– Ух ты! Ты действительно это сделал, – пробормотала Ада.
– Мне пришлось. Я волновался, что у нее может начаться отмирание.
– А что это значит?
– Это когда деревья умирают в экстремальных климатических условиях. Иногда деревья губит мороз или повторяющееся замерзание и оттаивание. И тогда они умирают. – Костас бросил на фанеру пригоршню мульчи, разровняв ее голыми руками.
– Папа?
– Хм?..
– Почему ты всегда говоришь об этом дереве так, будто оно женщина?
– Ну потому что она… оно действительно женского пола.
– Откуда ты знаешь?
Костас выпрямился и, подумав секунду, ответил:
– Некоторые виды растений являются двудомными. Это означает, что каждое дерево является исключительно мужского или женского пола. Ива, тополь, тис, шелковица, осина, можжевельник, падуб… все эти виды именно такие. Но многие другие являются однодомными: на одном растении имеются и мужские (тычиночные), и женские (пестичные) цветки. Это дуб, кипарис, сосна, береза, лещина, кедр, каштан…
– А фиговые деревья женского пола?
– С фиговыми деревьями все сложнее, – ответил Костас. – Примерно половина из них – это однодомные, а другая половина – двудомные. Существуют культивируемые разновидности фиговых деревьев, а еще в Средиземноморье встречается каприфига, дающая несъедобные плоды, которые обычно скармливают козам. Наша Ficus carica – женского пола, она относится к партенокарпической разновидности, то есть может давать плоды при отсутствии рядом мужского дерева.
Костас остановился, поскольку сказал больше, чем собирался, и теперь переживал, что снова потерял общий язык с дочерью, и, похоже, в последние дни это постоянно происходило. Поднявшийся ветер шуршал в ветвях кустарника.
– Дорогая, я не хочу, чтобы ты простудилась. Возвращайся в дом. Я присоединюсь к тебе через несколько минут.
– То же самое ты говорил час назад, – передернула плечами Ада. – Я в порядке. Можно я тебе помогу?
– Конечно, если хочешь.
Костас старался не выдавать своего удивления предложением дочери помочь. Ему казалось, что после смерти Дефне они с Адой повисли на маятнике эмоций. Стоило ему спросить дочь о друзьях или школьных занятиях, как та моментально замыкалась, раскрываясь лишь тогда, когда отец с головой уходил в работу. Следовательно, чтобы заставить дочь сделать шаг навстречу, нужно было отступить в сторону. Когда Ада была маленькой, Костас каждый день вел ее за руку на спортивную площадку. Чудесное место с полосой препятствий и кучей деревянных спортивных снарядов. Но Ада не обращала на них никакого внимания, ее интересовали лишь качели. Костас толкал качели, глядя, как дочь улетает высоко в воздух, смеясь и болтая ногами. Она обычно кричала: «Папочка, выше! Еще выше!» Преодолевая внутренний страх, что перевернутся качели или лопнут железные цепи, Костас толкал дочь еще сильнее, а когда качели возвращались, отходил в сторону, чтобы освободить место. С тех пор все так и шло: шаг вперед – шаг в сторону. Отец освобождал место для дочери, чтобы дать ей свободу. В первые страшные дни они постоянно разговаривали, ведь им так много нужно было сказать друг другу; неловкое, болезненное молчание поселилось в осиротевшем доме уже после.
– Итак, что нужно делать? – не получив указаний, спросила Ада.
– Ладно. Мы должны засыпать траншею землей и листьями. А еще соломой, которую я приготовил.
– Это я могу, – согласилась Ада.
И вот так, бок о бок, они начали работать: Костас – сосредоточенно и добросовестно, Ада – рассеянно и медлительно.
Где-то вдалеке сирена «скорой помощи» разорвала тишину ночи. На улице залаяла собака. Затем вновь стало тихо, если не считать периодического скрежета петель разболтанной калитки перед домом.
– А это больно?
– Ты о чем?
– Когда ты закапываешь дерево, ему больно?
Костас вздернул подбородок, на щеках заиграли желваки.
– Есть два способа ответить на твой вопрос. Ученые единодушны в том, что деревья не обладают сознанием в общепринятом понимании этого слова…
– Но ты вроде бы с ними не согласен?
