Покуда я тебя не обрету

– Я мигом, – только и сумел сказать Джек.

– Не сомневаюсь, – сказала мисс Вонг.

Наверное, возродившийся в ней было ураган оказался подавлен раскаянием.

Венди завела Джека в ближайший к столовой женский туалет, закрылась с ним в кабинке и поставила его с ногами на унитаз, просто схватила за руки и подняла; так он стал с ней одного роста и мог заглянуть ей прямо в глаза, а чтобы он не отвернулся, Венди держала его за пояс.

– Что, Джек, хочешь узнать, что такое бешенство, внутреннее?

– Я говорил «тихое», «тихое бешенство».

– Это одно и то же, пенис мой сладенький, – ответила Венди.

О, это что-то новое! Оказывается, пенисы бывают сладкими! Эта мысль преследовала – и беспокоила – Джека еще много лет.

– Ну вот, что чувствуешь? – сказала Венди, взяла Джековы руки и приложила себе к грудям – точнее, к тому месту, где они должны были быть, так как Джек ничего не почувствовал.

– Что я должен чувствовать? – удивленно спросил он.

– Джек, не будь тупицей, ты же знаешь, что у меня тут.

– У тебя тут бешенство? – спросил мальчик.

Что там еще может быть, подумал он, грудей-то явно нет.

– Я единственная во всем седьмом классе, у кого они не растут! – гневно воскликнула Венди.

В эти слова было вложено столько силы, что Джек испугался, как бы кабинка не вспыхнула. Вот уж правда, бешенство так бешенство.

– Вот оно что.

– И это все, что ты можешь сказать?

– Прошу прощения, – сказал Джек; мисс Вонг хорошо научила его извиняться.

– А, Джек, да что с тобой делать, ты мал еще, – заключила Венди и убрала руки; Джек испугался, что упадет сейчас с унитаза. – Подожди тут, а когда я постучу в дверь трижды, можешь выходить.

– Бешенство, понимаешь, – бросила в пространство Венди, покидая кабинку.

– Тихое бешенство, – снова уточнил Джек.

Он понял, что с Шарлоттой Барфорд ему придется говорить как-то иначе, но как именно?

В дверь трижды постучали, и Джек вышел в коридор – едва не сбив с ног мисс Вурц. Кроме нее, там никого не было.

– Джек Бернс, – удивленно, но, как всегда, идеально поставленным голосом произнесла учительница, – я весьма тобой разочарована. Что это ты делал в женском туалете?

Джек тоже был разочарован и, не стесняясь, известил об этом мисс Вурц, что, видимо, заставило ее его простить; она очень любила, чтобы люди разделяли ее чувства. Как правило, однако, разочарование не покидало ее так быстро, как в тот раз.

От Шарлотты Барфорд Джек ожидал узнать куда больше; в конце концов, у нее-то груди имелись, и еще какие. Если в ней и живет бешенство, то причина его – явно не недопустимо малый объем бюста. К сожалению, прежде чем Джек придумал, как ему подойти к Шарлотте, та подошла к нему сама.

Раз в неделю после обеда Джек пел в главном хоре школы; исполнялась обычно музыка для главных праздников – Дня благодарения, Рождества, Дня памяти погибших, Пасхи. Джек старательно прятал глаза от органиста – он слишком хорошо был знаком с этой братией, и пусть за мануалом в школе Святой Хильды сидела женщина, она все равно напоминала Джеку папу.

Джек бежал по коридору, напевая что-то из хорового репертуара, какие-то молитвы, и неожиданно столкнулся с Шарлоттой Барфорд. Точнее, он пробегал мимо того самого туалета, где Венди дала ему потрогать свои отсутствующие груди (кабинку, где это произошло, Джек не забудет и на смертном одре), как вдруг дверь туалета открылась и оттуда вышла Шарлотта. Еще мокрыми и пахнущими этим гадким жидким мылом руками она немедленно затащила его в туалет.

– Что за бешенство тебя интересует, Джек? – спросила она, прижав его коленом к раковине.

