Ждать ли добрых вестей?

Говорить собака не умела, но что такое телефонный разговор («Привет, псина, как там моя красавица?»), соображала получше детки – Реджи держала трубку возле собачьего уха, а Сейди внимательно слушала.

Впервые ее увидев, Реджи переполошилась – громадная немецкая овчарка, ей бы стройки охранять.

– Нил боялся, что собака заревнует, когда родится ребенок, – сказала доктор Траппер. – Но я бы жизнь свою ей доверила, и жизнь ребенка тоже. Я знаю Сейди сто лет – я дольше знаю только Нила. У меня в детстве была собака, но она умерла, а потом отец не разрешил завести другую. Отец теперь тоже умер, так что сама видишь.

Реджи не поняла, что должна увидеть.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Такая потеря.

Прямо как в полицейском сериале. Она говорила про собаку, а доктор Траппер решила – про отца.

– Ничего, – сказала она. – Он сам себя намного пережил. Зови меня Джо. – На собаках доктор Траппер была помешана. – Лайка, – говорила она, – первая собака, полетевшая в космос. Через несколько часов умерла – высокие температуры и стресс. Ее нашли в приюте, забрали, она-то, наверное, думала, ее домой возьмут, в семью, а ее отправили на самую что ни на есть одинокую смерть. Как это грустно.

Отец доктора Траппер пребывал на этапе полураспада в книгах – он был писатель, когда-то, говорила доктор Траппер, очень модный («Некогда знаменитый», – смеялась она), но книги его «не прошли проверку временем».

– Вот и все, что от него осталось, – сказала она, листая заплесневелый том под названием «Лавочник». – А от матери ничего, – прибавила она. – Иногда я думаю, хорошо бы расческу, гребень, такое, чего она касалась каждый день, что было в ее жизни. Но ничего нет. Все может исчезнуть, Реджи, – никогда этого не забывай.

– Вот уж этого я не забываю, доктор Т.

– Отвернешься – и нету.

– Я знаю, вы уж мне поверьте.

Отцовские романы доктор Траппер свалила шаткой грудой в углу темного чулана на верхнем этаже. Да какой чулан, говорила доктор Траппер, так, большой буфет, хотя, вообще-то, он больше спальни Реджи в Горги. Доктор Траппер называла его «мусоросборник», и он был забит вещами, с которыми никто не знал, как поступить, – одинокая лыжа, хоккейная клюшка, старое одеяло, сломанный принтер, переносной телевизор, который не заставишь работать (Реджи пыталась), и куча всяких финтифлюшек, подаренных на Рождество или на свадьбу.

– Quelle horreur![26] – смеялась доктор Траппер, изредка заглядывая в чулан. – Тут есть на редкость безобразные вещи, – говорила она Реджи.

Может, и безобразные, но не выбросишь, это подарки, а «подарки надлежит почитать».

– Кроме троянских коней, – сказала Реджи.

– С другой стороны, дареному коню в зубы не смотрят, – сказала доктор Траппер.

– Может, и стоило бы, – ответила Реджи.

– Timeo Danaos et dona ferentes[27].

– Ну знамо дело.

Подарки, заметила Реджи, почитались не вечно: едва в почтовый ящик проскальзывал пластиковый пакет от сборщиков благотворительной помощи, доктор Траппер набивала его штуками из мусоросборника и довольно виновато выставляла на крыльцо.

– Сколько ни выноси, меньше не становится, – вздыхала она.

– Против физики не попрешь, – отвечала Реджи.

В остальном дом был аккуратный и оформлен со вкусом – ковры, светильники, безделушки. Не такие безделушки, как мамулина коллекция наперстков и миниатюрных чайничков, которые, хоть и крошечные, занимали ценное пространство в квартирке Реджи.

Дом у Трапперов был викторианский – все современные удобства на месте, но оригинальные камины, и двери, и карнизы тоже сохранились, и это, говорила доктор Траппер, просто чудо расчудесное. В парадной двери витраж – когда в дверь светило солнце, красные лучистые звезды, синие снежинки, желтые розетки повсюду разбрасывали цветные пятна. Был даже полный комплект звонков для слуг и задняя лестница, чтобы прислуга не мозолила глаза.

– Ах, прошли те времена, – сказал мистер Траппер и засмеялся: если б он жил в те времена, когда этот дом построили, он бы чернил сапоги и клал печи. – И ты тоже, наверное, Реджи, – прибавил он, а вот «Джоанна» «расхаживала бы наверху лебедью белой», потому что предки ее были богачи.

