Китай

Именно потому взгляд полковника был прикован к Джону Трейдеру.

Что-то в юном Трейдере Ломонду не понравилось, но он не понимал, что именно. Естественно, поскольку темноволосый молодой человек был другом Фарли, полковник держался с ним любезно. Но после долгих лет жизни в Индии и наблюдения за людьми у полковника Ломонда развилось шестое чувство. И сейчас он испытывал то же беспокойство, которое как-то раз ощутил прямо перед тем, как в доме обнаружилась кобра.

– Из какой части страны вы приехали? – поинтересовался он. Это безопасный вопрос.

– Я вырос в юго-западной части Англии, – ответил Трейдер. – Неподалеку от Лондона. В Блэкхите.

– Блэкхит? Раньше там обитали разбойники, да? – Хотя это было сказано в шутливой форме, не содержала ли эта фраза намек, что и сам Трейдер мог быть разбойником с большой дороги? Конечно нет. – У вас там родственники?

– У меня не осталось родных, – ответил Трейдер.

– Вообще никого?

– Когда-то была дальняя родня со стороны отца. Думаю, несколько поколений назад. Но потом из-за какого-то семейного разлада они перестали общаться. Я даже не знаю, как их зовут и где они могут сейчас жить.

– Ох! – Полковник решил испробовать новый трюк. – Вы с Фарли учились в разных школах?

– Да, сэр. Я учился в Чартерхаусе.

– Прекрасная старая школа. – Полковник сделал глоток вина.

Конечно, это не Хэрроу, которую посещали он и отец и сын Фарли.

– Трейдер спас мне жизнь, сэр, – с надеждой сказал Чарли.

Полковник Ломонд уклончиво посмотрел на Чарли. Они оба знали, что Чарли уже сообщал ему этот факт. Но полковник не желал давать мрачному незнакомцу повода торжествовать.

– Рад слышать, – коротко кивнул полковник. – Если мы когда-нибудь соберемся за обедом, – туманно добавил он, обращаясь к Трейдеру, – вы всенепременно расскажете мне эту историю целиком.

Со стола убрали скатерть, чтобы подать десерт. Полковник передал по кругу графин с портвейном. Они отлично поели. Если бы полковник не обратился к Трейдеру прямо за едой, с симпатией глядя на Чарли, это можно было бы принять за рассеянность. Однако теперь казалось, что у него что-то на уме.

– Скажите-ка, мой мальчик, а в вашем торговом доме, в «Рэттрейсе»… – он подался вперед достаточно, чтобы обозначить беспокойство, – все в порядке?

– Абсолютно, сэр! В полнейшем порядке! – Чарли улыбнулся. – Отец спросил меня то же самое. После прошлого краха, сэр, «Рэттрейс» ратует за умеренность.

– Хорошо, – с облегчением кивнул полковник.

Прошло всего два года с тех пор, как крах могущественного торгового дома Палмерсов – жертвы чрезмерной жадности и долгов, которые периодически обрушивались, как чума, на все рынки, – разорил большинство торговых домов в Калькутте, оставив без средств к существованию бесчисленных вдов и сирот.

– Конечно, – признал полковник за бокалом портвейна, – еще в прошлом веке некоторые набобы Ост-Индской компании сделали огромные состояния всего за несколько лет.

В его глазах появилась отрешенность, которая указывала на то, что если бы подвернулся удобный случай, то даже такой доблестный солдат, как он сам, не прочь был получить лишнюю пару сотен тысяч фунтов стерлингов.

– Сейчас быстро сколачивают состояния только те, кто отправился в Кантон торговать с Китаем, сэр, – сказал Чарли.

– Да, я слышал. Проворачивают какие-то грязные делишки, да? – тихо добавил полковник.

– Мы ни в чем таком не участвуем, сэр, – ответил Чарли, чем заслужил одобрительный кивок.

И тут Джон Трейдер, так долго сохранявший вежливое молчание, решил заговорить.

– Мне жаль, что вы не одобряете торговлю с Китаем, – заметил он. – Там же все завязано на чае?

В его голосе послышался слабый намек на угрозу?

– Разумеется, на чае, – хмыкнул полковник.

– Британцы пьют чай, который импортируют из Китая, потому что это практически единственное место, где его выращивают. Чай облагается налогом. А налог на чай покрывает бо́льшую часть текущих расходов британского флота.

– Понятия не имею, – буркнул полковник.