Вот тут-то он и ощутил «железные груди» – одна такая упиралась ему прямо в живот.

– Тихое, внутреннее, такое, которое тебя не покидает, – нерешительно произнес Джек.

– Ага. Ну так знай – это такое состояние. Его вызывает все, чего ты не знаешь, все, что люди отказываются тебе говорить, сколько бы ты их ни спрашивал, все, что ты вынужден узнавать в одиночку, без посторонней помощи, – сказала Шарлотта и еще поднажала коленом. – Все эти вещи приводят тебя в бешенство, то есть в такое состояние, когда ты испытываешь ярость, когда ты очень зол.

– Но как мне понять, зол я или не зол? – спросил Джек.

– А тут и понимать нечего, Джек. Ты очень, очень зол, – сказала Шарлотта. – Ведь твой папаша – бессовестный ходячий болт! Он бросил тебя и маму на произвол судьбы, вам повезло, что на свете есть добрые люди! А еще, Джек, все знают, кем ты будешь.

– И кем же?

– Бабником, как твой папа.

– А что это значит – быть бабником?

– Ты очень скоро узнаешь, кролик мой ненасытный, – ответила Шарлотта. – Кстати, свои груди я тебе трогать не дам. – И добавила шепотом, прикусив ему мочку уха: – Я имею в виду, пока не дам.

Джек знал, что будет дальше. Дождавшись, пока в дверь туалета постучат трижды, Джек вышел в коридор и, к своему удивлению, не обнаружил там мисс Вурц, только Шарлотта удалялась прочь, качая бедрами, точь-в-точь как Ингрид My. Правда, окажись Шарлотта в Осло зимой в своей юбке, она бы замерзла – слишком короткая.

Да, он в самом деле очень многого не знает – ни что такое бабник, ни что такое добрые люди, ни как они связаны с ним и мамой и почему им с мамой повезло, что такие люди есть. Ему все это надо обдумать, а особенно значения слов «сладкий пенис», «ходячий болт» и «ненасытный кролик».

Джек каким-то шестым чувством понял, что обсуждать эти вещи с миссис Уикстид, когда та завязывает ему по утрам галстук, не стоит, равно как и с Лотти. Трудные вопросы ей лучше не задавать, слишком многое было у нее в жизни – и таинственная хромота, и остров Принца Эдуарда, и всякое другое. Знал Джек и то, что ответит ему мама, задай он эти вопросы ей:

– Мал еще, обсудим, когда подрастешь.

Любопытно, некоторые вопросы – как первая татуировка: пока ты «мал еще», тебе ее не видать (по крайней мере, от Алисы).

Ну да это не беда – была у Джека знакомая, которая не следовала «правилу первой татуировки». Пока за Джеком присматривала вечно извиняющаяся мисс Вонг с ее неураганным темпераментом, Эмме Оустлер исполнилось тринадцать, а выглядеть она стала на все двадцать. Эмма никогда не отшивала Джека этим «мал еще», с ней можно было обсудить что угодно; проблема только в том, что она все время чем-то недовольна (Джек хорошо себе представлял, чем угостит его Эмма, когда узнает, что первым делом он обратился к Венди и Шарлотте).

Не следует так уж осуждать поведение девочек в коридорах и туалетах школы Святой Хильды. Школа-то была очень хорошая и даже строгая – во всем, что касалось учебы как таковой. Возможно, именно высокие требования, предъявляемые к ученицам в классе, и заставляли девочек постарше вести себя вне занятий как бог на душу положит; возможно, им жизненно необходимо было таким вот образом реагировать на вкладываемые в них правильное произношение и технику речи, да и на прочее, – коллеги мисс Вурц по школе Святой Хильды мало чем отличались от нее в стремлении и способности сделать из своих учеников воплощение идеала. Девочкам в силу этого требовался их собственный язык – с коридорным произношением и туалетной грамматикой. Между собой и с Джеком девочки использовали исключительно формы вроде «падумаишь» и «пашла вон, дуррра» – как еще им было выпустить пар, ведь если бы они позволили себе такое в классе, мисс Вурц устроила бы им головомойку, а коллеги поддержали бы ее.

