Осада, или Шахматы со смертью

Дамы меж тем продолжают щебетать, прикрывая лица от солнца веерами на манер зонтиков. И на лицо Фумагаля, краешком глаза наблюдающего за ними, помимо его воли всплывает мстительная улыбка. Спохватившись, он тотчас скрывает ее, поднеся ко рту стакан молока. Бомбы обрушатся на эти пуговки из золота и брильянтов, ликующе предвкушает чучельник. На шелковые шали, на веера, на атласные туфельки. На вьющиеся вдоль щек локоны.

Безмозглые твари, говорит он про себя. Тлетворная и бессмысленная окалина, покрывающая мир, с рождения своего подверженная греху. О, как бы ему хотелось привести кого-нибудь из этих женщин к себе, превратить в драгоценный трофей – не чета тем, что уже украшают стены кабинета, в котором теперь и последнее его творение – уличный бродячий пес – вполне удовлетворительно держится на четырех лапах, уставившись в никуда блестящими стеклянными глазами. И там, в разнеживающем сумрачном уюте, разложить это нагое тело на мраморном столе – и выпотрошить.

При этой мысли Грегорио, облаченного в обтягивающие панталоны и открытый фрак, охватывает неуместное возбуждение, так что, скрывая его, приходится сменить позу и закинуть ногу на ногу. В конце концов, делает он вывод, свобода человека есть всего лишь его внутренняя потребность.

Гул разговоров. Музыки нет – Великий пост. Особняк, арендованный британским послом для празднества – «приема», как теперь сдержанно именуются подобные вечера, – озарен огнями бесчисленных свечей, сияет блеском серебра и хрусталя, радует глаз гирляндами цветов под люстрами на потолке. Официальный повод – захват англо-испанскими войсками холма Пуэрко, но поговаривают, что на самом-то деле прием устроили, чтобы несколько умерить напряженность, возникшую в отношениях союзников после того, как насмерть переругались генералы Лапенья и Грэм. Вероятно, по этой причине действо происходит не в резиденции посла Уэлсли на улице Амаргура, а, так сказать, на нейтральной территории, причем обошлось оно – в Кадисе очень чутки к подробностям такого рода – в пятнадцать тысяч реалов, выложенных Регентством за аренду дворца, принадлежавшего некогда маркизу де Масатлану, а ныне отчужденному в пользу казны, поскольку владелец передался французам и присягнул Жозефу Бонапарту. Что касается угощения, то ничего из ряда вон выходящего не предлагают, никаких изысков и роскошеств: вина местные и португальские, пунш, к которому никто, кроме британцев, не притрагивается, слоеные пирожки с рыбой, фрукты, прохладительное. Пиршество щедро иллюминировано: сотни восковых свечей и масляных ламп заливают ярким светом весь дворец от лестниц до гостиных. Факелы и фонари горят и у ворот, где гостей встречают ливрейные лакеи, и на террасе, выходящей на проезд, который вдоль крепостных стен уходит к бухте – темной, если не считать далеких огней Пуэрто-де-Санта-Марии, Пуэрто-Реаля и Трокадеро.

– Глядите – вдова полковника Ортеги.

– Она больше смахивает не на полковничью вдову, а на сержантскую милашку.

Сдавленный смех. Дамы прикрывают рты веерами. Шутку эту, как и следовало ожидать, отпустил кузен Тоньо. Он сидит на диване возле застекленной двери на террасу в окружении кадисских дам и барышень – среди них и Лолита Пальма. Общим числом – не менее полудюжины. Рядом, с сигарами и бокалами в руках, стоят и несколько кавалеров – темные фраки, белые галстуки на пластронах или жабо, низко вырезанные, согласно моде, жилеты. Выделяются парадные мундиры двух испанских офицеров. Здесь же – Хорхе Фернандес Кучильеро, молодой депутат кортесов и друг семьи Пальма.

– Оставь свои шпильки, – ласково пеняет Лолита, дергая кузена за рукав.

– Но ведь ты для того только и села со мной рядом, – непринужденно и добродушно отвечает Тоньо. – А иначе кому и зачем я нужен?

