Лицо Вирджила, бесхитростное и при этом вызывающее, наглое, хотелось отхлестать по щекам, настолько неуместно прозвучали эти слова сейчас, в день прощания с отцом.
В считаные секунды их дорогой отец превратился в материал.
А Вирджил упрямо продолжал:
– Разве Диоген не прав? Он называл себя киником, то есть циником (по-гречески «собака»), но в его словах нет никакого цинизма, это чистая правда. Если вы верите в душу, как Диоген, то должны понимать: душа бессмертна, а тело – отбросы. Оно разлагается, в отличие от души.
– Заткнешься ты наконец?
Том схватил младшего брата за грудки, и сестры напрасно пытались вмешаться.
Вирджил попытался высвободиться, но Том был для него слишком силен, несмотря на выпитое и усталость. Таким же захватом шеи старший брат парализовывал его маленького.
– Том, что ты делаешь? Это безумие! – выкрикнула Беверли.
– Это он обезумел. Мелет своим дурацким языком первое, что в голову придет.
Том, ворча, швырнул брата на землю. Тот тяжело упал на бок в тронутую изморозью траву и поначалу даже не мог пошевелиться. Том почувствовал восхитительный прилив адреналина в крови.
А Вирджил лежал, словно мертвый. Насмерть перепуганный. В ушах звенело. Из ноздрей текло что-то темное, на расширенные от страха глаза навернулись слезы.
– Том, прекрати! – взмолилась София. – Он просто высказался…
– Никто не хочет слушать его бредни.
– Мама может услышать. Господи…
Том со злостью высвободился из объятий вцепившихся в него сестер. Вирджилу удалось наконец подняться, и он стоял, дрожа, перед старшим братом.
– Не бойся, больше не трону. Хотя хочется убить.
Ярость вспыхнула и погасла.
Вирджил, прихрамывая, побежал в дом, как побитый пес. Будет плакаться матери в жилетку, подумал Том. Черт бы его побрал!
Сестры держались в отдалении, тоже побаиваясь старшего брата. Том стоял, широко расставив ноги, и тяжело дышал. Сердце колотилось как ненормальное.
Он отвернулся, чтобы сестры не увидели, как его глаза горят от радостного возбуждения.
В кармане у Вирджила лежало пресс-папье в виде треугольного камня.
Упав на землю, он его нащупал. Вытащил не без труда.
Встал сначала на четвереньки, потом кое-как поднялся на ноги. Над ним нависал Том, краснощекий, брутальный, подвыпивший, бешеный. Вирджил размахнулся и ударил обидчика в левый висок. Тот вскрикнул от боли, брызнула кровь. Вирджил отшатнулся, а вокруг раздались женские крики:
Вирджил, не надо! Вирджил, остановись!
Она лежит на кровати, на своей половине.
Мысли медленно накатывают клочковатыми словами, похожими на разорванные облачка.
Удивление: она еще жива.
Первый и самый глубокий сюрприз для вдовы: еще жива.
Бдение. Такое же бесконечное, как пустыня Сахара с песком, блестящим под жаркими, слепящими лучами солнца. К ней тянется столько рук, и всех надо утешить.
На что только не пойдешь, чтобы справиться с этим изнурительным бдением!
В ванной на белоснежном столике лежат таблетки. Ее и мужа. Относительно новые и совсем старые. Какие-то были приобретены аж в 1993 году.
Сильные болеутоляющие, сохранившиеся со времен, когда Уайти чистили зубной канал. Пятьдесят миллиграммов. Ей пришлось разрезать их на две, а то и на три части зубчатым ножом, прежде чем проглотить вместе с водой.
Их много. Почти полная пластиковая упаковка.
Таблетки в аптечке, таблетки на столике. Сколько же их? Пятьдесят, восемьдесят, сто?
Разной формы, разного цвета. Даже интересно их разглядывать.
Может, этой ночью обойдешься без них? А, Джесс?
Правильный совет. Она ведь так устала. Уснет и без таблеток.
За вечер она выпила один или два, а может, даже три бокала вина. Поди запомни, когда тебе надо встречать гостей, обниматься с ними, целоваться. Неудивительно, что сбилась со счета.
Иди сюда, Джесс. Сядь рядышком.
Как всегда, он обнимает ее. Их руки сплетаются. Ему не мешало бы побриться.
Мужчина крупный. Даже когда лежит, кажется, будто он над ней нависает.
Он всегда будет ее любить и защищать. Пообещал же.
Это даже не голос Уайти, а просто такой спокойный умиротворяющий голос. Вдова – единственная связь между умершим и миром живых. Без тебя меня нет.
Последняя воля и завещание Джона Эрла Маккларена
Все мое состояние должно быть поделено поровну между моей дорогой супругой и моими дорогими детьми…
Дорогие дети ошарашены. Они в ярости. Не верят своим ушам.
Он все поделил на равные части! То есть оставил Вирджилу столько же, сколько каждому из них.
Он оставил Вирджилу столько же, сколько Тому (его правой руке), а Беверли (не проработала ни одного дня и вышла замуж за банковского служащего) столько же, сколько Лорен и Софии (всю жизнь горбатятся).
Разве справедливо, кипела Беверли, завещать сестрам (незамужним, бездетным, которым не надо никого обеспечивать, кроме себя) столько же, сколько ей, матери двоих детей? Уайти что, забыл, как дорого они нынче обходятся?
Разве справедливо, кипела Лорен, завещать Тому (прибравшему к рукам семейный бизнес и получившему огромную прибавку к окладу) столько же, сколько ей (вкалывающей много лет за скромную зарплату государственного служащего)? И разве справедливо оставить хоть что-то толстой, нудной Беверли, имеющей мужа, который ее всем обеспечивает?