Но только не Пиви, ямайский водитель миссис Уикстид. Статус Пиви не позволял ему критически отзываться о лексике и грамматике, какими Эмма Оустлер потчевала Джека на заднем сиденье лимузина. Когда она в первый раз туда запрыгнула, и Пиви, и Джек вздрогнули от неожиданности. Случилось это одним холодным дождливым днем. Эмма жила на Форест-Хилл-роуд и в школу ходила пешком, а после уроков обычно сидела в кофейне на углу Спадайны и Лонсдейл-роуд с другими девчонками. В тот важный день привычка была нарушена, и вовсе не из-за дождя или холода.

– Джек, ты помнишь, мы договорились, я помогу тебе с домашним заданием, – заявила Эмма.

Каким-то образом никто не обратил внимания, что Джек всего-то в первом классе и домашних заданий у него считай что и нет (а настоящая помощь с ними ему впервые потребуется только в четвертом классе).

– Куда прикажете мне отвезти эту леди, сэр? – спросил Пиви у Джека.

– К Джеку домой, – ответила Эмма. – Ему столько всего задали, он никак без меня не справится, правда, Джек?

– Похоже, сэр, приказы здесь отдает ваша леди, – усмехнулся Пиви.

Джек не посмел возразить. Эмма устроилась поудобнее на заднем сиденье и прижала Джека к себе.

– Запоминай, Джек, пригодится в будущем, – шепнула Эмма ему на ухо.

– Что запоминать? Что пригодится?

– Если ты не видишь лицо водителя в зеркале заднего вида, значит он тебя тоже не видит.

– Вот оно что.

Джек посмотрел в зеркало и лица Пиви не увидел.

– Итак, нам с тобой многому надо выучиться, – продолжила Эмма. – Урок первый: если ты чего-то не понимаешь, первым делом надо идти ко мне. Венди Холтон – мерзкая сука, никогда ничего не спрашивай у Венди! А Шарлотта Барфорд – она спит и видит, как отсасывает у первого встречного! Только подумай – каждый раз, когда ты с ней говоришь, ты подвергаешь свою жизнь и свой юный болт страшной опасности! Поэтому запоминай крепко: если в твоей жизни случится что-то новое, ты первым делом сообщишь об этом мне.

– О чем ты?

– Поймешь в свое время, – ответила Эмма. – Например, когда тебе впервые в жизни захочется потрогать девочку. Вот когда у тебя появится такое желание, причем не просто желание, а непреодолимое желание, скажи мне.

– Потрогать девочку где?

– Поймешь в свое время, – ответила Эмма.

– Вот оно что.

Он задумался, надо ли признаваться Эмме в неодолимом желании потрогать ее усики, вроде он уже и так их потрогал.

– Хочешь потрогать меня, Джек? – спросила Эмма. – Не бойся, мне ты можешь сказать что угодно.

Он с трудом доставал ей до плеч, даже сидя; ему вдруг захотелось положить голову ей на грудь, ровно между подбородком и тем местом, где у Эммы начинали расти груди. Но все равно Джек решил, что самое привлекательное в Эмме – это ее усики, и он не забыл, как она отреагировала в тот раз.

– Хорошо, с этим разобрались, – сказала Эмма. – Пока что ты не хочешь меня потрогать, ну и ладно.

Джек расстроился – упустил момент. Видимо, на его лице отразилось разочарование, так как Эмма сказала:

– Не стоит, Джек, это все равно рано или поздно произойдет.

– Что произойдет?

– Что-что! То, что ты станешь как твой папа. Мы все очень на это рассчитываем. Тебе предстоит распахнуть много, много дверей, Джек.

– Каких еще дверей?

Эмма не ответила ему, Джек решил, что мал еще задавать такие вопросы.

– А что такое бабник? – спросил он тогда, думая, что сменил тему.