– Значит, вы возражаете не против импорта чая, – продолжил Трейдер. – Вам не нравится опиум, который мы поставляем китайцам в обмен на чай?

– Осмелюсь заметить, что китайцы сами решают, что им покупать, – сказал Ломонд; его выразительный взгляд явственно давал понять Чарли, что полковнику порядком надоел разговор.

– Английский чай! – радостно встрял Чарли. – Даже не верится, что люди пьют столько чая. Не то чтобы всем нужен был чай. Но все вокруг настаивают на употреблении чая. И с каждым годом все больше. – Он бросил на Трейдера предупреждающий взгляд. – На самом деле вы знаете: за все это уплачено серебром. – Он повернулся к полковнику. – Боюсь, сэр, нам пора. Работа зовет и все такое… ну, вы понимаете.

– Разумеется, мой мальчик. Всегда рад видеть вас, – с благодарностью произнес Ломонд.

– Это треугольная торговля, – продолжал Трейдер тихо, но безжалостно. – Китайские дилеры получают опиум от сотрудников нашего кантонского филиала. Эти же китайцы платят за него серебром. Наши сотрудники тратят серебро для покупки чая. Но откуда везут опиум? Из Индии. В основном из Бенгалии. Выращен Ост-Индской компанией. Определенно, это правильно, да, сэр?

Полковник Ломонд не ответил. Он поднялся из-за стола и, по-дружески взяв Чарли под локоть, повел в сторону выхода, так что Трейдеру пришлось плестись следом.

Несколько мгновений спустя они все вместе спускались по ступеням клуба и расстались бы тут же на улице, если бы их не прервал чей-то голос:

– Папочка!

Голос доносился из крытого экипажа, в котором сидела девушка в шелковом платье, с зонтиком в руках. Ее сопровождали мать, слуга, кучер и верховые. Экипаж остановился.

– Добрый день, папочка! – воскликнула Агнес Ломонд. – Ланч прошел хорошо?

Полковник Ломонд не ожидал такой встречи, но обернулся к дочери с улыбкой, а на жену бросил настороженный взгляд, который его супруга тут же заметила.

– Разумеется, вы знакомы с юным Фарли, – весело сказал он, когда обе дамы поприветствовали Чарли. – А это… – неопределенно промямлил он, указывая на Трейдера внезапно обмякшей рукой, – его друг.

– Джон Трейдер, – представился Трейдер, вежливо улыбнувшись миссис Ломонд, а потом перевел взгляд на дочь полковника и уже не в силах был отвести темно-синие глаза.

Агнес Ломонд было двадцать, и она уже стала настоящей леди. Лучше и не скажешь. Супруга полковника была красивой статной матроной, а Агнес – стройная, как отец, чуть выше матери. Лицо, защищенное от солнца, сохранило благородную бледность. Из-за слишком длинного носа Агнес нельзя было назвать хорошенькой, но он придавал девушке аристократический вид. А вот характер по внешнему виду угадать было нельзя.

Возможно, все дело в сдержанности, или же в каштановых волосах девушки, или же в ее недоступности из-за принадлежности к другому сословию, или всему виной темные ореховые глаза, или глубокое желание украсть ее у отца, но какими бы ни были причины, Джон Трейдер разинул рот и уставился на Агнес Ломонд, будто в трансе.

Ее мать заметила это и сразу вмешалась.

– Поедешь с нами? – поинтересовалась она у мужа, который тут же сел в их экипаж. – Надо отпустить вас и вашего друга на работу, мистер Фарли.

Чарли кивнул и поклонился в ответ, когда карета тронулась.

Но Трейдер забыл поклониться. Он просто стоял и пялился им вслед.

Красное солнце снова садилось, когда Цзян Шижун, выехав из сосновой рощи, через которую вела старая дорога, увидел перед собой город. В небе, высоко над головой, словно небесная грудная клетка, лежали огромные полосы облаков и ловили оранжевые отблески солнца на западе. Всякий раз, когда Цзян Шижун смотрел на могучие стены, башни, огромные изогнутые крыши из сверкающих плиток, у него перехватывало дух.

Пекин великолепен!

Но его ли этот город?

Цзян знал, что его предки, называвшие себя ханьцами[10], построили на этом месте обнесенный стеной город три тысячи лет назад. Но только пять веков назад Хубилай, внук Чингисхана, могущественный монгольский завоеватель, захватил Китай и, построив сказочную летнюю резиденцию Шанду на охотничьих угодьях в степях, выбрал этот северный город в качестве китайской столицы.

