Значит, ей было семнадцать лет и три месяца, она стояла на пороге женской зрелости. Потом Майкл вспомнил, что его собственной матери едва исполнилось семнадцать, когда он родился. Эта мысль настолько взбодрила его, что он сделал еще один быстрый глоток из фляжки Эндрю.
– Вы моя спасительница!
Он хотел произнести это беспечным тоном, но слова прозвучали так бестолково и неловко, что он ожидал услышать взрыв смеха в ответ. Однако вместо того девушка серьезно кивнула. Настроение Майкла совпало с собственными эмоциями Сантэн.
Ее любимым животным помимо жеребца Нюажа был тощий щенок дворняжки, которого она подобрала в канаве, окровавленного и дрожащего. Сантэн ухаживала за ним, лечила его и очень любила, пока около месяца назад он не погиб под колесами одного из армейских грузовиков, направлявшихся на фронт. Его смерть оставила зияющую дыру в ее существовании. Майкл тоже был худым и выглядел почти истощенным под всей его обгоревшей и грязной одеждой; кроме физических ран, она ощущала и нечто вроде унижения, пережитого им. Его глаза были удивительного ярко-синего цвета, но Сантэн видела в них огромное страдание, и он содрогался за ее спиной точно так же, как тот маленький щенок.
– Да, – решительно произнесла она. – И я о вас позабочусь.
Особняк оказался куда больше, чем казался с воздуха, и совсем не таким прекрасным. Большинство окон оказались разбиты и заколочены досками. Стены были изуродованы осколками снарядов, но воронки на лужайках уже заросли травой – сражение прошлой осенью шло на пределе дальности артиллерийского огня от этого поместья, а потом последнее наступление союзников снова отогнало немцев за гряду холмов.
Большой дом выглядел печальным и неухоженным, и Сантэн извинилась за его вид:
– Наших рабочих забрали в армию, а большинство женской прислуги и все дети сбежали в Париж или Амьен. Нас тут всего трое.
Она приподнялась в седле и громко закричала на другом языке:
– Анна! Иди посмотри, что я нашла!
Женщина, появившаяся из огорода за кухней, была приземистой и ширококостной, с бедрами, похожими на зад першеронской кобылицы, и огромной бесформенной грудью под грязной блузкой. Ее густые темные волосы, тронутые сединой, были связаны в узел на макушке, а лицо было красным и круглым, как редис; руки женщины, обнаженные до локтей, выглядели толстыми и мускулистыми, как у мужчины, и тоже были испачканы землей. В крупных мозолистых пальцах она сжимала пучок турнепса.
– Что ты нашла, Малышка, – снова какого-то детеныша?
– Я спасла отважного английского летчика, но он сильно ранен…
– По мне, так он выглядит неплохо.
– Анна, не будь такой ворчуньей! Иди сюда, помоги мне. Нужно отвести его в кухню.
Они быстро переговаривались, но, к изумлению Майкла, он мог понять каждое их слово.
– Я не пущу в дом какого-то солдата, ты это знаешь, Малышка! Мне ни к чему какой-то кот в одной корзинке с моим маленьким котеночком…
– Он не солдат, Анна, он летчик!
– И наверняка такой же похотливый, как любой кот!
Она использовала слово «fris», и Сантэн вспыхнула.
– Ты отвратительная старуха… а теперь подойди и помоги мне.
Анна очень осторожно оглядела Майкла, а потом неохотно признала:
– У него хорошие глаза, но я все равно ему не доверяю… ох, ладно, но если только он…
– Мэм, – заговорил наконец Майкл, – вашей добродетели ничто не угрожает рядом со мной, торжественно клянусь вам в этом. Как вы ни восхитительны, я сумею совладать с собой.
Сантэн развернулась в седле и уставилась на него, а Анна отступила в изумлении, а потом восторженно захохотала.
– Он говорит по-фламандски!
– Вы говорите по-фламандски! – обвиняющим тоном повторила Сантэн.
– Это не фламандский, – возразил Майкл. – Это африкаанс, южноафриканский голландский.
– Это фламандский! – заявила Анна, подходя к нему. – А любому, кто знает фламандский, рады в этом доме.
Она протянула руку к Майклу.
– Поосторожнее, – встревоженно предупредила ее Сантэн. – Его плечо…
Она соскользнула на землю, и женщины вместе помогли Майклу спуститься и повели к двери кухни.
В этой кухне дюжина поваров могла бы приготовить банкет для пяти сотен гостей, но сейчас лишь в одной из плит горел скромный огонь, и Майкла усадили на табурет перед ним.
– Принеси-ка твою прославленную мазь, – распорядилась Сантэн.
Анна поспешно ушла.
– Так вы фламандка? – спросил Майкл.
Он был в восторге от того, что языковый барьер рухнул.
– Нет-нет…
Сантэн уже схватила огромные ножницы и принялась срезать обгоревшие остатки рубашки с ожогов Майкла.
– Нет, просто Анна с севера, и она стала моей няней, когда мама умерла, а теперь она считает себя моей матерью, а не просто служанкой. Она учила меня своему языку еще с колыбели. Но вы, вы-то где ему научились?
– Там, откуда я приехал, на нем все говорят.
– Замечательно, – кивнула Сантэн.
Майкл не понял, что она подразумевала, потому что девушка не отводила глаз от ножниц.
– Я вас ищу каждое утро, – тихо произнес он. – Мы все так делаем, когда отправляемся в полет.
Сантэн промолчала, но Майкл увидел, что ее смуглые щеки снова приобрели тот чудесный румянец.
– Мы зовем вас счастливым талисманом, ангелом удачи, l’ange du bonheur…
Сантэн засмеялась.
– А я вас называю le petit jaune, желтым малышом, – ответила она.
Желтый «сопвич»… Майкла охватило ликование. Она знала именно его!
А Сантэн продолжила:
