Домашние правила

Джейкоб

Я, может, и аутист, но не могу сказать, в какой день недели вашей матери исполнится тридцать два года. Не могу мысленно брать логарифмы. Не могу посмотреть на газон и определить, что на нем растет ровно 6446 травинок. С другой стороны, я могу рассказать вам все, что хотите, про молнию, полимеразные цепные реакции, зауроподов нижнего мела и привести цитаты из популярных фильмов. Периодическую таблицу химических элементов я запомнил не напрягаясь; научился читать среднеегипетские тексты; помог учителю математики отремонтировать компьютер. Я мог бы часами рассуждать о папиллярных гребнях при анализе отпечатков пальцев и о том, что упомянутый анализ – это наука или искусство. К примеру, ДНК однояйцевых близнецов идентична; нам это известно из научного анализа. Но отпечатки пальцев однояйцевых близнецов различаются в деталях Гальтона. Какие доказательства вы предпочли бы, если бы были прокурором? Но я уклоняюсь от темы.

Полагаю, такие способности сделали бы меня звездой на коктейльной вечеринке, если бы: а) я пил или б) имел друзей, которые могли бы пригласить меня на вечеринку, коктейльная она или нет. Мама объяснила мне это так: представь, что к тебе подошел человек с очень напряженным взглядом и начал рассказывать о рисунке брызг крови, возникающем при воздействии на тело объектов, движущихся со средней скоростью от полутора до семи с половиной метров в секунду, и о том, чем он отличается от рисунков, возникающих после высокоскоростных воздействий – пистолетных выстрелов или взрывов. Или еще хуже представь, что этот человек – ты и ты не улавливаешь намеков на то, что жертва твоей навязчивости давно уже мечтает об одном – сбежать от тебя.

Диагноз «синдром Аспергера» мне поставили задолго до того, как он стал популярен для описания неуправляемых детей у родителей, желающих, чтобы посторонние считали их отпрысков супергениальными, а не просто асоциальными. Честно говоря, большинство учеников моей школы знают, что такое синдром Аспергера, благодаря одной кандидатке на звание «Лучшая топ-модель Америки». Столько людей рассказывали мне о ней; они, наверное, думали, что мы родственники. А сам я стараюсь не произносить этих слов вслух. Синдром Аспергера. По-моему, это звучит как название мяса самого низкого сорта. Или определение для ослов, собравшихся на барбекю?

Я живу с матерью и братом Тэо. Тот факт, что мы с ним производные одного генофонда, вводит меня в ступор; едва ли нам удалось бы стать более разными людьми, даже если бы мы активно стремились к этому. Мы выглядим как полярные противоположности: у него волосы мягкие и такие светлые, что могут сойти за серебро; мои темные и разрастаются, как кусты, если не стричь их, как по обету, раз в три недели. Вообще-то, раз в три недели я это делаю отчасти потому, что три – это хорошее, безопасное число, в отличие, к примеру, от четырех, к тому же прикосновение чужого человека к своим волосам я могу вынести только в том случае, если готовлюсь к этому заранее. Тэо вечно переживает, что о нем подумают люди, а я уже давно знаю, что они думают обо мне: я для них странный ребенок, который стоит слишком близко и не закрывает рта. Тэо слушает почти исключительно и только рэп, отчего у меня болит голова. Он ездит на скейтборде так, будто колесики прицеплены к его подошвам. Я говорю это в качестве комплимента, так как сам едва способен идти и одновременно жевать жвачку. Тэо со многим мирится, полагаю. Я же расстраиваюсь, если планы резко меняются или сбивается мое расписание; иногда в таких случаях я просто не могу контролировать себя. Я превращаюсь в Халка – ору, ругаюсь, все расшвыриваю. Тэо я не ударил ни разу, но бросал в него разные вещи и сломал некоторые, принадлежавшие ему; самой значительной была гитара. Мать заставила меня платить за нее по возрастающей в течение следующих трех лет. Кроме того, именно Тэо выносит на себе всю тяжесть моей правдивости.

