Орел нападает. Орел и Волки

Глава 2

– Я просто уверен, что это здесь, – смущенно пробормотал Макрон, оглядывая сбегавшую к пристани темную улочку. – Есть какие-нибудь соображения?

Маленькая компания, топтавшаяся рядом с ним на снегу, ответила дружными унылыми вздохами. Возле Катона – молодого помощника, заблудившегося в городском муравейнике центуриона, – переминались с ноги на ногу две местные уроженки из племени икени, закутанные в кокетливые накидки с меховой оторочкой. Их отцы, прозорливо предвидевшие момент, когда римские цезари захотят распространить свое влияние на Британию, дали дочерям соответственное воспитание. С малых лет к ним был приставлен образованный, вывезенный из Галлии раб, так что теперь они изъяснялись на латыни, как римлянки, совершенно свободно и лишь с легким акцентом, который Катон находил весьма приятным для слуха.

– Послушай, Макрон, – заявила красотка постарше. – Ты обещал отвести нас в уютную маленькую таверну, и мне совершенно не хочется таскаться всю ночь по морозу, пока ты что-то там не отыщешь. Давай-ка договоримся: раз уж ты так осрамился, мы заходим в первую же попавшуюся нам дверь!

Ища поддержки, она оглянулась на подругу и оптиона, и те, увидев сердитый блеск ее глаз, торопливо кивнули.

– Мы вроде пришли, – поспешно отозвался Макрон. – Да, я теперь точно вспомнил. Это то самое место.

– Лучше бы, чтобы оно так и было. Иначе ты поведешь нас домой.

– Справедливо.

Макрон поднял руку, успокаивая гордячку:

– Пошли.

Маленькая компания, с отвращением озирая нескончаемые ряды темных хижин, гуськом последовала за центурионом. Снег, валивший весь день, прекратился лишь к сумеркам, так что весь Камулодунум с окрестностями укрыло плотным, поблескивающим белизной одеялом, и местные жители в подавляющем большинстве сидели сейчас по домам вокруг дымных очагов. Лишь самая бесшабашная часть городской молодежи позволяла себе коротать вечера в посещаемых римлянами кабачках, где можно было развлечь себя выпивкой, хриплым хоровым пением, а то и хорошей потасовкой.

Римляне, вооруженные в основном только туго набитыми кошельками, забредали в Камулодунум из огромного лагеря, раскинувшегося сразу за главными городскими воротами. Четыре легиона – более двадцати тысяч солдат – зимовали в бревенчатых грубых казармах или землянках, нетерпеливо ожидая прихода весны, когда опять должна была возобновиться кампания по завоеванию огромного острова.

А зима эта выдалась не на шутку суровой, и легионеры, вынужденные изо дня в день пробавляться овощной похлебкой да ячменными кашами, радовались любой возможности сменить обстановку и разнообразить свой стол. Это стало возможно после того, как каждому легионеру выплатили причитающуюся ему долю награды, пожалованной силам вторжения императором Клавдием за победу над вождем варваров Каратаком и захват все того же Камулодунума, столицы мятежного края. Что же до горожан, в основной своей массе торговцев или ремесленников, то они, как это и свойственно всем практичным людям, быстро оправились от потрясения, вызванного военным разгромом, и еще проворней смекнули, что грозные завоеватели, вставшие за городскими стенами лагерем, представляют собой превосходный источник наживы. По всему городу, как грибы после дождя, множились кабаки и таверны, где заскучавшие легионеры накачивались как местным элем, так и заморскими винами, привозимыми с континента купцами, не боявшимися ради хорошего барыша снаряжать суда в зимние рейсы.

Правда, тем жителям Камулодунума, которым от завоевателей ничего не перепадало, толпы пьяных иноземцев, скандальных, всюду блюющих и горланящих непристойные песни, особой радости не доставляли. В конце концов терпение городских старшин лопнуло, и они отправили к командующему силами вторжения Плавту своих делегатов, и те со всяческой деликатностью заявили, что в целях упрочения союза, заключенного Римом с племенем триноватов, было бы, вероятно, разумно запретить солдатам посещать город.

Плавт на такие строгости пойти не мог, ибо понимал, что попытка запереть солдат на всю долгую зиму в лагере, лишив их самых простых развлечений, чревата бунтом. Но и терпение горожан могло лопнуть, что также в скором времени обернулось бы мятежом. В итоге было выработано взаимоприемлемое решение. Доступ римлян в Камулодунум ограничили квотой и в соответствии с ней стали выдавать пропуска. Количество гуляк в городе действительно сократилось, зато уж те, кто туда попадал, веселились вовсю.