– Это тот, конфетка моя, кому сколько женщин ни дай, ему все мало. Это тот, кто хочет одну женщину за другой, и желательно без перерыва между ними.

Ну, это точно не я, подумал Джек. Вот уж я плаваю в целом океане девочек, куда уж больше. В школе Святой Хильды от женщин было некуда деться – что там, даже над алтарем располагался витраж, где самого Иисуса окружали четыре женщины, видимо святые. Самого Иисуса, вы только подумайте!

– А что такое «добрые люди» и как они связаны со мной и мамой?

– Это люди, которые помогают тем, кто в беде. На случай, если ты не понял, Джек, ты и мама – в беде. Обучение в нашей школе стоит денег, и в мире нет ни одного татуировщика, который мог бы заработать столько. Ты ходишь в школу только потому, что у миссис Уикстид много денег и она добрый человек.

– Приехали, госпожа моя, – сказал Пиви, словно вез одну лишь Эмму.

Он остановил машину на углу Спадайны и Лаутер-авеню, где их уже ждала Лотти.

– Гляжу, Хромоножка тебя встречает, конфетка моя, – шепнула Эмма на ухо Джеку.

– Ой, Эмма, здравствуй! Боже, как ты выросла! – только и сумела сказать Лотти.

– У нас нет времени на разговоры, Лотти, – сказала Эмма. – У Джека проблема – он покамест не понимает кое-каких важных вещей, так что я взялась ему помочь.

– Ничего себе, – сказала Лотти, едва успевая за ними: у Эммы был широкий шаг.

– Надеюсь, старуха дрыхнет, Джек, – шепнула Эмма. – Нам с тобой надо вести себя потише, ни к чему ее будить.

При Джеке еще никто не называл миссис Уикстид старухой, но раз Эмма сказала, значит так надо. Она знала все – даже где находится черная лестница, ведущая в комнаты мамы и Джека.

Позднее все прояснилось – Эммина мама, разведенное чудовище-мужененавистница, дружила с разведенной же дочерью миссис Уикстид, отсюда их представление, будто мама с Джеком живут у «старухи» на всем готовом. К тому же и Эммина мама, и дочь миссис Уикстид состояли в Ассоциации старинных подруг, они даже учились в школе Святой Хильды в одном классе, Алиса была лишь чуть-чуть их младше.

С верхней ступеньки лестницы Эмма обратилась к Лотти, ходившей по кухне из угла в угол:

– Лотти, если нам что-нибудь будет нужно, ну там чай или что-нибудь в этом роде, мы спустимся сами. Пожалуйста, не надо подниматься – дай своей несчастной ноге отдохнуть!

Оказавшись в комнате Джека, Эмма первым делом разобрала постель и тщательно осмотрела простыни. Результат, как заметил Джек, чем-то Эмму разочаровал. Она заправила кровать обратно и сказала:

– Запоминай, Джек. Однажды произойдет вот что: ты проснешься и все твое белье будет кое-чем измазано.

– Чем?

– Поймешь в свое время.

– Вот оно что.

Джек задумался, о чем это она, а Эмма тем временем ушла в комнату к маме.

В Алисиной комнате стойко пахло травой; Джек ни разу не видел, чтобы мама курила марихуану дома, наверное, запах впитывался в одежду. Он знал, что у Китайца она иногда затягивается – Джек порой чувствовал запах у нее в волосах.

Эмма Оустлер потянула любопытным носом воздух, обернулась к Джеку и подмигнула, а затем принялась изучать, что у мамы в ящиках, – вынув какой-то свитер, приложила его к себе и повертелась перед зеркалом, потом проделала то же самое с какой-то юбкой.

– Твоя мама – вылитая хиппи, правда, Джек?

Джек никогда не воспринимал маму как хиппи, но теперь задумался и решил, что Эмма права. Во всяком случае, в глазах не слишком осведомленных девочек из школы Святой Хильды и их мам, одна за другой вступавших в армию разведенных, Алиса однозначно сходила за хиппи. Возможно, слово «хиппи» – наименее оскорбительное из тех, какими можно было назвать мать-одиночку, зарабатывающую на жизнь татуировками.