Тэо заходит на кухню, джинсы у него приспущены и болтаются на бедрах так низко, что видно нижнее белье; футболка невероятного размера, а на шее какая-то странная медаль.

Тэо. Чё как?

Я. Эй, чувак, ты что, забыл, мы живем в пригороде, а не на окраине. Сегодня День памяти Тупака[2] или что?

Я твержу маме: у нас с Тэо нет ничего общего, но она убеждена, что со временем это изменится. По-моему, она сумасшедшая.

Друзей у меня нет. Доставать меня начали еще в детском саду, когда врач прописал мне очки. В школе учительница попросила одного популярного мальчика носить очки с простыми стеклами, чтобы мне было с кем общаться, но оказалось, он не имел ни малейшей охоты рассуждать о том, к какой категории стоит относить археоптериксов – к доисторическим птицам или к динозаврам. Стоит ли говорить, что наша дружба не продлилась и дня. Теперь я уже привык слышать от детей: «уйди», «пересядь в другое место». Меня никогда не звали поехать куда-нибудь на выходные. Я просто не понимаю намеков, которые делают люди. Так что, если я разговариваю с кем-нибудь в классе и этот парень или девчонка говорит: «Ой, уже час дня?», я смотрю на часы и отвечаю: «Да, уже час дня», хотя на самом деле этот человек не нуждается в моем подтверждении, а подбирает вежливый способ от меня отделаться. Не понимаю, почему люди никогда не говорят прямо, что они имеют в виду. И в этом похож на иммигрантов: они приезжают в страну, выучивают язык, но совершенно теряются, когда слышат идиомы. Серьезно, как может человек, для которого английский не родной язык, понять, что выражение «get the picture»[3] не имеет отношения ни к фотографированию, ни к живописи? Для меня общаться с людьми, будь то в школе, на обеде в День благодарения или в очереди за билетами в кино, – это все равно что поехать в Литву, не зная литовского языка. Если кто-нибудь спрашивает меня, что я делаю в выходные, я не могу ответить так же просто, как Тэо. Такой вопрос ставит меня в тупик. Сколько информации я должен выдать? И вместо того чтобы последовательно описать свои планы, я беру за основу чужие слова и, пародируя Де Ниро в фильме «Таксист», переспрашиваю: «Это вы мне?» Заметьте, что я неправильно понимаю не только одноклассников. Однажды учительницу по ОБЖ во время урока вызвали к телефону в канцелярию, и она сказала классу: «Не двигайтесь, даже не дышите». Нормальные дети проигнорировали ее слова; несколько пай-девочек тихо работали за партами. А я? Сидел как статуя и не дышал, пока едва не упал в обморок.

У меня была подруга, ее звали Алекса. Но в седьмом классе она переехала в другой город. После этого я решил относиться к школе как к антропологическому кабинету. Я пытался развить в себе интерес к темам, которые интересовали нормальных детей, но это было так скучно.

Девочка. Привет, Джейкоб. Смотри, какой у меня клевый плеер.

Я. Его, наверное, сделали китайские дети.

Девочка. Хочешь глотнуть моего лимонада?

Я. Если пить из одного стакана, можно подхватить мононуклеоз. И если целоваться – тоже.

Девочка. Сяду-ка я на другое место…

Станете ли вы винить меня за то, что я пытаюсь разнообразить беседы с одноклассниками, заводя разговоры о том, как доктор Генри Ли взялся за экспертизу в деле об убийстве Лейси Петерсон? В конце концов я перестал участвовать в пустой болтовне; следить за обсуждением того, кто с кем гуляет, мне так же трудно, как каталогизировать брачные ритуалы какого-нибудь кочевого племени из Папуа – Новой Гвинеи. Мама иногда говорит, что я даже не пытаюсь. Я отвечаю ей, что только этим и занят, но меня всякий раз отвергают. А мне это безразлично. Зачем заводить дружбу с детьми, которые плохо относятся к таким, как я?