– Ну я же говорил! – торжествующе заявил Макрон. – Вот мы и на месте.

Они стояли перед маленькой, обитой огромными заклепками дверью, плотно перекрывавшей вход в продолговатое каменное строение, похожее на амбар или склад. Чуть дальше по переулку мрачную стену этого склада прорезало единственное окошко. Оно было закрыто ставнями, но сквозь щели пробивались красноватые отсветы, а изнутри доносились непристойные крики и разухабистое пение.

– На худой конец, мы там хотя бы согреемся, – робко высказала свое мнение девушка помоложе. – Что думаешь, Боадика?

– Все лучше, чем ничего, – ответила ей кузина и взялась за кованое кольцо. – Ну что, заходим?

Ничуть не желая появиться в пивной после женщины и, чего доброго, прослыть «бабьим охвостьем», Макрон неуклюже протолкался вперед.

– Эй, пожалуйста, пропусти меня, – пробормотал он, стараясь загладить неловкость подобием извиняющейся улыбки.

Распахнув дверь, центурион нырнул под притолоку. Маленький отряд последовал за ним и тут же окунулся в теплую, дымную духоту. После темноты переулка переливы свечения, исходившего от очага и нескольких чадящих плошек, казались чуть ли не празднично яркими. Несколько голов повернулось, чтобы посмотреть на вошедших, и Катон увидел, что среди посетителей полно сменившихся с дежурства легионеров, выделявшихся своими красными форменными туниками и плащами.

– Прикрой дверь, дуболом, – заорал кто-то. – Заткни дыру, пока мы все тоже не задубели.

– Попридержи язык, – буркнул в ответ Макрон. – С нами дамы.

Послышался дружный гогот:

– А то тут их нет!

С этими словами ближайший легионер с размаху шлепнул спешившую с пустыми кувшинами служанку по округлому заду. Та, взвизгнув, отвесила ему звонкую оплеуху и умчалась на кухню. Легионер потер пылающую щеку и снова расхохотался.

– И ты, значит, рекомендуешь нам это местечко? – усмехнулась язвительно Боадика.

– Да ладно тебе. Я как-то раз тут отлично повеселился. Обстановочка не ахти, но она создает настроение, правда?

– Разумеется, создает, – сказал Катон. – Но мне все же хотелось бы знать, драка завяжется сразу или чуть позже?

Центурион бросил на него хмурый взгляд и повернулся к девушкам:

– Главное, чего бы вам хотелось, красавицы?

– Для начала сесть, – колко отозвалась Боадика. – Примоститься хоть где-нибудь.

Макрон пожал плечами:

– Займись этим, Катон. Найди уголок поспокойней. Ну а я позабочусь о выпивке.

Пока Макрон с нарочитой беспечностью, но на деревянных от волнения ногах пробирался сквозь толпу к стойке, Катон осмотрелся по сторонам и увидел, что свободен лишь один стол. Грубо сколоченный, с задвинутыми под него лавками, он стоял прямо у входа в таверну, и, не высмотрев ничего лучшего, оптион устремился к нему. Вытащив из-под шаткого дощатого сооружения не менее шаткую лавку, он склонил голову:

– Дамы, прошу.

Вид колченогой шероховатой скамьи явно не вдохновил Боадику. Она поджала губы и, может быть, даже отвергла бы приглашение, но ее родственница села первой, подав ей пример. Эту покладистую особу, с каштановыми волосами, голубыми глазами и круглыми щечками, звали Несса. Катон знал, что Макрон с Боадикой уговорили молоденькую икенку провести с ними вечерок, чтобы та составила ему компанию, а сами они без помех могли продолжать развивать свои странные отношения.

Центурион и его нынешняя подружка познакомились вскоре после падения Камулодунума. Поскольку формально племя икенов не вступило в союз вознамерившихся дать отпор Риму британских племен, Боадика смотрела на незваных гостей из великой заморской страны скорей с любопытством, чем с неприязнью. Городские старейшины, взвесив все «за» и «против», поспешили втереться в доверие к завоевателям, для чего, как только римская армия устроилась на зимний отдых, принялись наперебой зазывать ее командиров на чуть ли не ежедневно задаваемые пиры. И не только офицеров высшего ранга, но и простых центурионов, таких как Макрон.