Кузен Тоньо – Антонио Карденаль Угарте – старый холостяк, близкая родня семейства Пальма, с которым поддерживает исключительные отношения, по заведенному бог знает когда ритуалу являясь с неизменным и ежедневным визитом к Лолите и ее матушке. Везде и всюду он чувствует себя как рыба в воде, особенно когда после очередной и невесть какой по счету бутылки мансанильи осядет ниже ватерлинии. Долговязый и несколько нескладный завсегдатай кадисских кофеен, немного близорукий и с годами обзаведшийся изрядным брюшком, он – что только придает ему еще больше шарма – небрежен в одежде: галстук повязан кое-как, жилет вечно засыпан сигарным пеплом. Он и дня в жизни своей не работал и с постели раньше полудня не встает, но о хлебе насущном может не заботиться: живет на ренту, получаемую с кубинских ценных бумаг и не снизившуюся даже после начала военных действий. Чурается политики и обо всем на свете судит с добродушной язвительностью. Находчив, остер на язык и благодаря своему искрометному, что называется, юмору и неизменной благорасположенности – душа общества, любого, где бы ни оказался. Обладает поистине магическим даром привлекать к себе молодежь и самых красивых, самых жизнерадостных дам, и не было еще ни одного званого вечера, сколь угодно чинного и церемонного, чтобы он не собрал вокруг себя людей, зараженных его бесцеремонной и шумной веселостью.

– Упаси тебя Бог, сестрица, даже пробовать что-нибудь вон с тех подносов. Этого в рот взять нельзя. Наш союзник Уэлсли ухнул все на свечи – много блеску, много треску, а уйдешь голодный.

Лолита Пальма в комическом ужасе прижимает палец к губам, показывая глазами на британского посла. Брат герцога Веллингтона – в кафтане лилового бархата, в черных шелковых чулках и башмаках с крупными серебряными пряжками – встречает приглашенных у входа в зал. Возле посла стоят несколько офицеров в армейских, красных, и флотских, синих с золотом, мундирах. Здесь же и генерал Грэм, герой битвы при Пуэрко, с надменно-неприязненной миной на лице, багровом, как вареная креветка.

– Тише, Тоньо! Услышат!

– И очень хорошо, если услышат, черт бы их взял! Морят людей голодом!

– Разве в этом не французы виноваты? – весело спрашивает кто-то из гостей.

Этот весьма привлекательный офицер очень отличился недавно на Исла-де-Леоне. Лолита Пальма познакомилась с ним на одной из тех немногих вечеринок, которые посещает изредка, – в доме у своей крестной, доньи Кончиты Солис, которой офицер приходится племянником. Зовут его Лоренсо Вируэс. Родом из Уэски. Инженер-капитан.

– Да какие, к черту, французы! – отмахивается Тоньо. – Глядя на эти гадостные пирожки, я понимаю – враг проник в наши ряды.

Все снова смеются. И громче остальных – сам Тоньо: тот буквально покатывается, заливаясь ребячески звонким хохотом чуть ли не на весь зал. Не отстает от него, задорно потряхивая спиральками белокурых локончиков, Курра Вильчес, лучшая Лолитина подруга – маленькая, очень миловидная, пухленькая, но при этом отменно сложенная молодая дама, умело подчеркивающая пышную грудь турецкой шалью, завязанной под самым вырезом креповой туники. Курра замужем за преуспевающим кадисским негоциантом: сам он постоянно в разъездах, а ей предоставляет относительную свободу. Веселая, постоянно оживленная и беззаботная, сеньора Вильчес – прекрасная пара кузену Тоньо. Лолита знает ее с детства: вместе учились в женском пансионе доньи Риты Норрис, вместе летом жили в Чиклане у моря, среди сосен. Их связывает настоящая дружба – искренняя, надежная, исполненная бесконечной нежности.

– Хотите еще чего-нибудь, Лолита? – спросил капитан Вируэс.

– Да. Лимонаду, пожалуйста.

Офицер отошел в поисках лакея с подносом, а неугомонный Тоньо тем временем принялся рассказывать, как святая инквизиция, об упразднении которой идут сейчас жаркие дебаты в кортесах, сочла безнравственной ширинку на мужских брюках в отличие от более пристойного варианта застежки – клапана на двух пуговицах.

