команды, царивший в первые месяцы, уступил место безудержному эгоизму. Каждый теперь играл за себя, и в этом смысле наша жизнь все больше напоминала спортивные соревнования. Было ясно, что предприятие на этом теряет, поскольку каждый, чтобы выпутаться из очередной неприятной ситуации, норовил вставить палки в колеса другим, в ущерб интересам команды. И конечно, больше не судачили возле кофейного автомата, обсуждая какой-нибудь очередной ляпсус или ложь, слетевшую с уст кандидата, а ведь эти моменты были так важны для ощущения причастности к общему делу и мотивации служения его интересам.

В конце концов, что есть предприятие, как не общность людей, разделяющих одни чувства в ходе работы над одним проектом? А может, в проект не входило заставлять некое множество людей карабкаться наверх. И то, что нас заставили конкурировать друг с другом, вовсе не способствовало возникновению положительных эмоций…

Зазвонил телефон. Ванесса объявила мне, что первый из назначенных явился. Я заглянул в ежедневник: на сегодня назначено семеро. День обещал быть длинным…

Я быстро открыл электронную почту. За один день отсутствия накопилось сорок восемь писем. Я сразу кликнул одно, пришедшее от Люка Фостери. Как обычно, ничего существенного. Лаконичное послание:

Надо наверстать упущенное за день вашего отсутствия. Довожу до вашего сведения, что вы отстаете по показателям за месяц.

Сердечно ваш

Л. Ф.

Это «сердечно ваш», набранное шрифтом автоматического клише, выглядело на экране совершенно неуместно. Копии разосланы Грегуару Ларше и всем моим коллегам. Вот так номер!

Я пригласил кандидата войти, и собеседование началось. Я никак не мог сосредоточиться на своих обязанностях и ушел из офиса уже перед рассветом, абсолютно убежденный, что ноги моей там больше не будет. Мой мозг подвел черту и вычеркнул эту работу из будущего. Я продолжал жить, а все данные о ней восстановлению не подлежали. Это место казалось мне чужим, а мое присутствие здесь – бессмысленным. Я там находился только физически.

Мне удалось ускользнуть около семи часов. Вот чудо! Едва я вышел на улицу Оперы, как на тротуаре ко мне подошел человек в блейзере цвета морской волны. Ни дать ни взять – зеркальный шкаф. Водянистые, невыразительные голубые глаза, плоские, совсем без скул, щеки… Я инстинктивно отпрянул.

– Господин Гринмор?

Я чуть помедлил и ответил:

– Да…

– Господин Дюбре вас ждет, – сказал он, небрежно махнув в сторону черного «мерседеса», стоявшего под парами у тротуара.

Тонированные стекла мешали разглядеть, кто сидит внутри. Я с опаской шагнул за человеком в блейзере, и он распахнул передо мной заднюю дверцу. Сердце у меня слегка сжалось, когда я забирался в автомобиль. Внутри пахло кожей. Дюбре оказался рядом со мной, но машина была просторная, и между нами оставалось изрядное расстояние. Прежде чем «зеркальный шкаф» закрыл дверцу, я успел поймать любопытный взгляд Ванессы, которая как раз выходила из офиса.

Дюбре молчал. Минуту спустя «мерседес» тронулся с места.

– Поздно заканчиваешь, – проворчал Дюбре.

– Бывает, что и позже, иногда после девяти, – отозвался я, довольный, что могу нарушить молчание.

Однако молчание снова воцарилось.

– Я много размышлял о тебе, – начал он наконец. – У тебя действительно проблема на проблеме. И главная в том, что ты боишься людей. Не знаю, сознаешь ли ты это, но ты не решаешься ни себя преподнести, ни ясно выразить свои желания. Тебе очень трудно противиться чужой воле и решительно высказать несогласие. Короче, ты живешь не своей жизнью, а все время находишься под чьим-то влиянием, пугаясь чужой реакции. А потому первое задание, которое я тебе дам, будет заключаться в том, чтобы заставить тебя пересилить собственную нерешительность и научиться ясно выражать свои желания и добиваться того, что хочешь.