На первом же из подобных пиров Макрон и разговорился с туземной красавицей, сразу же поразившей его совсем не свойственной жеманным римлянкам откровенностью. К тому же оказалось, что кельтские женщины пользуются куда большей свободой, чем жительницы величайшего из городов. Бесцеремонно подсев к одинокому центуриону, который, правда, уже вступил в весьма теплые отношения с бочонком самого крепкого на его памяти пива, Боадика напористо принялась расспрашивать его о римской жизни, причем в подробностях и предельно дотошно. Вообще-то, Макрон не слишком жаловал местных красоток, особенно знатных. Их лошадиные физиономии наводили на него тоску. Но в данном случае девица была миловидной, и он сам не заметил, как понемногу втянулся в оживленную болтовню. Слово за слово, и он так увлекся, что порой даже забывал прихлебывать эль.

К концу вечера Макрон мог с уверенностью сказать, что ни с одной женщиной у него такого еще не бывало. Также он понял, что не прочь опять повидаться с икенкой, и объявил это ей. Она, горячо поддержав предложение, тут же пригласила центуриона на званый ужин, который устраивал кто-то из ее дядьев. Макрон заявился туда одним из первых и неловко ковырял холодное мясо, запивая его теплым пивом, пока подоспевшая Боадика не поставила слуг на место и не велела им унести «эту дрянь». На сей раз она пила хмельное наравне с ним и, похоже, ничуть не пьянела, правда центурион опомниться не успел, как они уже обнимались, а впрочем, обнимались тут все. Макрон, приметив это, осуждающе покачал головой. Верней, хотел покачать, а потом передумал. Раз уж у кельтов такие обычаи, то почему бы не следовать им?

Однако, когда ему при всех влепили поцелуй прямо в губы, доблестный центурион растерялся и даже попытался вырваться из объятий, но девица, похоже, приняла его трепыхания за проявления растущей пылкости и лишь усилила хватку. В конце концов Макрон полез целоваться сам, а привело это к тому, что они оба «воспарили на крыльях страсти», правда отнюдь не взлетев к небесам, а, напротив, свалившись под стол, где и остались, продолжив общение на ощупь. Если в тот раз, в силу переизбытка поглощенного кое-кем эля, их обоюдный и бурный порыв не завершился желанным апофеозом, то у Боадики хватило деликатности никогда после об этом не поминать.

Да и случая повторить опыт как-то не представлялось, хотя теперь они виделись чуть ли не ежедневно. Иногда Макрон брал на эти свидания оптиона – главным образом из чувства сострадания к пареньку, милашка которого (кстати, первая в его жизни) пала жертвой людского коварства. Бедную девушку склонил к сожительству один вероломный римский аристократ, а потом погубил ее.

Поначалу Катон робел и дичился, однако общительная неуемная Боадика мигом растормошила его. У них живо нашлось много тем для бесед. Они могли тараторить часами, и в итоге Макрон, хотя икенка и уверяла его, что с таким сосунком у нее ничего вообще быть не может, начал подумывать, а не зря ли он их познакомил. Естественно, согласие Нессы примкнуть к их компании очень устраивало центуриона: и паренек развлечется, и он, Макрон, сможет продолжить свои ухаживания без лишних тревог.

– А что, твой командир часто водит тебя в такие места? – спросила, усаживаясь, Боадика.

– Ну, обычно не в столь приличные, – с улыбкой ответил Катон. – Это для вас он так расстарался.

Несса иронии не уловила и недовольно фыркнула, давая понять, что приглашение в такую дыру ничуть ей не льстит, зато Боадика закатила глаза: она оценила шутку.

– Как тебе вообще удалось улизнуть в город? – спросил ее с искренним интересом Катон. – В тот вечер, когда нам пришлось втащить тебя в дом на руках, твой бедный дядюшка чуть не рехнулся.

– Он и рехнулся. Теперь ходит злой и согласился отпустить нас погулять лишь под присмотром кузена.

– И где же этот кузен? – нахмурился Катон.

– Не знаю. Мы с ним потеряли друг друга из виду, как только выскочили за ворота.

– Случайно?

– Конечно. За кого ты нас принимаешь?

– Я лучше промолчу.

– Вот-вот.

– Празутаг, наверно, уже весь извелся! – хихикнула Несса. – Ручаюсь, что сейчас он обшаривает каждый кабак, какой только может припомнить.

– И потому мы можем чувствовать себя в безопасности, так как нашему дорогому родственнику – кстати, он кузен только мой! – никогда в голову не придет искать нас здесь. Сомневаюсь, что он вообще знает о существовании закоулков за пристанью. Успокойся, с нами все будет в порядке.