– Это прошло, – пояснила доктор Траппер, когда Реджи вопросительно на нее посмотрела.

– Увы, – сказал мистер Траппер.

– Глупо вложились, все спустили на дом престарелых и на ерунду, – сказала доктор Траппер, как будто добыть и потратить деньги – это так, тьфу. – Дедушка мой был богат, но, видимо, транжира.

– А мы – бедные, но честные, – сказал мистер Траппер.

– Похоже на то, – сказала доктор Траппер.

Собственно говоря, однажды призналась она, кое-какие деньги остались, и она потратила их на этот «очень, очень дорогой дом».

– Вложение, – говорил мистер Траппер.

– Дом, – поправляла она.

Реджи больше всего любила кухню. В эту кухню влезла бы вся квартира Реджи в Горги, да еще осталось бы место паре-тройке слонов покачаться на качелях. Мистер Траппер, как ни странно, любил готовить и переворачивал кухню вверх дном.

– Моя творческая жилка, – говорил он.

– Женщины готовят, потому что людям нужно питаться, – отвечала доктор Траппер. – А мужчины – чтобы выпендриться.

В кухне даже была кладовая – тесная и холодная, каменные плитки на полу, каменные полки и деревянная дверь, у которой на филенках вырезаны сердечки. Доктор Траппер хранила в кладовой сыр, яйца, бекон и всякие консервы и крупы.

– Надо джем варить, – виновато говорила она летом. – Такая кладовая просит домашнего джема. – Сейчас приближалось Рождество, и доктор Траппер говорила: – Прямо неловко, что я пирогов не испекла. Или рождественский торт. Или хоть пудинг. Кладовая просит пудинга – завернуть его в ткань, насовать монеток и амулетов. – Это у доктора Траппер в детстве было такое Рождество, спросила Реджи, а доктор Траппер ответила: – Да нет, боже упаси.

Реджи считала, что кладовая ничего не просит, небольшой уборки разве что. Мистер Траппер вечно копался на полках, искал ингредиенты и сбивал ровные ряды склянок и жестянок.

Доктор Траппер («Зови меня Джо») не верила в религию, не верила «ни в какую трансцендентность, кроме трансцендентности человеческого духа», однако твердо верила в порядок и вкус.

– Моррис говорит, не держи вещь в доме, если не уверен, что она полезна, и не считаешь, что она красива, – сказала она Реджи; они ставили садовые цветы в изящную вазочку («вустерский фарфор»).

Реджи решила, что это про какого-то знакомого Мориса, приятеля-гея например, а потом заметила на полке биографию Уильяма Морриса[28] и подумала: вот дура-то, я же знаю, кто это, ну знамо дело.

Дважды в неделю приходила уборщица Лиз – все стонала, сколько у нее работы, но Реджи казалось, что у Лиз не работа, а лафа: у Трапперов все под контролем, они ж не заставляют прямо вылизывать, просто понимают разницу между удобством и хаосом – в отличие от мисс Макдональд, у которой «мусоросборником» служил весь дом: повсюду ошметки и обрывки, квитанции и ручки, часы без ключей, ключи без замков, на комоды навалена одежда, старые газеты грудами, в один прекрасный день в коридоре возникло полвелосипеда, и это не говоря о книгах, убивших целый лес. Мисс Макдональд отговаривалась скорым вознесением и вторым пришествием («Да что толку в уборке?»), но, если честно, она была неряхой, только и всего.

Мисс Макдональд «нашла» религию (один боженька знает где) вскоре после того, как ей диагностировали опухоль. Некая связь между этими событиями присутствовала. Если б Реджи заживо пожирал рак, она бы тоже небось поверила в Бога – приятно ведь знать, что кто-то о тебе позаботится; правда, Бог мисс Макдональд заботливостью не отличался, скорее наоборот – плевать хотел на людские страдания и увлекался бездумным разрушением.

У доктора Траппер в кухне висела доска, а на доске всякие бумаги – сразу понятно, как доктор Траппер жила: сертификат по легкой атлетике – когда-то она была чемпионкой графства по спринту, еще сертификат – экзамен за восьмой класс по фортепиано; и фотография («Я тогда была студенткой») – доктор Траппер держит кубок, а вокруг все хлопают.

– Я была очень разносторонняя личность, – смеялась доктор Траппер, а Реджи отвечала:

– Да вы и сейчас.

