Особого интереса заслуживало твердое намерение нового мэра Филлипа Френча, плотного, квадратного человека, замостить булыжником как можно больше городских улиц. Работы тоже должны были вестись в направлении к северу от Уолл-стрит, но на это требовались деньги из казны, и поэтому проекту пока чинил бюрократические препоны губернатор лорд Корнбери, которого в это время редко видели на людях за пределами его особняка в форте Уильям-Генри.
Это была обычная жизнь Нью-Йорка. Изо дня в день шла она с тем же постоянством, с каким наступают рассвет и закат. Но того, что происходило в этот день, в четыре ноль-ноль по серебряным часам Мэтью, прежде не бывало. Никогда еще Берри Григсби не поднималась по узкой лестнице наверху ратуши в чердачные владения Эштона Маккаггерса.
– Осторожно, – сказал Мэтью, опасаясь, как бы она не оступилась, но тут же сам промахнулся мимо ступеньки и, чтобы не рухнуть, машинально ухватился за юбку Берри.
– Прощаю тебя, – сухо сказала она и высвободила юбку, а его рука отлетела, словно птица, нечаянно севшая на раскаленный противень.
Берри собралась с духом и продолжила подъем по оставшимся ступенькам, которые привели ее к двери наверху. Она оглянулась на Мэтью, он кивнул, и она, как они и договорились, постучала в дверь.
Отношения у них в это время – как, вероятно, следовало бы выразиться «решателю проблем» – были сложные. Оба понимали, что дед Берри пригласил ее из Англии не столько для того, чтобы найти ей здесь работу, сколько чтобы ей сделали предложение. Первым в списке подходящих кандидатов в женихи (по крайней мере, в замыслах Мармадьюка) значился ньюйоркец по фамилии Корбетт, поэтому Мэтью и было предложено превратить молочную в собственный особнячок, делить трапезу с семейством Григсби и наслаждаться его обществом, ведь до их дома было всего несколько шагов. «Просто пройдись с ней немного, покажи город, – настаивал Мармадьюк. – Сходите пару раз на танцы. Ты же от этого не умрешь?»
Мэтью не был в этом так уж уверен. Человек, который в последний раз был при ней в качестве кавалера, его друг и партнер по игре в шахматы Ефрем Аулз, сын портного, однажды вечером провожая Берри домой по берегу Ист-Ривер, угодил ногой в нору мускусной крысы, и с танцами у него было покончено до тех пор, пока не заживет опухшая лодыжка. Но когда бы в последнее время Мэтью ни встретил своего друга – сидел ли тот в «Рыси да галопе» или хромал по улице с костылем, – глаза Ефрема тут же расширялись за круглыми стеклами его очков, и он интересовался, во что Берри сегодня одета, куда идет, не вспоминала ли о нем, и предавался тому подобной дурацкой болтовне. «Да не знаю я! – довольно резко отвечал ему Мэтью. – Я же не сторож ей! И времени у меня нет даже на то, чтобы говорить о ней». – «Но, Мэтью, Мэтью! – Вид у Ефрема, ковыляющего со своим костылем, был разнесчастный. – Ты ведь согласишься, что красивее ее девушки нет?»
В этом Мэтью тоже не был уверен, но, дожидаясь вплотную к ней на узенькой лестнице, когда Маккаггерс ответит на стук, точно знал, что аромат от нее исходит приятный. Наверное, это благоухали коричным мылом локоны ее медно-рыжих волос или веяло легким сладким запахом полевых цветов, украшавших края ее соломенной шляпы. Ей было девятнадцать, день ее рождения приходился на конец июня, и в последний раз его отпраздновали, если можно так выразиться, на борту злополучного судна, в середине лета доставившего ее через Атлантику, и по сходням тогда шатко спустилось полубезумное запаршивевшее существо – такой ее впервые увидел Мэтью. Но это было тогда, а сейчас – это сейчас, и слава Богу. Щеки Берри и ее точеный нос были усыпаны веснушками, подбородок у нее был твердый и решительный, а синие глаза смотрели на мир с тем же любопытством, что и глаза ее уважаемого деда. На ней было платье лавандового цвета, плечи прикрывала кружевная шаль: от дождя, пролившегося прошлой ночью, похолодало. До первой их встречи Мэтью ожидал, что внучка неладно сложенного Мармадьюка тоже будет карлицей, но Берри оказалась почти такого же роста, как он сам, и ее никак нельзя было назвать коротышкой. На самом деле Мэтью нашел, что она красива. Более того, он обнаружил, что с ней интересно. Ее рассказы за совместными трапезами у Мармадьюка о Лондоне, его жителях и ее путешествиях по английской глубинке (и злоключениях) приводили его в восторг. Он надеялся когда-нибудь увидеть этот огромный город, который влек его к себе не только своей многоликостью, но и атмосферой интриг и опасностей, сведения о которой он черпал из лондонской «Газетт». Конечно, чтобы попасть туда, нужно еще дожить: интриг и опасностей хватает и в Нью-Йорке.