Но менее чем через столетие Ханьская династия, блистательная Мин, сумела изгнать монголов и укрепить Великую стену, чтобы отпугнуть других захватчиков. Однако они сохранили столицу Хубилая. В течение трехсот лет Мины правили Китаем.

Это был золотой век. Литература и искусство расцвели буйным цветом. Китайские ученые издали самую великую энциклопедию лечебных трав[11], которую когда-либо видел мир. Китайские корабли отправились на запад, в Африку. А фарфор того времени стал предметом зависти всего мира.

Но даже блистательная эпоха Мин подошла к концу. Подобную картину в Китае наблюдали уже много раз: постепенное вырождение, слабый император, крестьянское восстание, амбициозный генерал, пытающийся прибрать к рукам власть. А в данном случае – еще одно крупное вторжение с севера, на этот раз союз маньчжурских племен из обширных лесов и равнин к северо-востоку от Великой стены.

Маньчжурские армии были разбиты на большие отряды, известные как «знамена», каждый отряд возглавлял доверенный военачальник. Когда династия Мин рухнула и попала под ярмо, огромные города окружили гарнизонами знаменных армий, и это длилось на протяжении веков.

Что же до гордых ханьцев, то теперь они подчинялись маньчжурам. Мужчин вынудили делать маньчжурскую прическу: брить переднюю часть головы, а остальные волосы заплетать в длинную косу, которая болталась вдоль позвоночника.

Но если китайцы и уступили, то их культура и не подумала сдаваться. Безусловно, маньчжуры гордились своим героическим военным прошлым, но, став хозяевами огромных городов, дворцов и храмов Китая, они вскоре дали своей династии китайское название Цин и правили почти как обычные китайские императоры. Цинские императоры постоянно приносили жертвы богам, а некоторые стали весьма эрудированными специалистами по китайской литературе.

Цзян был обязан им повиноваться, но, несмотря на это, как и многие ханьцы, знал, что именно он и его народ были истинными наследниками тысячелетней китайской культуры и ему нужно превосходить маньчжуров, которым служил.

Огромная внешняя стена перед ним тянулась на четыре мили с востока на запад, а в центре виднелась мощная застава. За стеной справа, доминируя над окружающим миром на высоком холме, виднелась огромная, похожая на барабан пагода – Храм Неба, перед которым император проводил древние церемонии, моля богов о богатых урожаях. Под тлеющими углями облаков его синяя черепица на трехъярусной крыше приобрела оттенок индиго.

Миновав ворота, они с Воном пару миль двигались на север по дороге, приподнятой над уровнем местности, к еще более впечатляющему Внутреннему городу площадью четыре квадратные мили, защищенному по периметру стеной с могучими сторожевыми башнями по углам.

Сгущались сумерки. Путники проехали мимо знаменных солдат, носивших традиционные маньчжурские шляпы, куртки и сапоги. Рыночные продавцы по обе стороны широкой дороги сворачивали торговлю на ночь, снимали вывески. Сборщики мусора, некоторые в широкополых шляпах, большинство в маленьких китайских шапочках, лопатами собирали навоз в большие глиняные горшки, и в воздухе пахло навозом, приправленным соей и женьшенем.

Внутренний город никоим образом не был центром Пекина, потому что внутри его, за огромными воротами Тяньаньмэнь, находилась еще одна обнесенная стенами цитадель – Императорский город; а внутри, обнесенный рвом и скрытый почти от всех глаз пурпурными стенами, прятался Запретный город с золотыми крышами, сокровенное святилище, огромный дворец и место, где жил сам Сын Неба, император.

В этот вечер дорога привела их в северо-восточный квартал Внутреннего города, на тихую улочку, где в красивом доме рядом с небольшим храмом жил ученый Вэнь. Цзян устал и с нетерпением ждал отдыха.

Не успели они въехать в маленький дворик, как им навстречу поспешил старый ученый.

– Наконец-то! – воскликнул он. – Вам нужно к князю Линю! Он завтра уезжает! Но он готов принять вас прямо сегодня, если вы немедленно придете. Немедленно! – Он сунул Цзяну пропуск в Императорский город. – Вон отведет вас, – распорядился господин Вэнь. – Он знает дорогу.

Цзян Шижун и Вон вошли на территорию Императорского города, но не через внушительные ворота Тяньаньмэнь, а через ворота поменьше в восточной стене, и вскоре уже были у прекрасного здания с широкими скатами крыш, в котором обитал князь Линь. Еще через несколько минут Шижун оказался в маленьком зале, где на большом резном стуле из розового дерева сидел сам господин Линь.