Затем тебе надо понять, что не стоит стремиться соответствовать чужим представлениям о тебе, подстраиваться под чужие критерии и чужие ценности. Смело заявляй о своем несогласии, даже если это тебе вредит. Короче, перестань ориентироваться на мнение других и научись не обращать на него внимания.

Когда же ты полностью осмыслишь свою самость, то сможешь и понять индивидуальность других, и, если надо, к ней приспособиться. Ты легче станешь общаться, входить в контакт с незнакомыми людьми и создавать атмосферу доверия. Тебя станут принимать те, кто от тебя очень далек. Но для начала тебе надо понять, что именно делает тебя неповторимым, иначе так и будешь тушеваться на фоне других.

Я собираюсь научить тебя убеждать, и ты сумеешь добиваться своего. А потом научу дерзать, пробовать, реализовать идеи и осуществлять мечты. В общем, я хочу уничтожить тот ошейник, что душит тебя. Ты не отдаешь себе в этом отчета, но он тебя полностью сковывает. Я хочу тебя от него избавить, чтобы ты зажил собственной жизнью и прожил ее полноценно.

– Но вы, конечно, скажете, что я должен что-то сделать, чтобы понять все это?

– А ты думаешь, что, если продолжишь свою жалкую жизнь, что-то для тебя изменится? Ты же видишь, к чему она привела…

– Спасибо, что напомнили, а то я забыл.

– Даже если и не доходить до таких крайностей, знаешь, Алан, жизнь будет длинной и скучной, если ее не прожить, как надо.

– Бесполезно меня убеждать, ведь я же дал вам обязательство…

«Мерседес» въехал на бульвар Осман и устремился на полосу общественного транспорта, шустро обгоняя все машины, застрявшие в пробке.

– Вот потрешься в реальной жизни, наберешься опыта – и поймешь, что она не так уж и страшна, и ты сможешь позволить себе многое, чего раньше не позволял. Я хочу, чтобы ты по-другому взглянул на все, что происходит в жизни. Послушав тебя вчера, я поразился тому, как ты представляешь ежедневные события. У меня сложилось впечатление, что ты зачастую приспосабливаешься к роли жертвы.

– К роли жертвы?

– Так можно назвать ту жизненную позицию, в которую многие себя неосторожно загоняют. Она состоит в том, чтобы жить, как придется, словно кто-то нам приказывает, а мы безотчетно подчиняемся.

– У меня никогда не возникало такого чувства.

– Ты не отдаешь себе в этом отчета, но занимаешь позицию жертвы, когда говоришь «у меня нет шанса», «все пошло не так, как я хотел», «я предпочел бы»… Вот, к примеру, ты описываешь день, в котором действительно что-то не задалось. И какими выражениями ты пользуешься? «Тем хуже», «не повезло», «ну и ладно»… Однако в твоих словах не чувствуется мудрого подхода человека, который относится к ситуации серьезно. Ты говоришь это с сожалением. Мало того что ты сдался, ты еще даешь понять, что это был не твой выбор. К тому же у тебя есть тенденция жаловаться. Все эти признаки указывают на то, что тебе нравится роль жертвы…

– Может, я и приспособился к этой роли, сам того не заметив, но чтобы она мне нравилась…

– Ну да. Разумеется, в этой роли для тебя таится масса преимуществ. Так уж устроен наш мозг: каждый миг он подталкивает нас к выбору, который считает лучшим. В любой ситуации, которую тебе предстоит пережить, твой мозг обязательно выберет из всех возможных решений то, которое принесет тебе больше выгод. Он по-другому работать не может. Вопрос в том, что выбор не у каждого богат… В одних людях развилось очень гибкое поведение и отношение к жизненным ситуациям. Когда они попадают в определенные условия, их мозг располагает широким спектром возможных реакций. Другие же, наоборот, в каждой новой ситуации привыкли вести себя примерно одинаково, и, следовательно, их диапазон ограничен. Они редко делают правильный выбор…