– И лично я исполняю рекомендацию святых отцов неукоснительно. Взгляните, милые сеньоры. Неужели же из-за четырех-пяти пуговиц подвергать душу свою вечному проклятию?

Это речение вызвало новый взрыв смеха и усиленные движения вееров. Лолита Пальма с улыбкой повела взглядом по залу, заполненному гостями. Вот две или три сутаны. Вот вокруг стола оживленно беседуют несколько мужчин без дам. Лолита знает почти всех. По большей части все они молоды, все придерживаются взглядов либеральных и реформаторских. Есть среди них и депутаты кортесов: знаменитый Аргельес и Хосе Мария Кейпо де Льяно, граф Торено, который, хоть и почти мальчик годами, представляет там Астурию. Рядом – литератор Кинтана, цыганистый большеглазый красавец-поэт Франсиско Мартинес де ла Роса, юный Антоньете Алькала Галиано, сын бригадира, погибшего при Трафальгаре, Анхель Сааведра, герцог де Ривас, двадцатилетний капитан, привлекающий взоры дам не только молодцеватой статью и цветущей юностью, аксельбантами генерального штаба и элегантными русскими сапогами à la Suvarov[24], но и тем, что был тяжело ранен под Оканьей и до сих пор носит на лбу повязку – память о штыковом ударе, полученном в бою за Чиклану. В другом кружке – окруженный офицерами губернатор Вильявисенсио, генерал-лейтенант Кайетано Вальдес, командующий флотилией маломерных судов, генералы Блейк и Кастельянос, а вот генерала Лапеньи, так жестоко повздорившего с англичанами, не видно нигде. Среди разнообразных мундиров выделяются своей кричащей яркостью волонтерские, на которых шнуров и галунов тем больше, чем батальон дальше от передовой. Здешних дам легко отличить от титулованных, родовитых или просто богатых беженок, нашедших в Кадисе приют и убежище, – те еще носят платья с высокой, по французской моде, талией, тогда как местные одеты уже на английский манер – в туалеты сдержанных тонов и со скромными декольте. У одной из эмигранток, годами постарше других, волосы на затылке подстрижены совсем коротко, а спереди, на лбу, круто завиты: эта прическа, именуемая guillotinée, ныне – давно уже не в моде.

Лолита Пальма же, по своему обыкновению, одета просто. Сегодня вечером она отказалась от обычного черного или темно-серого цвета в пользу синего платья с узким лифом и низкой талией; набросила на плечи кружевную, затканную золотой нитью мантилью, подобрала волосы, сколов их двумя маленькими серебряными гребнями, повесила на шею единственное украшение – фамильную камею на золотой цепочке. Она почти никогда не посещает подобного рода приемов – разве что в интересах дела. И сегодня как раз этот случай. Приглашение посла оказалось как нельзя более кстати: компания «Пальма и сыновья» как раз ищет пути получить подряд на поставку марокканской говядины для британской армии. В подобных обстоятельствах Лолита сочла совсем не лишним выйти, что называется, в свет, хоть и рассчитывает рано уйти с приема.

Появился капитан Вируэс, а за ним следом – лакей с подносом. Фернандес Кучильеро, только что получивший письмо от родных из Буэнос-Айреса, рассказывал, как обстоят дела в Рио-де-ла-Плате: тамошняя мятежная хунта отказывается признавать власть Регентства. Лолита, взяв стакан лимонаду и поблагодарив офицера, с удивлением заметила рядом с доном Эмилио Санчесом Гинеа, входившим в зал в сопровождении своего сына Мигеля, и давешнего моряка Лобо: его синий сюртук с золотыми пуговицами и белые штаны странновато смотрелись рядом с темными фраками обоих негоциантов. Появление корсара вселило в Лолиту какую-то смутную тревогу – и уже не в первый раз. Она теряется в догадках: зачем отец и сын Гинеа привели с собой Пепе Лобо? В конце концов, не более чем младшего партнера, компаньона-миноритария. А вернее – просто служащего, наемного работника. Ну или почти.

– Ба! – сказал, проследив за ее взглядом, капитан Вируэс. – Кого я вижу… Гибралтарский знакомец.

Лолита удивленно повернулась к нему:

– Вы его знаете?