На первый взгляд в нем не было ничего особо примечательного. Типичный коренастый чиновник средних лет. Заостренная бородка поседела, глаза широко расставлены. Учитывая суровую репутацию Линя, Цзян ожидал, что у Высочайше уполномоченного эмиссара будут тонкие как ниточка губы, но на самом деле они оказались довольно пухлыми.

И все же в нем чувствовалось что-то благородное – умиротворенность. С тем же успехом Линь мог быть настоятелем монастыря.

Цзян поклонился.

– Я уже выбрал другого юношу в качестве своего секретаря, – негромким голосом обратился князь Линь без всякого вступления. – Но потом он заболел. Я ждал. Ему становилось все хуже. Между тем я получил письмо от господина Вэня, ученого, которому я доверяю. Я решил, что это знак. В письме он рассказал о вас. Хорошее и не очень.

– Для вашего покорного слуги большая честь, что его учитель господин Вэнь подумал о нем, господин Линь. Я ничего не знал о его письме. Мнение господина Вэня по всем вопросам справедливо.

Легкий кивок означал, что ответ удовлетворил господина Линя.

– А еще он сообщил, что вы отправились с визитом к умирающему отцу.

– Конфуций учит нас почитать своего отца, господин эмиссар.

В сочинениях Конфуция сыновья почтительность была одной из центральных тем.

– И отца своего отца, – тихо добавил Линь. – Я не стал бы препятствовать вам в исполнении долга. Но я вызвал вас сюда по важному делу, а мне поручение дал сам император. – Он сделал паузу. – Сначала я должен узнать вас лучше. – Линь сурово посмотрел на Цзяна. – Ваше имя Шижун означает «академическая честь». Ваш отец возлагал на вас большие надежды. Но вы провалили экзамены.

– Да, все верно. – Цзян Шижун потупился.

– Почему так вышло? Вы готовились недостаточно упорно?

– Думаю, да. Мне очень стыдно.

– Ваш отец сдал столичные[12] экзамены с первой попытки. Вы хотели превзойти его?

– Нет, ваше превосходительство. Это было бы непочтительно. Но мне казалось, что я подвел его. Я лишь хотел его порадовать.

– Вы единственный сын? – Он пристально посмотрел на Цзяна и, когда молодой человек кивнул, заметил: – Это не простая ноша. Вас напугали экзамены?

– Да, господин эмиссар.

Это еще мягко сказано. Путешествие в столицу. Ряд маленьких келий, в которых кандидатов запирали на все три дня, что длился экзамен. По слухам, если в процессе экзаменующийся умирал, то труп заворачивали в полотнище и перебрасывали через городскую стену.

– Некоторые кандидаты тайком проносили с собой готовые сочинения. Они списывали. А вы?

Цзян уставился на него. На мгновение на его лице вспыхнула смесь гнева и гордости, но затем он смог справиться с эмоциями и склонил голову с почтением, прежде чем снова взглянуть на Линя:

– Ваш покорный слуга так не поступил, господин эмиссар.

– Ваш отец сделал хорошую карьеру, хотя и весьма скромную. Он ушел на покой, не нажив особого богатства.

Линь снова замолчал, глядя на Цзяна, который не был уверен, как понимать слова собеседника. Но, вспомнив о репутации Линя как человека, который придерживался строгих правил во всех своих делах, ответил правдиво:

– Я верю, что мой отец никогда в жизни не брал взяток.

– Если бы брал, – спокойно ответил Линь, – то вас бы тут не было. – Он снова задумчиво взглянул на Цзяна. – Нас судят не только по нашим победам, юноша, но и по нашей настойчивости. Если мы терпим неудачу, то нужно стараться еще упорнее. Я тоже провалил столичные экзамены в первый раз. Вы об этом знали?

– Нет, господин эмиссар.

– Я принял участие в экзамене во второй раз. И снова провалился. А в третий раз прошел. – Линь дал ему время осмыслить слова, затем сурово продолжил: – Если вы станете моим секретарем, вам придется быть сильным и много работать. Если вы проиграете, будете учиться на своих ошибках и добьетесь большего. Но сдаваться нельзя. Понимаете?

– Да, господин Линь.

– Господин Вэнь считает, что в следующий раз вы сдадите экзамен. Но сначала придется поработать на меня. Вы согласны?

– Да.