Вот тебе конкретный пример: представь себе разговор двух незнакомых людей на улице. Один другого незаслуженно в чем-то упрекнул. Если в арсенале другого достаточно аргументов, он сумеет убедить собеседника в неправоте, сведет критику на юмор или задаст несколько неудобных вопросов, чтобы заставить противника доказать справедливость его позиции. Он сумеет поставить себя на место другого, понять, откуда взялось недовольство, и либо сможет его переубедить, сохранив добрые отношения, либо не станет обращать внимания и пойдет дальше своей дорогой. В общем, если он способен все это проделать, значит в момент, когда он услышит обидные слова, у него будет множество вариантов ответа, и высока вероятность того, что он выберет именно тот, который в данной ситуации соответствует его интересам и принесет наибольшую пользу. А теперь представь себе, что обидели человека, который ничего такого не умеет. Тогда не исключено, что мозг его выберет либо драку, либо униженное подчинение. И при этом не забывай, что во всех случаях мозг сделает наилучший выбор.

– То есть вы хотите сказать, что я в какой-то мере ограниченный человек?

– Скажем так, что в особых случаях, когда события развиваются не так, как ты хотел, твой выбор небогат и у тебя есть тенденция выбирать роль жертвы.

– Хорошо, предположим, что это верно. И какой же мне с этого профит?

– Насколько я понял вчера, тебе нравится, когда тебя считают человеком, старающимся для других, и ты надеешься, что взамен другие оценят твои «жертвы». И потом, ты любишь вызвать к себе жалость и таким образом завоевать симпатии. Между нами, это вранье: все исследования показывают, что наибольшие симпатии привлекают к себе те, кто живет согласно собственному выбору. И все твои стенания производят впечатление только на тебя самого.

– И тем не менее объективно, именно объективно на тот момент у меня в жизни было меньше шансов, чем у остальных. Начать с моего окружения в детстве. Прошу прощения, конечно, но гораздо легче быть счастливым, когда родишься в зажиточной семье, где все есть.

– Да брось ты! Глупости все это…

– Вовсе нет. Любой социолог скажет вам, что дети, выросшие в зажиточных семьях, имеют больше шансов получить высшее образование, чем выходцы из среды со скромным достатком. И следовательно, у них больше возможностей обучиться престижной профессии.

– Но это не имеет ничего общего со счастьем! Можно быть несчастным инженером и вполне счастливым рабочим. Напомню тебе, что ты благополучный кадровый служащий… Несправедливость начинается с той любви и воспитания, которое дети получают от родителей, пекущихся об их будущем счастье. Согласен, здесь бывают неблагополучные дети. Но к социальной среде это не относится. Необязательно быть богатым, чтобы любить своего ребенка и умело дозировать применение силы в воспитании. Посмотри вокруг себя.

– Но в любом случае вы не можете утверждать в этой связи, что у меня были шансы: ведь я рос безотцовщиной!

– Да, но тем не менее ты вырос, и пора уже перестать жаловаться на судьбу и оплакивать свою участь.

«Мерседес» свернул на бульвар Мальзерб и доехал до поворота на Батиньоль. Меня разозлили все эти разглагольствования.

– Алан…

– Что?

– Счастливых жертв не бывает. Это ты понимаешь? Не бывает.

Он немного помолчал, наверное, хотел, чтобы его слова до меня дошли. Слова ранили мне сердце, как маленькая острая стрела, а вот молчание было как нож в рану.

– Ладно, согласен, но как сделать, чтобы не скатиться на позицию жертвы? Я ведь не по своей воле там оказался, а бессознательно, и как же теперь оттуда выбраться?

– По-моему, наилучший способ заключается в том, чтобы научиться совсем другим вещам. Если ты каждый раз оказываешься в качестве жертвы, значит у твоего мозга нет большого выбора и он считает это лучшим для тебя. Твоя задача – развить в нем другие возможности. Понимаешь, природа не терпит пустоты. Даже если ты сочтешь нужным пересилить в себе жертву, но ничего другого не умеешь, у тебя ничего и не получится. Ты станешь противиться переменам. Самое лучшее – обнаружить, что ты можешь и по-другому. Я убежден: твой мозг быстро выберет эту новую опцию, если она принесет тебе больше выгоды.