– Немного.

– А почему «гибралтарский»?

Вируэс несколько мгновений медлил с ответом, а потом проговорил, как-то странно улыбаясь:

– В восемьсот седьмом мы с ним были там в плену.

– Вместе?

– Хоть и вместе, да не рядом.

Легкое пренебрежение, прозвучавшее в этой реплике, не укрылось от Лолиты, однако ей не хотелось ни выказывать чрезмерный интерес, ни казаться нескромной. Вируэс вступил в общий разговор. Лолита, присев на диван, наблюдала, как дон Эмилио приветствует посла, раскланивается с гостями, а потом, заметив ее, устремляется к ней через весь зал. Мигель и Пепе Лобо следовали за ним в нескольких шагах. Повинуясь ей самой не вполне понятному побуждению, она поднялась и пошла навстречу старику. И лишь потом сообразила: ей не хочется, чтобы Вируэс, умеющий улыбаться так многозначительно, видел, как она здоровается с этой троицей.

– Как ты хороша сегодня, дитя мое… Ах, видел бы тебя отец…

Обычный обмен любезностями. Подошел Мигель Санчес Гинеа, стройный, ладный, хоть и очень высокий молодой человек, удивительно похожий на отца. Капитан Пепе Лобо держался позади, наблюдая за происходящим, а когда Лолита наконец обратила к нему взгляд, приветствовал ее легким поклоном – но не тронулся с места и не разомкнул плотно сжатых губ. Взяв дона Франсиско под руку, она отвела его в сторону и спросила, понизив голос:

– Как вам пришло в голову привести его сюда?

Старый негоциант принялся оправдываться. Пепе Лобо работает на него, ну и на нее тоже. Исключительно удачный случай познакомить его кое с кем из тех людей, британцев и наших, кто может оказаться полезен для их затеи. Она ведь не хуже его знает: не подмажешь – не поедешь. Это Кадис.

– Ради бога, дон Эмилио… Ведь он корсар.

– Ну разумеется, корсар. А ты вложила столько же денег, сколько и я. И в успехе дела должна быть заинтересована не меньше моего.

– Но здесь, на этом приеме… Согласитесь… Всему свое место. И время.

Произнося эти слова, она беспокойно оглядывается по сторонам. Дон Эмилио смотрит на нее:

– Ты хочешь сказать – «не к масти козырь»?

– Конечно.

– Не понимаю такого… Моряк как моряк. Как тысячи других. Только согласен рискнуть сильнее.

– За деньги.

– Как и ты, моя дорогая. И как я. Сей побудительный мотив в нашем городе освящен традицией не менее всех иных.

Лолита Пальма смотрит поверх его плеча. Стоя в нескольких шагах от нее, рядом с Гинеа-младшим, капитан изучает напитки на подносе, который держит перед ними ливрейный лакей. И через секунду, посвященную, надо думать, размышлениям, коротко качает головой. Подняв голову, встречается взглядом со взглядом Лолиты, а та поспешно отводит глаза.

– Он вам чем-то нравится, дон Эмилио. Признайтесь.

– А если даже и так, что тут дурного? Он и Мигелю нравится. Досконально знает свое дело, здраво мыслит. А затея наша такова, что мы должны доверять ему всецело и безоговорочно. Вот так и смотри на капитана Пепе Лобо.

– А мне он совсем не нравится.

Старик пытливо смотрит ей в лицо:

– В самом деле? Совсем?

– Я же сказала.

– Но ты тем не менее согласилась войти в дело…

– Это – другое… Я вошла в дело на паях с вами. Как уже бывало не раз.

– Тогда верь мне, как верила раньше. Я плохого не посоветую. – Старик ласково похлопывает ее по руке. – И потом… я же не прошу, чтобы ты пригласила его на чашку шоколаду.

Лолита высвобождается – не слишком резко, но решительно:

– Дон Эмилио, это уже слишком.