На доске висели фотографии – карта жизни доктора Траппер, Сейди давно и недавно, куча деткиных портретов, конечно, и один снимок, где доктор и мистер Траппер хохочут в сиянии иностранного солнца. Еще там болтались списки покупок, рецепты («Шоколадные кексы Шейлы») и записки, которые доктор Траппер писала самой себе: «Не забыть сказать Реджи, что в понедельник не будет „Джо Джинглз“[29]» или «Совещание перенесли на вечер пятницы». Записи о приемах болтались там же – зубной, парикмахер, окулист. Доктор Траппер надевала очки за рулем и в очках казалась еще умнее. Реджи тоже полагалось носить очки, но у нее выходило наоборот – в очках она смотрелась полнейшей тетехой и старалась их надевать, только если никто не видел. Детка и доктор Траппер не в счет – с ними Реджи могла быть собой, вплоть до очков.

На доске висела к тому же пара визиток – их цеплял мистер Траппер, возвращаясь с «деловых обедов», – но в целом это была доска доктора Траппер.

Вчера после обеда пришла женщина. И двух минут не прошло, как доктор Траппер переступила порог, – и тут позвонили в дверь. Может, подумала Реджи, эта женщина припарковалась неподалеку, ждала, когда появится доктор Траппер.

Реджи, примостив ребенка на бедре, проводила гостью в кухню и пошла за доктором Траппер – та переодевалась наверху, снимала черный костюм, который носила на работу. Когда Реджи вернулась, женщина разглядывала доску – довольно бесцеремонно, чужакам не полагается так себя вести. Гостья слегка смахивала на доктора Траппер – тоже темные волосы, тоже до плеч, тоже худощавая, только чуть-чуть повыше. И тоже в черном костюме. Явно не продавщица «Эйвона». Будет ли у Реджи такая жизнь, чтоб носить черный костюм?

Доктор Траппер вошла в кухню, женщина выудила из сумки визитку:

– Можно с вами побеседовать? – И доктор Траппер сказала Реджи:

– Приглядишь за деткой?

Детка изображал морскую звезду, которой надоело жить, тянул пухлые ручки, словно молил спасти его с тонущего корабля, но доктор Траппер только улыбнулась ему и увела женщину в гостиную, да еще и дверь закрыла. Если детка звал, доктор Траппер никогда не уходила. И никогда никого не водила в гостиную – гости всегда сидели за большим столом в уютной кухне. Реджи занервничала – вдруг женщина пришла из-за Билли? Расскажет, что Реджи – сестра Негодяя Билли, и Реджи выгонят. Реджи не сказала доктору Траппер, что у нее есть брат. Не соврала – просто выкинула его из истории своей жизни. Он ведь с ней так же поступил.

Собака пошла следом, но доктор Траппер закрыла дверь у нее перед носом, ни слова не сказав, – а это так на нее непохоже, – и изгнанная Сейди уселась терпеливо ждать под дверью. Если б умела, нахмурилась бы.

Когда женщина уходила, у доктора Траппер было странное напряженное лицо – будто делает вид, что все нормально, а все совсем наоборот.

На доске появилась новая визитка. На визитке тиснение: «Полиция Лотиана и Шотландских Границ», номер телефона и имя: «Старший детектив-инспектор Луиза Монро».

Реджи скормила детке йогурт – не обычный йогурт, а особенный, органический, для деток, без добавок, без сахара, натуральный на сто процентов. Когда детка остыл к йогурту, Реджи доела остатки.

На улице было промозгло, а в кухне уютно и безопасно. Дом еще не украсили к Рождеству, только на деткин день рождения купили календарь Рождественского поста, но Реджи уже воображала ароматы мандаринов, и хвои, и поленьев в камине, и разные другие запахи, которыми доктор Траппер вот-вот наполнит дом. Это ее первое Рождество при докторе Траппер и детке – как бы эдак им предложить, чтоб Реджи провела рождественский день с ними, а не сама по себе и не с Хуссейнами. Ничего против Хуссейнов Реджи не имела, но они ведь не семья. А доктор Траппер и детка – семья.

Сейди терпеливо караулила подле кресла. Когда детка ронял еду, собака слизывала с пола. Иногда умудрялась в воздухе поймать. И все это с невероятным достоинством – как будто и не клянчит подачки. («Стареет», – грустно говорила доктор Траппер.)