– И что же это за выбор, что за новая опция?

– Я хочу научить тебя добиваться своего в повседневных делах. Если у тебя получится, то пропадет нужда примерять на себя роль жертвы. Слушай, это, конечно, анекдот, но ты мне вчера говорил, что нехватка возможностей преследует тебя даже в самых незначительных деталях ежедневной жизни. Например, когда ты покупаешь багет в булочной, тебе всегда достается черствый, а ты любишь свежий.

– Что верно, то верно.

– Да не в этом же дело! Ты просто не можешь сказать: «Нет, этот черствый, дайте тот, что рядом с ним».

– Почему не могу? Могу! Я просто не хочу ругаться с булочницей, когда в булочной полно народу и все ждут своей очереди. Вот и все.

– Но это займет у нее не более двух секунд! Ты предпочитаешь есть черствый багет, который ты не любишь, вместо того чтобы занять две секунды чужого времени! Нет, тут дело в другом, ты не осмеливаешься ей сказать. Боишься ей досаждать, чтобы добиться своего. Боишься, что она сочтет тебя назойливым, грубым и плохо о тебе подумает. А еще боишься, что другие посетители станут раздражаться и злиться на тебя.

– Возможно…

– И на смертном одре ты сможешь сказать: «Я ничего в своей жизни не добился, ничего не имел, зато все вокруг считали меня очень милым». Гениально!

Тут я в самом деле почувствовал себя плохо. Я отвел глаза от этого неуютного человека и уставился на магазины, машины и людей, проплывавших в окнах автомобиля.

– У меня большая новость, – снова заговорил он.

– В самом деле?

Я даже не посмотрел на него.

– И эта новость состоит в том, что ты больше не будешь есть черствые багеты. Это все в прошлом.

Он внимательно огляделся:

– Влади, останови!

Шофер остановил «мерседес» и включил аварийную сигнализацию. Машины, гудя, стали объезжать нас.

– Чего тебе сейчас хочется? – не унимался Дюбре, показывая на булочную.

– На данный момент ничего. Абсолютно ничего.

– Прекрасно. Тогда ты зайдешь в булочную, спросишь хлеба, пирожное, не важно что, а когда тебе принесут, найдешь предлог отказаться и потребовать другое. И найдешь повод отказаться и от второго, и от третьего, и от четвертого. А потом заявишь, что ничего не хочешь, и уйдешь, ничего не купив.

У меня засосало под ложечкой и лицо залил румянец. Секунд пятнадцать я ничего не мог выговорить.

– Не могу.

– Не можешь, но через несколько минут попробуешь.

– Это выше моих сил.

– Влади!

Шофер вышел, открыл мою дверцу и ждал. Я испепелил Дюбре взглядом и скрепя сердце вылез из машины. Быстрый взгляд в сторону булочной. До закрытия еще час, народу полно. Сердце мое бешено колотилось.

Я встал в очередь, как на эшафот. Впервые с моего приезда во Францию запах свежего хлеба вызвал у меня отвращение. Внутри все сновали и толкались, как на заводе. Продавщица передавала заказы на кассу, кассирша громко их выкрикивала и принимала деньги, а ее товарка тем временем занималась следующим клиентом. Как в хорошо срепетированном балете. Когда подошла моя очередь, за мной уже выстроились человек десять. Я сглотнул слюну.

– Месье? – обратилась ко мне продавщица своим пронзительным голосом.

– Багет, пожалуйста.

Голос мой звучал глухо, в горле пересохло.

– И один багет для месье!

– Евро десять, – сказала кассирша.

Она слегка пришепетывала и брызгала слюной, когда говорила, но никто не пытался оградить от брызг свой хлеб.

– Мадам?

Продавщица уже обращалась к следующему клиенту.

– Хлебец с шоколадом.

– И хлебец с шоколадом для мадам!

– Прошу прощения, а нельзя ли мне не такой черствый? – выдавил я из себя.

– Евро двадцать для мадам!