– Нет, дитя мое. Я отношусь к тебе с такой нежностью, что мне позволено все… И потом, я не понимаю, на что тут сердиться…

Приближается Мигель, и они меняют тему. Пепе Лобо по-прежнему держится в стороне: спокойно и несколько рассеянно, заложив руки за спину, медленными шагами он движется по залу, и Лолита невольно следует за ним взглядом. Он не очень вписывается в обстановку, думает она, а впрочем, может быть, это всего лишь ее фантазии; когда через минуту она вновь находит капитана глазами, тот уже с полнейшей непринужденностью ведет беседу с людьми, о существовании которых час назад наверняка даже не подозревал.

– Твой капитан, надо сказать, быстро заводит знакомства, – говорит она Мигелю Санчесу.

Раскуривая сигару, Гинеа-младший улыбается:

– Да ведь он для того и пришел. Знаешь, этот малый вообще не из тех, кто потеряется где бы то ни было – на дипломатическом ли приеме или еще где… У него, если свалится в море, вмиг появятся жабры и плавники.

– Дон Эмилио говорит, будто он тебя буквально приворожил.

Окутываясь сигарным дымом, Мигель хохочет. Лолита Пальма и его знает с детства – вместе играли под чикланскими соснами, благо и виллы обоих семейств стояли рядом. Она крестила у него старшего сына.

– Мужчина с головы до ног. Теперь таких редко встретишь.

– И, по твоим словам, хороший моряк?

– Лучше не встречал. – Мигель, попыхивавший сигарой, вынимает ее изо рта и показывает на Пепе Лобо, который разговаривает с адъютантом генерала Вальдеса. – Бровью не поведет ни при каких обстоятельствах – даже когда шторм не дает подойти к берегу и ломает мачты… Редкостного хладнокровия человек. Если повезет, вернется к вам с богатой добычей.

– Он, кажется, был на Гибралтаре?

– Да много раз бывал. И даже в плену у англичан там посидел. Несколько лет назад.

– И что же?

– Сбежал. Можешь себе представить? Угнал судно и сбежал.

Приглашенные перемещаются взад-вперед по залу, звучат приветствия, гудят разговоры о ходе военных действий и торговых дел – в последнее время одно тесно связано с другим. Лолита Пальма – что неизменно поражает людей нездешних – одна из немногих женщин, которые принимают в таких разговорах участие, хотя по природной благоразумной сдержанности больше слушает – и очень внимательно, – чем говорит, и не спешит высказать свое мнение, даже когда ее об этом просят. К ней и к обоим Гинеа постоянно и с самого начала вечера подходят знакомые обсудить негоции, посетовать, что заморские территории восстали, что Буэнос-Айрес взят мятежниками в осаду, и хорошо еще, хоть Куба хранит верность метрополии, и что хаос, творящийся в Испании, перекинулся и на другой берег Атлантического океана, где безответственные авантюристы тщатся погреть руки на смуте, и что англичане рано или поздно выставят счет – и ох какой немалый! – за свою помощь в войне на Полуострове.

– Прошу простить меня, господа… Я устала и, наверно, вскоре должна буду попрощаться.

Лолита уходит в дамскую комнату. А вернувшись, видит капитана Лобо – он стоит как раз на середине пути, который она должна пройти, чтобы присоединиться к гостям, обступившим хохочущего кузена Тоньо. Лолита думает, что капитан – и едва ли случайно, потому что такие маневры случайно не делаются, – уподобился кораблю, идущему на перехват; произвел навигационное счисление, прибыл в нужную точку океана и лег в дрейф, терпеливо поджидая добычу. Как видно, он дока в подобных расчетах.

– Хотел вас поблагодарить.

– За что?

– За то, что взяли меня в это предприятие.

Она впервые видит его так близко, впервые разговаривает с ним. Месяц назад в кабинете на улице Балуарте они виделись мельком. Тогда его привел дон Лоренсо; интересно, не он ли посоветовал этому Пепе Лобо подкараулить ее? Или это работа Мигеля?

– Не знаю, известно ли вам… – добавляет моряк. – Через неделю выходим на первую охоту.

– Известно. Дон Эмилио сказал.

– А мне он еще сказал, что корсары вам не по нраву.

Прямоту высказывания самую малость смягчает улыбка. Что ж, это правильно: чтобы не показаться невежей, стань нахалом.

– Сеньор Санчес Гинеа порою говорит слишком много, и много лишнего. Но не вижу, чем это помешает вам исполнять свои обязанности.