– Чего ты так на меня смотришь? – спросила Берри.
– Как «так»?
Мысли его успели улететь далеко, а взгляд задержался на ней. Мэтью заставил себя вернуться в настоящее. В ответ на стук Берри заслонка, прикрывавшая маленькое квадратное окошко в двери, поднялась, и в проеме показался темно-карий глаз за стеклом очков. Когда Мэтью поднялся сюда в первый раз, он стал свидетелем экспериментов Маккаггерса с пальбой по Элси и Розалинде, двум манекенам, служившим ему мишенями. И увидел другие вещи, хранившиеся за этой дверью. Через пару минут Берри поспешит ретироваться отсюда вниз по лестнице.
Дверь открылась. Эштон Маккаггерс беспечно сказал приятным голосом:
– Здравствуйте. Входите, пожалуйста.
Мэтью жестом показал Берри, чтобы она входила, но девушка и так, не обращая внимания на него, уже перешагивала через порог. Мэтью последовал за ней, Маккаггерс закрыл дверь, и Мэтью чуть не сбил Берри с ног: она застыла на месте, обозревая небесные владения коронера.
В свете, падавшем из окон чердака, с потолочных балок свисали четыре человеческих скелета, три из которых когда-то принадлежали взрослым, а один – ребенку. «Мои ангелы» – так назвал их Маккаггерс во время того первого визита Мэтью. Стены этого мрачного зала украшало не меньше двух десятков черепов разной величины – целых и без нижней челюсти или каких-нибудь других частей. Скрепленные проволокой кости ног, рук, кистей и грудных клеток служили здесь странными декорациями, вынести соседство с которыми мог только коронер. В этом довольно большом помещении стоял ряд картотечных шкафов медового цвета, на них также располагались экспонаты из костей. Были тут и скелеты животных – это говорило о том, что в собирании костей Маккаггерса интересовала их форма и разнообразие. Рядом с длинным столом, уставленным мензурками и склянками, в которых плавали предметы неопределенного (но определенно жуткого) происхождения, помещался стеллаж с мечами, топорами, ножами, мушкетами, пистолетами, а также более примитивным оружием, таким как дубинки, утыканные страшного вида гвоздями. Именно перед этой коллекцией приспособлений, обращавших человеческие существа в груды костей, стоял Хадсон Грейтхаус, крутя в руках и с восхищением рассматривая украшенный витиеватым узором пистолет.
Оторвавшись от него, он наконец посмотрел на Берри и, чуть улыбнувшись, сказал:
– А, мисс Григсби.
Берри ничего не ответила. Она продолжала, замерев, изучать устрашающую обстановку чердака, и Мэтью забеспокоился, не окончательно ли она лишилась дара речи.
– Коллекция мистера Маккаггерса, – услышал сам себя Мэтью, хотя для чего он это сказал, было непонятно.
Повисла тишина. Наконец Маккаггерс предложил:
– Кто-нибудь хочет чаю? Он холодный, но…
– Какая великолепная… – Берри не знала, как это назвать. – Выставка, – нащупала она нужное слово.
Голос ее звучал спокойно и отчетливо. Она протянула руку к детскому скелету, висевшему к ней ближе всего. Мэтью поморщился, представив себе, как она сейчас коснется руки скелета, но так высоко ей, конечно, было не дотянуться. Впрочем, еще чуть-чуть – и дотянулась бы. Она перевела взгляд на коронера, и, тихо обойдя ее, Мэтью увидел, как она лихорадочно размышляет, изучая человека, который живет в окружении таких экспонатов.
– Позволю себе предположить, – сказала она, – что эти трупы остались невостребованными: не заполняется же кладбище Нью-Йорка так быстро, что там больше нет места?
– Конечно нет, и ваше предположение верно. – Маккаггерс позволил себе едва заметно улыбнуться. Он снял очки, достал из кармана черных бриджей носовой платок и протер стекла.
«Чтобы получше Берри рассмотреть», – подумал Мэтью. Бледный, среднего роста, со светло-каштановыми волосами и залысинами на высоком лбу, Маккаггерс был всего на три года старше Мэтью. Простая белая рубашка, рукава закатаны, вечная двухдневная небритость. При этом содержит себя и свой чердак в такой же чистоте, как Салли Алмонд свою кухню. Он снова надел очки, как будто увидев теперь Берри совсем по-новому.