– Пожалуйста, – сказала продавщица, протянув мне другой багет. – Мадемуазель, что для вас?

– Хлеб для гренок, без корочки, пожалуйста.

– Извините, но я хотел бы хлеб с отрубями.

Мой голос заглушала хлеборезка. Продавщица меня не услышала.

– Без корочки для мадемуазель!

– Евро двадцать пять.

– Мадам?

– Нет уж, извините, – снова начал я, – я бы хотел наконец получить хлеб с отрубями.

– И хлеб с отрубями для месье, кроме багета!

– Итого три евро пятнадцать, – произнесла кассирша с фонтаном брызг.

– Молодой человек, что для вас?

– Нет, я хочу хлеб с отрубями вместо багета, а не вместе с багетом.

– Два хлебца, – сказал молодой человек.

– Два евро пять для месье и два евро десять для молодого человека.

– Для вас, мадам?

Мне стало совсем плохо. Мужества продолжать эту комедию не было. Я бросил быстрый взгляд на автомобиль. Шофер стоял со скрещенными на груди руками и не сводил с меня глаз.

– Половинку хорошо пропеченного багета, – сказала пожилая дама.

– Извините, – обратился я к продавщице. – Я передумал. Я тоже хочу половинку багета.

– Месье сам не знает, чего хочет, – визгливо сказала продавщица, протягивая вторую половинку багета, разрезанного для старушки.

Мне стало жарко. Я начал задыхаться.

– Шестьдесят сантимов для мадам, и столько же для месье.

– Мадам?

– Я еще думаю, – заявила молодая дама, с явным вожделением глядя на пирожное.

Наверное, подсчитывала калории.

– У вас опять что-то не так, месье? – с подозрением обратилась ко мне продавщица.

– Послушайте, я правда сожалею… я знаю, что надоедаю вам… но… мне хлебец. Думаю, этот мне как раз подойдет. Точно! Хлеб без корочки! Стоп! Не надо! Я решил…

– Ну? – У нее изменился голос, она явно была на грани нервного срыва.

Она посмотрела на меня с нескрываемым вызовом. Обернуться я не решался, но мне казалось, что люди в скопившейся за мной очереди готовы вцепиться мне в горло и выбросить на улицу.

Продавщица вздохнула и повернулась к прилавку, чтобы взять хлеб без корочки.

– Мне… ничего не надо. Благодарю… мне очень жаль… спасибо…

Я отвернулся и прошел мимо очереди, опустив голову и ни на кого не глядя. За дверь я выскочил бегом, как вор.

Шофер поджидал меня, открыв дверцу, словно я был какой-нибудь министр, а я чувствовал себя как пристыженный мальчишка, которого застигли за кражей леденца с прилавка. В «мерседес» я забрался весь в поту.

– Ты красный, как англичанин после часа, проведенного на пляже на Лазурном Берегу, – сказал Дюбре.

Он явно забавлялся.

– Ничего смешного. Правда, ничего смешного.

– Ну вот видишь, у тебя получилось.

Я ничего не ответил. Машина тронулась с места.

– Может, для первого раза я и потребовал слишком многого, – сказал Дюбре, – но обещаю, что через несколько недель ты с этим справишься шутя.

– Но мне этого вовсе не надо! Не желаю становиться занудой! Я сам не выношу зануд! Меня ужасают приставалы, которые всех ставят на уши. Мне вовсе не улыбается на них походить!

– Тебе совсем не обязательно становиться занудой. Я не призываю тебя бросаться из крайности в крайность. Я просто хочу, чтобы ты научился добиваться своего, хотя и ценой некоторого беспорядка. Однако кто может больше, тот может и меньше. Мне надо заставить тебя делать чуть больше, чем нужно, чтобы в дальнейшем ты с успехом мог требовать простых и естественных вещей.

– И каким будет следующий этап?

– В ближайшие дни ты зайдешь по крайней мере в три булочные и потребуешь две замены товара. Ничего мудреного.

По сравнению с тем, что мне пришлось пережить, такое задание было вполне приемлемым.

– И как долго еще мне надо будет этим заниматься?