– Ну я думаю, мы еще очень многого не знаем. Мы только начинаем открывать язык деревьев. Но можем с уверенностью утверждать, что они способны слышать, пахнуть, общаться. И они определенно способны помнить. Способны чувствовать воду, свет, опасность. Посылать сигналы другим растениям и помогать друг другу. Они понимают гораздо больше, чем нам кажется.
«Особенно наша Ficus carica. Если бы только знала, насколько она особенная», – хотел добавить Костас, но осекся.
Ада вгляделась в лицо отца в мерцающем свете садовых фонарей. За последние месяцы он заметно сдал. Под глазами залегли тени, бледные полумесяцы. Боль оставила свой отпечаток на его лице, добавив острых углов и впадин. Отвернувшись, Ада спросила:
– Почему ты всегда разговариваешь с фиговым деревом?
– Разве?
– Да, постоянно. Я и раньше слышала. Зачем ты это делаешь?
– Ну она хороший слушатель.
– Ой, да ладно тебе, папа! Я серьезно. Неужели ты не понимаешь, что все это ненормально? А вдруг тебя кто-нибудь услышит? Они наверняка решат, что ты с приветом.
Костас улыбнулся. И подумал, что именно в этом и состоит разница между младшим и старшим поколением. Чем старше ты становишься, тем меньше тебя волнует мнение окружающих, и именно так ты обретаешь свободу.
– Не волнуйся, милая Ада. Я не разговариваю с деревьями, если рядом кто-то есть.
– Да, но все-таки… рано или поздно тебя могут застукать. – Ада разбросала по траншее пригоршню сухих листьев. – Прости, но что мы вообще здесь делаем? Соседи подумают, что мы закапываем труп. И вызовут полицию! – (Костас потупился, его улыбка стала менее уверенной.) – Честно, папа, не хочется задевать твои чувства, но от твоего фигового дерева у меня мурашки по коже. В нем есть нечто ненормальное. Иногда мне кажется, будто оно… она… нас слушает. Шпионит за нами. Форменный бред, конечно, хотя это именно то, что я чувствую. Разве такое возможно? Разве деревья способны слышать, о чем мы говорим?
В глазах Костаса на секунду промелькнуло смущение, после чего он сказал:
– Нет, дорогая. Тебе не стоит беспокоиться о подобных вещах. Деревья – замечательные создания, однако я не стал бы заходить так далеко.
– Ну тогда ладно. – Отступив в сторону, Ада принялась молча наблюдать за работой отца. – А как долго ты собираешься держать ее под землей?
– Несколько месяцев. Откопаю, как только станет теплее.
– Несколько месяцев – это очень долго! – присвистнула Ада. – Ты уверен, что она выживет?
– С ней все будет в порядке, – кивнул Костас. – Она через многое прошла, наша Ficus carica. Ада, твоя мама называла ее настоящим бойцом. – Костас осекся, словно опасаясь, что сболтнул лишнего. Затем быстро накрыл траншею брезентом, придавив его по углам камнями, чтобы не унесло ветром, и отряхнул руки. – Думаю, мы закончили. Спасибо за помощь, милая. Я тебе очень благодарен.
Они вместе повернули к дому, ветер путал им волосы. И хотя фиговое дерево, лежавшее вместе с остатками корней в траншее, уж никак не могло выбраться оттуда и пойти за ними, Ада, прежде чем закрыть за собой дверь, оглянулась, бросив взгляд на темный холодный сад, и у нее по спине пробежал холодок.
Фиговое дерево
«От твоего фигового дерева у меня мурашки по коже», – говорит она. А почему она так говорит? Неужели подозревает, что я нечто большее, чем кажется на первый взгляд? И хотя все именно так, это отнюдь не означает, будто от меня может бросать в дрожь.
Ох уж эти люди! Наблюдая за ними в течение долгого времени, я пришла к неутешительному выводу, что они вовсе не хотят знать ничего нового о растениях. Не хотят выяснить, свойственны ли нам желания, альтруизм и чувство родства. И если на некоем абстрактом уровне эти вопросы кое-кого и заинтересуют, они останутся без ответа. Полагаю, людям проще считать, что, поскольку у растений нет мозга в традиционном понимании этого слова, деревья способны вести лишь самое примитивное существование.