– Ко мне не так часто заглядывают посетители, – произнес Маккаггерс. – А те, кто наведывается, обычно ежатся от страха и торопятся уйти. Ведь люди в большинстве своем… так боятся смерти…
– Ну я тоже не в восторге от самой идеи, – ответила Берри и бросила на Мэтью быстрый взгляд, говоривший, что она не совсем еще оправилась после их соприкосновения со смертью в имении Капелла, от ястребиных когтей и ножей убийц. – Но что касается формы, ваша экспозиция очень интересна. Можно даже сказать… искусно составлена.
– Да, воистину! – Маккаггерс почти расплылся в улыбке, явно довольный тем, что встретил родственную душу. – Кости просто прекрасны, не правда ли? Как я однажды сказал Мэтью, они суть воплощение всего, что завораживает меня в жизни и смерти. – Он поднял на скелеты гордый взгляд, от которого у Мэтью пошел мороз по коже. – Молодой человек и женщина – вон те двое – прибыли со мной из Бристоля. Девочку и старика нашли здесь. Ведь мой отец был коронером в Бристоле. Как до него и мой дед…
Тут послышался громкий щелчок спускаемого курка, что заставило Маккаггерса воздержаться от чтения лекции по истории его семьи.
– К делу, – сказал Грейтхаус и кивнул в сторону стола на другом конце мансарды, где в столбе льющегося света сидел Зед, до блеска начищавший щипцы, циркули и маленькие лезвия – инструменты коронерского ремесла.
Сегодняшнее одеяние Зеда – серая рубашка и коричневые бриджи – было совсем не похоже на его вчерашний вечерний костюм. Подняв глаза и увидев, что все уставились на него, он невозмутимо опустил взгляд, а потом повернул стул так, что зрители могли видеть только его широкую спину. С завидным достоинством он продолжил свою работу.
– Значит, вы цените искусство? – снова обратился Маккаггерс к Берри.
«Господи!» – воскликнул про себя Мэтью. Если бы тут был Ефрем, при таком явном заигрывании с Берри сын портного мог бы почувствовать укол ревности.
– Ценю, сэр, – ответила Берри. – Очень.
Мэтью мог бы рассказать Маккаггерсу, как способности Берри к рисованию помогли разгадать загадку Королевы Бедлама, но его не спрашивали. Он бросил взгляд на Грейтхауса – тот, казалось, готов был пристрелить коронера.
– Ага! – произнес Маккаггерс, как будто хотел сказать что-то возвышенное. Его глаза за стеклами очков вбирали в себя Берри от носков ее туфель до полей шляпы. – А как учитель, вы ведь испытываете любопытство… скажем так… к необычному?
Тут Берри все-таки немного смутилась:
– Простите?
– К необычному, – повторил Маккаггерс. – Не только в формах искусства, но и в формах… творения?
Берри, ища помощи, посмотрела на Мэтью, но он пожал плечами, не имея ни малейшего понятия, к чему клонит Маккаггерс.
– Послушайте, – не выдержал Грейтхаус. – Если вы вдруг забыли, мы собрались здесь, чтобы…
– Я ничего не забываю, – последовал ответ, от которого повеяло стужей. – Никогда. Мисс Григсби? – От звука ее имени его голос снова потеплел. – Разрешите мне показать вам мое главное сокровище.
– Мм… Не уверена, что я…
– Конечно, вы достойны. Интересуетесь искусством, творением, да к тому же учительница. Кроме того, я думаю, вам было бы любопытно увидеть… тайну, у которой нет разгадки. Правда ведь?
– Разгадка есть у любой тайны, – сказал Грейтхаус. – Нужно только найти такую, которая подойдет.
– Это вы так думаете.
Отпарировав, Маккаггерс повернулся и проследовал мимо книжного шкафа, набитого старинного вида фолиантами в потертых кожаных переплетах. Он подошел к массивному старому черному комоду, стоявшему рядом с сооружением, имевшим гнезда для бумаг – туда были воткнуты свернутые свитки. Из нижнего ящика комода Маккаггерс достал небольшую красную шкатулку, обитую бархатом. Он вернулся к Берри, неся шкатулку так, как будто в ней был лучший изумруд из рудников Бразилии.
– Вот мое главное сокровище, – тихо сказал он. – Тайна, у которой нет разгадки. Мой дед получил это в качестве платы за работу. А мой отец передал мне. И вот… – Он помолчал, собираясь открыть шкатулку. Мэтью заметил, что даже Зед отложил работу и внимательно смотрит. – Я никогда еще никому это не показывал, мисс Григсби. Можно, я буду называть вас Берри?
Она кивнула, не отводя взгляда от шкатулки.