– Ну да… если все же его не закинет сюда каким-нибудь ветром, – заявила Несса, широко раскрывая глаза. – Он ведь бешеный, ему все трын-трава. Помнишь, что вышло с тем пареньком, который пытался к нам подкатиться. Празутаг его чуть было не прикончил.

– Он и прикончил бы, если бы я его не оттащила.

Катон нервно поерзал на месте.

– Он что, крепкий малый – этот ваш родич?

– Здоровенный! – рассмеялась Несса. – Ха! Это самое подходящее слово. Здоровенный, как башня!

– Причем у этой башни совсем нет мозгов, – добавила Боадика. – Так что, ежели он все-таки сюда явится, даже не думай с ним спорить. Просто уноси ноги.

– Понятно.

Вернулся Макрон, таща в поднятых над головой руках кувшин и кружки. Осторожно поставив свою добычу на стол, он учтиво наполнил кружки напитком, отвоеванным у других выпивох, плотно обступивших трактирную стойку.

– О, вино! – воскликнула Боадика. – А ты знаешь, чем улестить женщину, центурион.

– Пиво закончилось, – пояснил простодушно Макрон. – Осталось одно это пойло, и к тому же не из дешевых. Так что пейте и радуйтесь.

– Пока нам дают, командир.

– Да? А что случилось?

– Так ведь, по словам наших спутниц, они сейчас радуют нас своим обществом лишь потому, что улизнули от одного своего родича, который теперь, надо думать, везде ищет их. И пребывает не в лучшем расположении духа.

– Его можно понять, – философически заметил Макрон. – Мало радости шастать по улицам в такой холод. Зато мы с вами, в отличие от того бедолаги, посиживаем сейчас в сухости и тепле. У нас есть хорошая выпивка и компания. Чего же еще нам желать?

– Местечка поближе к огню, – заявила Боадика.

– У меня созрел тост, – возгласил центурион, пропустив шпильку мимо ушей. – За нас четверых!

Он поднял кружку, залпом осушил ее и со стуком поставил на стол.

– Эх, хорошо! Именно то, что надо. Повторим?

– Погоди.

Боадика последовала примеру дружка.

Катон знал, что по части выпивки он не очень-то крепок, и потому покачал головой.

– Дело твое, парень, но имей в виду, что вино не хуже удара по кумполу помогает забыть о проблемах.

– Тебе видней, командир.

– Вот я и говорю, мне видней. Особенно в свете не очень-то радостных новостей.

Макрон со значением глянул на Боадику.

– Каких новостей? – резко спросила она.

– Наш легион отправляют на юг.

– Когда?

– Через три дня.

– Первый раз о том слышу, – сказал Катон. – А что стряслось?

– Ничего. Просто, наверное, генерал Плавт хочет развернуть наш Второй за Тамесис, чтобы не дать отойти туда Каратаку. Тогда остальные три легиона смогут спокойненько потрошить его здесь – на ее северном берегу.

– За Тамесис? – Боадика нахмурилась. – Туда путь неблизкий. И когда в таком случае вы вернетесь?

Макрон собрался было соврать что-нибудь успокаивающее, но, заметив, что Боадика изменилась в лице, счел самым правильным рассказать все как есть. Пусть уж лучше она узнает правду сейчас, чем будет клясть его после.

– Не знаю. Может, через полгода, ну, через год, а может, и никогда. Все зависит от Каратака. Верней, от того, как долго продержится он против нас. Если мы сумеем разбить его быстро, то и обустройство провинции пройдет как по маслу. Но пока говорить о том рано: хитрый ублюдок беспрерывно грабит наши обозы с провизией и баламутит все мирные племена.

– Вряд ли можно винить воина за его доблесть.

– Можно, раз эта самая доблесть нас с тобой разлучает, – возразил Макрон, любовно накрыв узкую женскую ручку своей широкой ладонью. – Остается только надеяться, что он наконец сам поймет: с Римом много не навоюешь. Ну а как только провинция попритихнет, мне дадут отпуск, и я тут же прибуду к тебе. Плевое, если вдуматься, дело.