– Да оно и не помешает. Но может быть, нелишне будет объяснить, в чем они состоят.

Вот так, когда смотришь на него вблизи, надо признать, что лицо, хоть и не особенно тонкое, неприятным не назовешь. Крупный нос, немного грубоватые черты, топорный профиль. Из-за левого уха к затылку, полускрытый густым бакенбардом и воротом сюртука, тянется, исчезая в волосах, шрам. А глаза, оказывается, светлые, зеленоватые, как только что вымытый виноград.

– А я и так знаю. Я выросла среди кораблей и фрахтов, и интересы моей семьи не раз ставились под угрозу людьми вашего ремесла.

– Полагаю все же – не испанцами.

– Испанцами ли, англичанами – не все ли равно? В моих глазах корсар – тот же пират, только с королевским патентом в кармане.

Расписки в получении не последовало. Адресат не моргнул и глазом – светлым, спокойно глядящим на нее. Смотрит, думает Лолита, как кот на солнечный свет.

– Однако иметь с ними дело порой оказывается небезвыгодно. – И снова беглая улыбка смягчает реплику.

Сказано скорее осторожно, нежели учтиво. Пожалуй, он не так уж неотесан, хоть и неотшлифован и вовсе не отполирован, – лоску в самом деле никакого. Родовое, наследственное плебейство угадывается в звучании голоса, в резкой определенности черт четко очерченного, мужественного лица. Человека, стоящего перед Лолитой, легко представить себе, например, кряжистым пахарем за плугом или опасным головорезом-хаке в таверне, где в спертом воздухе висят сигарный дым, запах пота и предчувствие поножовщины, скорой и неминуемой. Вот это ближе к истине, думает она в смутной тревоге. Так и видишь его в каком-нибудь притоне, которых не счесть между Пуэрта-де-Тьеррой и Пуэрта-де-Маром, в сомнительном кабаке на Ла-Калете в окружении женщин известного сорта. Об этом, впрочем, дон Эмилио предупредил ее. Да уж, этот прямой взгляд не вполне соответствует понятию кабальеро и не свидетельствует о мало-мальской претензии считаться таковым.

– Почему я так поступаю – это мое дело, капитан. Резоны с вами обсуждать не стану.

Корсар некоторое время стоит молча, глядит на нее неотрывно и очень серьезно.

– Видите ли, сеньора… Или лучше обращаться к вам «сеньорита»?

– «Сеньора» меня устроит.

– Так вот, сеньора, видите ли, какое дело. Вы и дон Эмилио вкладываете в наше предприятие деньги, которые могли бы использовать иначе. Я – все, что у меня есть. Если что пойдет не так, вы теряете только инвестицию…

– Не забудьте еще и о доверии к нам как к арматорам.

– Да, конечно. Но его нетрудно и восстановить. Есть чем. Я же вместе с судном потеряю и жизнь.

Лолита очень медленно поворачивает голову. Выдерживает, не мигая, пристальный взгляд.

– Я так и не поняла, к чему был нужен этот разговор. И что́ именно вам так уж надо было мне объяснить.

Вот теперь впервые за все время что-то дрогнуло в его лице – пусть и на мгновение. Скользнула легчайшая тень какой-то неловкости – вроде той, какая возникает, когда наденешь дурно скроенный костюм. Или, применительно к этому капитану, наоборот – хорошо сшитый, не без злорадства подумала она. А Пепе Лобо, поглядев зачем-то на свои руки – широкие ладони, крепкие пальцы, квадратные ногти, – отвел глаза, обвел ими зал. Только сейчас Лолита Пальма заметила, что на нем – тот же самый потертый на локтях сюртук, в котором впервые увидела его на улице Балуарте: тщательно вычищенный, с отутюженными лацканами, но – тот же самый. Да и сорочка, свежая и накрахмаленная, повязанная черным тафтяным галстучком, слегка обмахрилась по вороту. И неведомо почему это умилило Лолиту. Хотя в ее случае умиление, тотчас спохватилась она, пожалуй, неуместно. Излишне. Если не опасно. Надо подыскать верное слово. Хорошо, пусть будет «тронуло». Это годится. Ну или «смягчило».

Примечания