Реджи дала детке пожевать кусочек тоста из цельной пшеницы, а сама пошла мыть тарелки – детскую посуду она не доверяла посудомоечной машине. Деткины тарелки были из настоящего фарфора, со старомодными такими узорами. Деткины игрушки – деревянные, красивые, ничего кричащего (в обоих смыслах), а деткина одежда – дорогая и новая, не доставшаяся по наследству, не из лавок подержанного тряпья. Очень много французского. Сегодня его нарядили в умереть какой хорошенький бело-синий комбинезончик в полоску («матроска», называла это доктор Траппер) – Реджи он напоминал викторианский купальник. В комнате у детки коврик с Ноевым ковчегом и ночник – большой пятнистый мухомор. На деткиных простынках вышиты кораблики, а над кроваткой висит образец вышивки – дата деткиного рождения и имя «Габриэль Джозеф Траппер» бледно-голубым тамбурным швом.

Детка ничего не боялся, только громких резких звуков (Реджи его понимала), и умел хлопать в ладоши, если сказать ему: «Похлопай», а если сказать: «Где твой красный мячик?» – он полз к ящику с игрушками и отыскивал мячик. Только вчера детка сам сделал нестойкий первый шаг. («Крошечный шажок для человечества – а для ребенка гигантский прыжок», – сказала доктор Траппер.) Он умел говорить «бака» и «мяч» и еще «дяло» – так он называл свое самое драгоценное сокровище – квадрат, вырезанный из одеяла, купленного еще до деткиного рождения сестрой мистера Траппера, – бледно-зеленое («мшистое», говорила доктор Траппер) одеяльце, оно подошло бы и мальчику, и девочке. Доктор Траппер рассказала Реджи, что, «вообще-то», знала, что будет мальчик, но не сказала никому, даже мистеру Трапперу, потому что «хотела, чтоб ребенок подольше принадлежал ей одной». Теперь зеленое одеяльце, к которому так прикипел детка, обрезали, чтоб детке легче было его тискать.

– Его Винникоттов переходный объект[30], – загадочно пояснила доктор Траппер. – Или, может, талисман.

У детки неделю назад был первый день рождения, и они втроем (без мистера Траппера, он «совсем зашивался», и к тому же «он ведь не понимает, что у него день рождения, Джо») поехали в гостиницу под Пиблзом выпить чаю, и официантка кудахтала над деткой, потому что он такой красавчик и так замечательно себя ведет. Детке досталась маленькая креманка розового мороженого.

– Первое мороженое! Ты представь только! – сказала доктор Траппер. – Реджи, вот представь: ты ешь мороженое впервые в жизни.

Детка попробовал мороженое, и у него от удивления аж глаза на лоб полезли.

– Вот какой молодчина, – сказала Реджи.

Реджи с доктором Траппер вдвоем съели целую тарелку пирожных.

– По-моему, во мне живет толстуха, и она хочет на волю, – сказала Реджи, а доктор Траппер засмеялась и чуть не подавилась крошечным кофейным эклером, но, наверное, ничего страшного, потому что Реджи попросила доктора Траппер вот именно на такой случай научить ее приему Хаймлиха.

– Я ужасно счастлива, – сказала доктор Траппер, откашлявшись, и Реджи сказала:

– И я.

И лучше всего то, что они и впрямь были счастливы, – удивительно, как часто люди говорят, что счастливы, а на самом деле несчастны. Вот, например, мамуля с Мужчиной-Который-Был-До-Гэри.

Был первый день Рождественского поста, и доктор Траппер, хоть в Бога и не верит, сказала, что детке повезло – родиться в такой день. В Пиблзе они купили постный календарь. В Пиблзе вообще полно лавок, какие любят старики. Реджи такие тоже любила – видимо, потому, что у нее старая душа.

За каждой дверцей на календаре была шоколадка, и доктор Траппер сказала:

– Давай повесим в кухне – будешь открывать каждый день, а тебе конфета.

Реджи так и делала, открыла дверцу вот прямо сейчас и держала тающего шоколадного Санту за щекой, чтоб хватило на подольше, а между тем макала деткины тарелки «Банникинз» в раковину и брызгала «Эковером» в горячую воду. Доктор Траппер покупала исключительно экологичные продукты – стиральные порошки, жидкость для мытья полов, всё-всё-всё.

– Только вредной химии ребенку и не хватало, – говорила она Реджи; ребенок был драгоценен, ничего драгоценнее быть не может на всем белом свете. – Ну, мне нелегко было его раздобыть, – смеялась доктор Траппер. – Та еще задачка.

Доктору Траппер приходилось осторожничать – у нее астма (Врачу, излечися сам, говорила она), которая досталась ей «от матери». И она все время простужалась – это, говорила она, потому, что поликлиника – «самое нездоровое место на земле – там же полно больных». Иногда, стоя близко, Реджи слышала, как хрипит у доктора Траппер в груди. Дыхание жизни, говорила доктор Траппер. Детка, похоже, проблем с легкими не унаследовал.