Но есть некоторые вещи, для меня совершенно невыносимые.

1. Звук, когда комкают бумагу. Не знаю почему, но у меня возникает ощущение, будто кто-то делает это с моими внутренними органами.

2. Слишком много шума и мигающих огней.

3. Изменение планов.

4. Пропуск очередной серии «Борцов с преступностью», а их показывают каждый день в 16:30 по кабельному ТВ благодаря чуду объединения в синдикаты. Хотя я и знаю все сто четырнадцать серий наизусть, ежедневный просмотр этого фильма для меня так же важен, как прием инсулина для диабетика. Весь мой день спланирован вокруг этого, и, если что-то идет не так, меня начинает колотить.

5. Когда мама убирает мою одежду. Я раскладываю свои вещи по цветам, как в радуге: КОЖЗГСФ, и цвета не должны соприкасаться. Мама очень старается, но в последний раз совершенно забыла про синий.

6. Если кто-то откусывает от моей еды, мне приходится отрезать часть, на которую могла попасть его/ее слюна, прежде чем я примусь есть.

7. Распущенные волосы. Меня от них передергивает, вот почему мои по-военному коротки.

8. Когда меня трогает незнакомый человек.

9. Еда с комками, например заварной крем; или еда, которая взрывается во рту, типа зеленого горошка.

10. Четные числа.

11. Когда люди называют меня слабоумным, а я не слабоумный.

12. Оранжевый цвет. Он означает опасность, и в английском для него нет рифмы, а это подозрительно. (Тэо хочет знать, почему тогда я нормально отношусь к серебристым предметам, но я не собираюсь объясняться с ним.)

Бо́льшую часть своей восемнадцатилетней жизни я потратил на то, чтобы научиться существовать в мире, который временами оранжевый, хаотичный и слишком громкий. На переменах, к примеру, я хожу в наушниках. Раньше я носил огромные и был похож в них на контролера дорожного движения, но Тэо сказал, что надо мной все смеются, когда видят в коридорах, и мама убедила меня пользоваться вместо них такими, которые вставляются в уши. Я очень редко хожу в школьный кафетерий, потому что: а) мне там не с кем сидеть и б) все эти перекрестные разговоры, задевающие других, для меня как острые ножи. Вместо этого я болтаюсь в учительской, где, если случайно упомяну, что Пифагор на самом деле не открывал теорему своего имени (вавилоняне пользовались ею за тысячи лет до того, как Пифагор вызвал очарованный блеск в глазах своих греческих родителей), они не смотрят на меня так, будто я отрастил себе вторую голову. Если становится по-настоящему плохо, помогает давление – можно, к примеру, лечь под стопку постельного белья или накрыться тяжелым одеялом (одеялом с пластиковыми крупинками внутри, которые утяжеляют его), – потому что глубокая сенсорная стимуляция успокаивает меня. Один из моих врачей, поклонник Скиннера[4], ставил мне песни Боба Марли, чтобы я расслабился. Когда меня что-то расстраивает, я повторяю слова из них и говорю ровным голосом. Я закрываю глаза и спрашиваю себя: «Что сделал бы доктор Генри Ли?»

Все у меня идет гладко, потому что правила не дают мне сойти с ума. Правила означают, что день пройдет так, как я его себе представляю. Я делаю, что мне говорят, и хочу только одного: чтобы все остальные поступали так же.

Дома у нас есть правила:

1. Убирать за собой.

2. Говорить правду.

3. Чистить зубы дважды в день.

4. Не опаздывать в школу.

5. Заботиться о брате; он у тебя один.