– Хорошо, – кивнул Линь. – Расскажите, что вы знаете про опиум.

– Те, кому опиум по карману, любят его курить. Но если пристрастятся, то спускают все свои деньги. Их здоровье приходит в упадок. Император объявил опиум вне закона. – Цзян замялся, размышляя, осмелится ли он сказать правду. – Но похоже, его все могут раздобыть.

– Именно так. В прошлом поколении торговля выросла в десять раз. Множество людей подсели на опиум, пока не стали бесполезными, затем обнищали, разорились, а то и погибли… Это ужасно. Люди не могут платить налоги. Серебро утекает из империи, им оплачивают опиум.

– Мне казалось, опийный мак растет и в Китае.

– Это так. Но сейчас почти весь опиум приплывает к нам через моря. Китайские контрабандисты покупают его у иностранных пиратов. Так что же нам делать?

Ожидал ли он ответа на вопрос?

– Ваш слуга слышал, ваше превосходительство, что можно отвратить людей от этой зависимости.

– Мы пытаемся. Но это очень сомнительно. Император дал мне полномочия предпринять все необходимые шаги. Я казню контрабандистов. Какие еще проблемы могут возникнуть? – Он наблюдал за молодым человеком, видя его неловкость. – Отныне вы работаете на меня. Вы должны всегда говорить мне правду.

Шижун глубоко вдохнул:

– Я слышал, ваше превосходительство, хотя надеюсь, что это неправда, будто контрабандисты приплачивают местным чиновникам на побережье, чтобы те закрывали глаза на происходящее.

– Мы их поймаем и накажем. Если нужно, казним.

– Ох! – Цзян начал понимать, что это будет нелегкое задание.

Отказаться от взяток самому – одно, а стать врагом у половины чиновников на побережье – это совсем другое. Это дурно скажется на его карьере.

– У вас не будет друзей, молодой человек, кроме меня и императора.

Шижун склонил голову и подумал: может, притвориться, что он внезапно заболел, поскольку именно так сделал бы любой другой юноша, который ждал бы своей очереди на чиновничий пост. Нет, он так не поступит.

– Ваш слуга очень польщен. – Затем, несмотря на холодный ужас, который разрастался внутри, любопытство подтолкнуло его задать еще один вопрос: – Как вы будете бороться с пиратами, ваше превосходительство? С заморскими варварами?

– Я пока не решил. Посмотрим, когда доберемся до побережья.

Шижун снова склонил голову:

– У меня есть одна просьба, господин эмиссар. Могу ли я увидеть отца?

– Немедленно отправляйтесь к нему. Или похоро`ните, или попрощаетесь. Ему будет приятно, что вы получили такой пост. Но вы не должны задерживаться у него. И хотя долг предписывает оставаться и оплакивать отца, придется немедленно отправиться на побережье. Считайте это приказом самого императора.

Шижун не знал, что и думать, пока они с Воном возвращались в дом господина Вэня. Он понимал лишь одно: нужно поспать и на рассвете снова отправиться в путь.

На следующее утро он с удивлением обнаружил, что Вон оседлал лошадей и готов ехать с ним.

– Он проводит вас до Чжэнчжоу, – сообщил господин Вэнь. – Вы должны постоянно практиковаться в кантонском.

Его старый учитель обо всем позаботился.

К вечеру Мэйлин охватил страх. Никто ей ничего не сказал. По крайней мере, пока. Она сделала все, что велела свекровь. Днем старшая женщина пошла к соседям, и Мэйлин перевела дух. Мужчины были в бамбуковой роще на холме. Ива отдыхала. Учитывая ее положение и богатство ее семьи, она могла себе это позволить. Мэйлин осталась наедине со своими мыслями.

Сохранит ли сестрица Ива ее секрет? Узнала ли свекровь про утренний визит Ньо? Обычно мать мужа знала все. Возможно, ей уже уготовано какое-то наказание.

Еще Мэйлин волновалась из-за следующего утра и проклинала себя за глупость. Почему она пообещала Ньо увидеться?

Разумеется, потому, что любит его. Он же ее младший братишка! Но что за дьявол в нее вселился? Она даже не поговорила с мужем, которого любила еще сильнее, чем братишку. А от Матушки и муж не защитит. По китайским традициям молодые жены не могут ослушаться свекрови.

Лучше никуда не ходить. Мэйлин это знала. Ньо поймет. Но она же дала слово. Может, Мэйлин и бедная, но она гордилась тем, что никогда не нарушала обещаний. Может, все дело в том, что она и ее семья не пользовались уважением в деревне, а потому верность своему слову с самого детства была предметом гордости.