Позднее Джек Бернс перестал удивляться этой способности женщин – оказавшись в спальне у незнакомки, сразу понять, в каком ящике у той лежит нижнее белье. Эмме было всего тринадцать, но она открыла нужный ящик с первой попытки. Вытащив какой-то лифчик, она приложила его себе к груди; пока что он был ей велик, но даже Джек сразу понял, что в один прекрасный день он станет Эмме как раз. Вдруг он ощутил, что его пенис стал твердый, как карандаш, – отчего, он не знал. Размером он был с мамин мизинец, а руки у мамы были маленькие.

– Ой, конфетка моя! Да у тебя же стоит, ну-ка, покажи мне, – сказала Эмма, не выпуская из рук Алисин лифчик.

– Что у меня стоит?

– Джек, не глупи, покажи мне его!

Эмма таким тоном сказала «его», что Джек понял и спустил штаны. Эмма внимательно осмотрела его пенис, но осталась крайне разочарована; наверное, впечатление ей испортил шум снизу – Лотти снова стала ходить по кухне, а в соседней комнате проснулась миссис Уикстид.

– Ох, Джек, Джек! Видимо, ты еще не готов к этому. Так что некоторое время, даже довольно длительное, нам придется подождать.

– К чему я не готов?

– Поймешь в свое время.

– Чайник кипит! – крикнула Лотти снизу.

– Ну так сними его! – заорала Эмма. Обернувшись к Джеку, она продолжила шепотом: – В общем, так, Джек: следи за этой своей штукой и, как только она начнет плеваться, сразу скажи мне.

– В каком смысле плеваться? Я каждый день хожу писать.

– Ты хорошо помнишь, что из нее льется, когда ты писаешь? Ну так вот, когда из нее польется что-то ну совсем другое, сразу скажи мне.

– Вот оно что!

– И вообще, запомни главное – рассказывай мне все, вообще все, – сказала Эмма и взяла его рукой за пенис; Джек очень испугался, он не забыл, как Эмма чуть не сломала ему палец. – Но только, ради бога, ничего не говори маме про сегодня, она с ума сойдет, зачем тебе это. И Лотти тоже не говори: она только сильнее станет хромать.

– А почему она хромает? – спросил он; Эмма знала все, Джек решил, она сумеет ему ответить.

Она и ответила – к ужасу Джека.

– Что-то не так было с эпидуралкой, – объяснила Эмма, – да и ребенок умер. Очень, очень грустная история.

О-го-го! Оказывается, если роды прошли плохо, можно захромать! А насчет «эпидуралки» Джек решил, разумеется, что это орган в теле человека, и, наверное, он есть только у женщин. Еще немного раздумий – и логика первоклашки, в свое время определившая, что «кесарево» – это название отделения в больнице, постановила, что, кроме ребенка, Лотти потеряла при родах заодно и свою эпидуралку. Конечно, ведь эпидуралка – очень важная часть женского тела, решил Джек, именно она позволяет ходить не хромая. Много позже, не сумев найти в именном указателе к учебнику анатомии слова «эпидуралка», Джек вспомнил о своей ошибке с «кесаревым» (как же он был ошарашен, узнав, что и кесарева маме не делали).

– Я заварила чай! – позвала Эмму и Джека Лотти.

Лишь гораздо позже Джек догадался, что Лотти, конечно, знала, как Эмма умеет наводить на малышей страх и заставлять их делать то, что она хочет.

– Милый, пожалуйста, ты знаешь, что мне нужно, сделай это поскорее, – обратилась Эмма к пенису Джека.

Какая она хорошая все-таки – сама засунула пенис на место, в трусы, и очень аккуратно застегнула молнию на штанах.

– Ты с ним разговариваешь! Я не знал, что пенисы понимают речь.

– Еще как понимают и умеют говорить сами! Твой-то еще не умеет, но он обязательно научится. А ты не забудь – как только он научится, сразу скажи мне.