Большинство этих правил не вызывает у меня возражений… ну, кроме чистки зубов, я это ненавижу, и заботы о Тэо. Скажем так, моя интерпретация правила номер пять не всегда совпадает с интерпретацией Тэо. Возьмем, к примеру, сегодняшний день. Я дал ему главную роль в моем расследовании, а он разозлился. Тэо прошел кастинг на роль преступника… Как он не понимает, что это высочайшая форма лести?

Мой психиатр доктор Мун Мурано часто просит меня ранжировать вызывающие тревогу ситуации по шкале от одного до десяти.

Я. Мама пошла в банк и сказала, что вернется через пятнадцать минут. Когда прошло семьдесят, я начал паниковать. Потом я позвонил ей, она не взяла мобильник, и я был уверен, что она лежит мертвая в какой-нибудь канаве.

Доктор Мун. По шкале от одного до десяти как ты себя чувствовал?

Я. Девять.

(На заметку: в действительности я оценивал свое состояние на десятку, но это четное число, и, если бы я произнес его вслух, уровень моей тревожности превзошел бы всякие границы.)

Доктор Мун. Можешь придумать какое-нибудь более эффективное решение, чем звонок по номеру девять-один-один?

Я (изображая Шер в фильме «Во власти Луны»). Брось переживать!

Своим дням я тоже составляю рейтинг, хотя пока не говорил об этом доктору Мун. Хорошие дни набирают много баллов, плохие – мало. Сегодня плохой: сперва я поругался с Тэо, а потом пропала женщина, раздающая образцы продукции перед продуктовым магазином. В свою защиту могу сказать: я разработал алгоритм для предугадывания, что она будет раздавать, и, может быть, не расстроился бы так сильно, если бы была первая суббота месяца, когда у нее что-нибудь вегетарианское. Но сегодня – день десертов, побойтесь Бога! С момента возвращения домой я не выхожу из своей комнаты. Накрылся пледом, а сверху положил тяжелое одеяло. Включил на айподе «I Shot the Sheriff» и слушал одну и ту же песню до 16:30, когда настало время смотреть «Борцов с преступностью» и мне пришлось перебраться в гостиную, где стоит телевизор.

Показывают восемьдесят вторую серию, она в числе пяти моих самых любимых. Там одна криминалистка, Рианна, не приходит на работу. Оказывается, ее взял в заложницы мужчина, потрясенный недавней смертью жены. Рианна оставляет своим коллегам зацепки, по которым они могут разобраться в деле и отыскать место, где ее держат.

Разумеется, я нахожу разгадку гораздо быстрее коллег Рианны.

Мне особенно нравится эта серия, так как кое-что они делают совершенно неправильно. Похититель приводит Рианну в столовую, и она оставляет под полупустой тарелкой купон на скидку в своем любимом магазине одежды. Ее коллеги находят его, но им нужно доказать, что купон действительно оставила Рианна. Они проверяют его на отпечатки пальцев, используя мелкодисперсный реагент, а затем нингидрин, когда на самом деле нингидрин нужно применить первым – он вступает в реакцию с аминокислотой, – а затем уже добавлять мелкодисперсный реагент, который взаимодействует с жирами. Если сперва применить реагент, как сделали криминалисты в этой серии, он разрушит пористую поверхность, а она необходима для использования нингидрина. Заметив ошибку, я написал продюсерам «Борцов с преступностью». Они мне ответили и прислали выпущенную по официальной лицензии футболку. Она мне уже мала, но я храню ее в ящике.

После просмотра сериала рейтинг моего дня определенно повышается с единицы до трех баллов.

– Эй! – окликает меня мама, заглядывая в гостиную. – Ты как тут?

– Хорошо, – отвечаю я.

Она садится рядом со мной на диван. Наши ноги соприкасаются. Мама – единственный человек, физический контакт с которым я могу выносить. Если бы это был кто-нибудь другой, я бы уже отодвинулся на несколько дюймов в сторону.

– Вот что, Джейкоб, я хотела заметить, что ты пережил этот день, не получив угощения в магазине.