– Так ты, значит, считаешь усмирение вольных земель плевым делом? – вспыхнула Боадика. – Поразительное нахальство! И когда же вы, римляне, научитесь наконец видеть не только то, что вам хочется, но и прочую неприглядную для вас правду? Каратак ведет за собою лишь те племена, что издревле смотрят в рот катувеллаунам, но есть в Британии и другие народы. Слишком гордые, чтобы сражаться под чьим-то началом, и слишком ценящие свободу, чтобы кому-нибудь покориться. Возьмем наше племя. – Боадика ткнула пальцем в себя, потом в Нессу. – Я не знаю никого из икенов, кому не терпелось бы поскорей стать подданным вашего императора Клавдия. Само собой, вы добились расположения наших вождей, обещая им всяческую поддержку и долю в добыче, но я честно предупреждаю: как только Рим попытается нами командовать, все в один миг переменится. Мы тут же заставим вас оплатить свои притязания кровью!

При этих словах голос девушки зазвенел, глаза ее грозно сверкнули. Многие из гуляк обернулись на шум, разговоры мгновенно стихли. Потом все вернулись к прежним занятиям, и шум в таверне возобновился с новой силой. Разгоряченная Боадика самоуправно налила себе кружку вина, с жадностью опростала ее и лишь после этого, уже более спокойно, подвела сказанному итог:

– Это относится и к другим племенам. Уж я-то знаю, можешь мне верить.

Макрон внимательно посмотрел на икенку, медленно кивнул и снова бережно взял ее руку в свою:

– Прости, я никак не хотел задеть твой народ. Да и правду сказать, говорить я не мастер.

Губы девушки тронула снисходительная улыбка.

– Ну, зато, думаю, ты силен в чем-то другом.

Макрон обернулся к Катону:

– Как полагаешь, мог бы ты на какое-то время увести свою лапушку к стойке? Нам с моей милой надо бы кое-что обсудить. Потолковать с глазу на глаз, понимаешь.

– Да, командир.

С полным сочувствием к своему непосредственному начальнику Катон поднялся с лавки и протянул руку Нессе. Молодая красотка глянула на кузину, и та слегка кивнула в ответ.

– Вот и славно.

Несса ухмыльнулась:

– Будь осторожна, Боадика, ты ведь знаешь, каковы эти солдаты.

– Ха! Я могу за себя постоять.

Катон ничуть в этом не сомневался. За время зимовки он неплохо узнал Боадику и втайне где-то даже жалел своего центуриона. Отвесив поклон, юноша повел Нессу сквозь толпу к стойке. Едва возвышавшийся над стойкой пожилой жилистый виночерпий, судя по выговору галл, видимо, не считал нужным в стране вольных бриттов придерживаться заведенных на континенте порядков и соблюдать римский стиль, о чем неопровержимо свидетельствовали его длинные волосы, заплетенные в падавшие на плечи косички, и узорчатая туника. Когда Катон постучал по стойке монетой, галл, ополаскивавший посуду в лохани с не слишком-то чистой водой, вытер руки о фартук, шаркающей походкой подошел к парочке и вопросительно поднял брови.

– Две кружки горячего, – распорядился Катон и, спохватившись, глянул на Нессу. – Не возражаешь?

Несса кивнула, и виночерпий с парой глиняных кружек потащился к помятому бронзовому котлу, покоившемуся на почерневшей треноге над слегка тлеющими угольками. От котла струйками исходил пар, и по всему помещению разносился тот терпкий особенный аромат пряностей, который даже перебивал кислый дух, веками въедавшийся в стены подобных заведений.

Тощий и жердеобразный молодой римлянин с высоты своего роста уныло взирал на свою спутницу, с преувеличенным интересом теперь наблюдавшую за тем, как галл опускает в котел черпак и помешивает его содержимое. Катон нахмурился. Он понимал, что девушек на свиданиях следует развлекать, но не был силен в такого рода вещах. Всегда боялся ляпнуть что-нибудь невпопад или сморозить откровенную глупость. Кроме того, молоденькая икенка не пробуждала в нем никаких чувств. Не то чтобы Несса была непривлекательной внешне или в ее поведении угадывался скверный нрав – о, вовсе нет! Ничего этого не было и в помине, просто Катон все еще продолжал тосковать о Лавинии.

Пылкая страсть к чувственной темноволосой рабыне одно время жгла его как огнем, даже после предательского возвращения своевольной красавицы в объятия некогда совратившего ее негодяя. Прежде чем волны праведного презрения успели загасить в душе юноши этот мучительный жар, вероломный трибун Вителлий обманом вовлек Лавинию в заговор против римского императора, а потом хладнокровно зарезал сообщницу, отводя подозрения от себя. До сих пор вид несчастной Лавинии, валявшейся в луже крови, вытекшей из рассеченного горла девушки и запачкавшей ее темные пряди, то и дело вставал перед мысленным взором Катона. В такие мгновения он безмерно страдал.