Как она вообще это сделает? Даже если удастся ускользнуть из дому, каковы шансы вернуться так, чтобы никто не заметил ее отсутствия? Ничтожны. И что тогда? Ее неминуемо ждет самое ужасное наказание.

Хотя, может, один способ и есть. Один-единственный. В этом вся проблема.

Вечер начался нормально. Семья мужа владела лучшим домом в деревне. За главным двором располагалась большая центральная комната, где, как обычно, все они собрались. Напротив Мэйлин на широкой скамейке сидели Ива со своим мужем, Старшим Сыном. Несмотря на его поджарое тело и руки, все еще грязные после работы и слишком кряжистые, чтобы соответствовать утонченности Ивы, они оба не тушевались под взглядом его матери. Старший цедил хуанцзю[13] и время от времени обращался к жене. Когда Ива встречалась взглядом с Мэйлин, то на ее лице не читалось ни следа вины, ни причастности. Повезло же Иве. Ее научили не выражать никаких эмоций.

Мэйлин сидела на скамейке рядом с Младшим Сыном. Наедине они обычно много болтали, но знали, что сейчас лучше помалкивать, иначе его мать заткнула бы их не терпящей возражений фразой: «Ты слишком много говоришь с женой». Но со своего места Матушка не могла видеть, что Мэйлин осторожно касалась руки мужа.

Односельчане считали его недалеким. Он был ниже брата, очень трудолюбивый и всегда казался довольным до такой степени, что вскоре получил прозвище Улыбаха, которое предполагало, что он несколько простодушен. Но Мэйлин знала мужа с другой стороны.

Конечно, он не был честолюбивым или умудренным опытом, иначе никогда не взял бы Мэйлин в жены. Но он был не глупее остальных. А еще добрый. Они женаты всего полгода, а Мэйлин уже влюбилась в него.

У нее не было возможности рассказать о Ньо с тех пор, как муж пришел. Мэйлин не сомневалась, что он будет умолять ее не ходить на встречу с братом, просто чтобы сохранить мир в семье. И как же ей поступить? Ускользнуть на рассвете, не предупредив мужа?

В дальнем конце большой комнаты старый господин Лун играл в маджонг[14] с тремя соседями.

Господин Лун всегда был очень спокоен. В круглой шапочке, с небольшой седой бородкой и длинной тонкой косичкой, этот старик напоминал доброго мудреца. Теперь, когда подросли двое сыновей, он был доволен тем, что отошел от дел и оставил бо́льшую часть тяжелой работы им, хотя по-прежнему следил за полями и собирал ренту. Когда он ходил по деревне, то раздавал ребятишкам сладости, однако, если родители этих же ребятишек ему задолжали, выбивал то, что ему причиталось. Господин Лун был неразговорчив, но если начинал беседу, то обычно для того, чтобы дать понять, что он богаче и мудрее своих соседей.

– Один купец сказал мне, – заметил он, – что видел комплект для игры в маджонг из слоновой кости.

У него самого игральные кости были из бамбука. Бедняки обычно использовали бумажные карты.

– Ох, господин Лун, а вы не хотите купить комплект из слоновой кости? – вежливо поинтересовался один из соседей. – Смотрелось бы очень изысканно.

– Не исключено. Но я лично такого пока не видел.

Они продолжили партию. Его супруга молча наблюдала с соседнего стула. Ее волосы были туго зачесаны назад, подчеркивая высокие скулы, суровые глаза пристально смотрели на кости. Выражение лица, казалось, говорило: будь она на месте мужа, у нее получилось бы лучше.

Через некоторое время она повернулась к Мэйлин:

– Сегодня на улице видела твою мать. – Глаза сверкнули злобой. – С ней был паренек. Хакка. – Она помолчала, а потом добавила с неприязнью: – Да твоя мать и сама хакка.

– Моя бабка была хакка, – возразила Мэйлин, – а мать хакка лишь наполовину.

– Ты первая хакка в нашей семье, – холодно продолжила свекровь.

Мэйлин потупилась. Посыл был ясным. Свекровь намекала, что знает о визите Ньо, и ждала признания. Должна ли она это сделать? Мэйлин знала: лучше сказать. Но крохотная искра бунтарства зародилась глубоко внутри, и Мэйлин промолчала. Свекровь продолжала буравить ее взглядом.