(– У Диккенса была астма, – сказала мисс Макдональд.

– Я знаю, – ответила Реджи. – Я читала по теме.)

Если у мистера Траппера бизнес и «буксовал», это было незаметно. Прелестный дом, две машины, холодильник набит дорогой едой, детка как сыр в масле катается.

Иногда по утрам, когда приезжала Реджи, мистер Траппер вел себя точно бегун на эстафете и совал детку Реджи так поспешно, что у детки от изумления пред такими пертурбациями совершенно округлялись глаза и рот. Потом Реджи и Сейди зачарованно слушали, как большой «рейнджровер» взревывает и удаляется, хрустя и плюясь гравием, словно мистер Траппер улепетывал из ограбленного банка.

– Иногда он по утрам – вылитый медведь, – смеялась доктор Траппер.

Ее, видимо, не беспокоило, что она живет с медведем. Как с гуся вода.

Мистер Траппер и Сейди особо не общались. Разве что он говорил: «Сейди, отойди» или «Сейди, слезай с дивана». Сейди «входила в комплект», объяснил мистер Траппер Реджи:

– Джо без Сейди не получишь.

– Любишь меня – люби и мою собаку, – говорила доктор Траппер. – Лучший друг женщины.

Тимми, Мелок, Джамбл, Лесси, Серый брат Бобби[31]. Всеобщий лучший друг. Кроме космической собаки, бедной Лайки, – с этой никто не дружил.

В иные утра мистер Траппер оставался дома и висел на телефоне. Иногда с телефоном выходил наружу покурить. Курить ему не полагалось ни в доме, ни снаружи, но, видимо, из-за телефонных разговоров у него случалось никотиновое голодание.

– Не выдавай меня, – подмигивал он Реджи, как будто доктор Траппер не чуяла дыма на его одежде и не замечала окурков на гравии.

Реджи поневоле подслушивала: мистер Траппер разговаривал с невидимыми людьми очень громко. Он «исследует новые пути», говорил он им. У него «крайне интересные перспективы на горизонте», ему «открываются новые возможности». Говорил он напористо, но на самом деле умолял:

– Господи боже, Марк, я же тут, можно сказать, кровью истекаю.

Мистер Траппер был красив – грубоватая такая красота, слегка потрепанный жизнью мужчина; будь он просто смазлив, выглядел бы хуже. Доктор Траппер познакомилась с ним, когда была старшим регистратором «в старом Королевском лазарете», хотя мистер Траппер сам не из Эдинбурга. Он из Глазго, «глезга», смеялась доктор Траппер, хотя эдинбуржцы так говорили, чтобы оскорбить, но, может, доктор Траппер не знала – она же англичанка. Мистер Траппер долго за ней ухаживал, пока она не «сломалась» и не вышла за него. Он работал «в индустрии развлечений», но чем именно занимался, Реджи так и не поняла.

Доктор Траппер и мистер Траппер вроде бы ладили неплохо, – впрочем, Реджи особо не с чем было сравнивать, разве что с мамулей и Гэри (не вдохновляет) или с мамулей и Мужчиной-Который-Был-До-Гэри (ад кромешный). Над недостатками мужа доктор Траппер смеялась и, кажется, не раздражалась никогда.

– Джо такая добродушная – это ее до добра не доведет, – говорил мистер Траппер. Он, со своей стороны, с грохотом влетал в дом с красивым букетом или бутылкой вина и говорил доктору Траппер: – Здрасти, красота, – точно комический глезга, и крепко ее целовал, и подмигивал Реджи, и говорил: – Не забывай, Реджи: за каждой великой женщиной стоит какой-нибудь глупак.

Обычно мистер Траппер как будто вовсе Реджи не замечал, но временами заставал врасплох – вдруг становился очень мил, усаживал ее за стол в кухне, варил ей кофе и пытался завязать неловкий разговор. («Ну-с, расскажи мне свою историю, Реджи»); обычно, впрочем, не успевала она приступить к своей (довольно весомой) «истории», как звонил телефон и мистер Траппер вскакивал и давай расхаживать по кухне («Здравей, Фил, как дела? Я тут подумал – может, пересечемся, у меня возникла идейка, хотел с тобой обсудить»).