В такие моменты я радуюсь, что не смотрю людям в глаза. Если бы посмотрел, они наверняка умерли бы на месте, не выдержав презрения в моем взгляде. Разумеется, я выжил. Но какой ценой?!

– Поучительный момент, – объясняет мама, похлопывая меня по руке. – Вот и все.

– Честно говоря, моя дорогая, – бормочу я, – мне плевать.

Мама вздыхает:

– Обед в шесть, Ретт. – Хотя он всегда в шесть и меня зовут Джейкоб.

Журналисты не раз посмертно диагностировали синдром Аспергера у знаменитых людей. Вот несколько примеров:

1. Вольфганг Амадей Моцарт.

2. Альберт Эйнштейн.

3. Энди Уорхол.

4. Джейн Остин.

5. Томас Джефферсон.

Я на девяносто девять процентов уверен, что ни один из них не устроил бы истерику в продуктовом магазине с опрокидыванием стойки с пикулями и соусами.

Обед проходит напряженно. Мама пытается завести разговор, но ни Тэо, ни я не склонны его поддерживать. Ей недавно доставили очередную пачку писем из «Бёрлингтон фри пресс». Иногда она читает нам их за обедом, а мы делаем неполиткорректные замечания, которые мама ни за что не станет вставлять в свою колонку с полезными советами.

Дорогая Тетушка Эм,

моя свекровь всегда упорно готовит ростбиф, когда мы с мужем приезжаем к ней в гости, хотя и знает, что я всю жизнь была вегетарианкой. Что мне сделать в следующий раз, когда это случится?

Дорогая Кипящая от Гнева,

отверните от нее нос картошкой и уходите.

Иногда маме задают по-настоящему грустные вопросы; например, от одной женщины ушел муж, и она попросила совета, как ей сообщить об этом детям. Или другая мать, умирающая от рака груди, написала письмо своей маленькой дочери, чтобы та прочла его, когда вырастет; в нем говорится, как ей хотелось бы быть рядом, когда дочка окончит школу и будет получать аттестат, присутствовать на ее помолвке, возиться с первым внуком. Хотя часто маме пишут какие-то идиотки, сами себе навредившие. Как мне вернуть мужа, раз теперь я понимаю, что не нужно было изменять ему? Попробуйте сохранять верность, женщина. Как помириться с другом, который обиделся на резкое замечание? Прежде всего не нужно было его отпускать. Клянусь, иногда я не могу поверить, что моей матери платят деньги за высказывание очевидного.

Сегодня она держит в руках записку от девочки-подростка. Я сужу об этом по тому, что чернила фиолетовые и в обращении «Тетушка Эм» вместо точек над буквой «е» нарисовано сердечко.

– «Дорогая Тетушка Эм, – читает мама, и я, как всегда, представляю себе пожилую даму с кичкой и в добротных туфлях, а не мою мать, – мне нравится парень, у которого уже есть подружка. Я знаю, что нравлюсь ему, пот…» Боже, разве вас не учат писать слова целиком?

– Нет, – отвечаю я. – Нас учат пользоваться автопроверкой орфографии.

Тэо поднимает глаза от тарелки и смотрит на коробку с виноградным соком, долго смотрит, так что успевает даже хмыкнуть.

– «Я знаю, что нравлюсь ему, потому что, – исправляет девушку мать, – он провожает меня домой после школы мы часами разговариваем по телефону, а вчера я не выдержала и поцеловала его и он поцеловал меня в ответ…» О, пожалуйста, научите эту девушку ставить запятые. – Мама хмуро глядит на вырванный из блокнота на пружине листок. – «Он говорит мы не можем гулять вместе, но можем быть друзьями для взаимной выгоды. Как по-вашему, я должна согласиться? Искренне ваша, Бёрлингтон Бадди». – Мама обращается ко мне. – Все дружат для взаимной выгоды?