Детку мистер Траппер звал «бебе» и часто подкидывал в воздух, отчего детка в восторге верещал. Мистер Траппер говорил, ему не терпится, когда же «бебе» научится говорить и бегать, чтоб ходить с ним на футбол, на что доктор Траппер отвечала:

– Успеется. Пользуйся каждой секундой – не успеешь оглянуться, как она пройдет.

Если детка ушибался, мистер Траппер брал его на руки и говорил:

– Да ладно, детё, все нормально, ерунда, – ободрял, но без особого сочувствия, а доктор Траппер обнимала детку, целовала и говорила:

– Бедный малка поничка. – Это она подхватила у Реджи (а та, в свою очередь, у мамули). Шотландские словечки выходили у доктора Траппер с (неплохим) шотландским акцентом, как будто она двуязычна.

Мистер Траппер детке нравился, а доктора Траппер детка обожал. Когда она брала детку на руки, он не сводил с нее глаз, словно запоминал малейшие детали, чтобы чуть позже сдать экзамен.

– Я для него сейчас богиня, – смеялась доктор Траппер, – а когда-нибудь стану назойливой старухой, которую надо везти в супермаркет.

– Уй, вот уж нет, доктор Т., – говорила Реджи. – Вы для него, я думаю, всегда будете божеством.

– Может, надо было тебе остаться в школе? – спрашивала доктор Траппер, и ее красивое лицо слегка мрачнело.

Вот так же она разговаривает с пациентами, думала Реджи («Вам совершенно необходимо сбросить вес, миссис Мактэвиш»).

– Да надо было, – отвечала Реджи.

– Ну, солнышко, вылезай, – сказала Реджи, извлекла детку из стульчика и посадила на пол.

За деткой нужен глаз да глаз: вот он сидит довольный и примеривается съесть собственную толстую ножку – а вот уже ползет по-пластунски к ближайшей опасности. Детка желал одного – все на свете запихать в рот: если поблизости лежит какая-нибудь мелочь, которой можно подавиться, детка рванет прямиком к ней, тут к гадалке не ходи, так что Реджи постоянно следила, не валяются ли где пуговицы, монеты и виноградины, которые детка особенно любил. Виноградины приходилось резать напополам – та еще работка, но доктор Траппер рассказала Реджи о пациенте, чей ребенок умер, когда у него в трахее застряла виноградина, и никто не смог помочь, прибавила доктор Траппер, словно это еще хуже, чем собственно умереть. Вот тогда Реджи и попросила научить ее не только приему Хаймлиха, но и дыханию рот в рот, и как останавливать артериальное кровотечение, и что делать, если ожог. И если ударило током, и если нечаянно отравился. (И если тонешь, знамо дело.)

– Можно записаться на курсы первой помощи, – сказала доктор Траппер, – но они только и делают, что бинтуют, а зачем – непонятно. Поучимся бинтовать запястья и плечи, еще повязку на голову – ничего сложнее тебе не понадобится. Надо просто знать, как спасти жизнь. – Она притащила из поликлиники манекен для реанимации, чтобы Реджи тренировалась. – Его зовут Элиот, – сказала доктор Траппер, – но все уже забыли почему.

Реджи представляла, как ребенок подавился виноградиной – как его заткнуло, точно старомодную лимонадную бутылку с пробкой, она видела такую в музее. Реджи любила музеи. Там чисто и светло.

Мистер Траппер насчет детки не напрягался. Утверждал, что младенцы «практически неуничтожимы» и что доктор Траппер чересчур нервничает, «хотя чего еще ждать, с ее-то историей». Реджи не знала историю доктора Траппер (воображала, как говорит: «Ну-с, расскажите мне свою историю, доктор Т.», но звучало неубедительно). Реджи знала только, что на книжной полке у доктора Траппер в гостиной обитал Уильям Моррис, а отец был официально объявлен мусором и ютился наверху в лавке древностей. Сама Реджи считала, что уничтожить младенца – раз плюнуть, и после истории про виноградину ее не отпускал страх, что детка задохнется. Хотя чего еще ждать, с ее-то историей? («Дышать, – говорила доктор Траппер. – Главное – дышать».)

Иногда ночами, лежа в постели, Реджи задерживала дыхание, пока легкие вот-вот не лопнут, – хотела почувствовать, каково это, представляла мать под водой и как волосы держат ее, будто неизвестные науке таинственные водоросли.

– Когда тонешь, долго умираешь? – спросила она доктора Траппер.

– Ну, от многого зависит, – ответила та. – Температура воды и так далее, но если приблизительно, минут пять-десять. Недолго.