Маленькие мужчины

Глава четвертая

Вехи

Утром в понедельник, направляясь на уроки, Нат внутренне ежился: ему казалось, что сейчас придется обнаружить перед всеми свое невежество. Однако мистер Баэр усадил его в глубокой оконной нише, где можно было повернуться ко всем спиной, и там он отвечал урок Францу, так что никто не слышал его ошибок и не видел, как он перепачкал тетрадь. Нат был от души за это признателен и трудился с таким прилежанием, что мистер Баэр, взглянув на его разгоряченное лицо и перемазанные чернилами пальцы, с улыбкой произнес:

– Не переусердствуй, сын мой, а то силы иссякнут. Времени у тебя достаточно.

– Нет, я должен проявлять усердие, иначе не догоню остальных. Они вон сколько всего знают, а я – ничего, – ответил Нат, доведенный едва ли не до отчаяния тем, как мальчики повторяют уроки из грамматики, истории и географии с отменными, как ему казалось, легкостью и точностью.

– Ты знаешь много такого, чего не знают они, – возразил мистер Баэр, присаживаясь с ним рядом, пока Франц объяснял младшеклассникам хитрую штуку под названием «таблица умножения».

– Правда? – недоверчиво переспросил Нат.

– Именно. Во-первых, ты умеешь сдерживать свои чувства, а вот Джек, который проворно считает, – нет; это важный урок, и, как мне представляется, ты его заучил крепко. Ты умеешь играть на скрипке, а никто из них не умеет, хотя им бы очень хотелось. Но самое главное, Нат, ты очень хочешь учиться, а это уже полдела. Сперва, может, будет нелегко, даже руки станут опускаться, но ты не сдавайся, и со временем будет все проще и проще.

Нат слушал эти слова, и личико его светлело на глазах, потому что, хотя список его умений и оказался недлинным, ему отрадно было сознавать, что у него есть хоть что-то за душой.

«Да, сдерживать чувства я умею – научишься, когда тебя бьет отец, и на скрипке играю, хотя и не могу сказать, где находится Бискайский залив»[14], – думал он с неописуемым чувством облегчения.

А потом произнес вслух, да так уверенно, что Деми услышал:

– Я очень хочу учиться, и я постараюсь. Я никогда не ходил в школу, однако не по своей вине, и если мальчики не станут надо мной смеяться, у меня все получится, потому что вы и госпожа очень ко мне добры.

– Они не будут смеяться, а если вдруг надумают, я им скажу, чтобы перестали! – воскликнул Деми, забыв на миг, где находится.

Урок завершился на «семью девять», и все подняли глаза – посмотреть, что происходит.

Решив, что урок взаимопомощи сейчас важнее арифметики, мистер Баэр рассказал им про Ната, причем история у него получилась такая занимательная и трогательная, что добросердечные мальчики тут же пообещали помогать новому товарищу по мере сил, более того, сочли для себя честью поделиться премудростью с пареньком, который так отменно играет на скрипке. Призыв мистера Баэра сообщил им нужный настрой, и Нату почти не пришлось преодолевать препятствий, потому что от желающих «пособить» ему в освоении знаний отбою не было.

Однако заниматься подолгу ему, в силу слабости здоровья, не следовало, а потому миссис Джо придумывала ему всевозможные развлечения, пока остальные сидели за книгами. Лучшим лекарством, надо сказать, стала его грядка, и Нат трудился, как крот, подготавливая землю, сажая фасоль, внимательно наблюдая за ростом побегов и радуясь каждому зеленому листочку и тонкому стебельку, который вырывался из земли и тянулся вверх в теплом весеннем воздухе. Никто еще не рыхлил землю столь же добросовестно – мистер Баэр даже опасался, что семена не смогут прорасти, так часто Нат переворачивал почву; мистер Баэр давал ему несложные задания по приведению в порядок клумб или клубничных грядок – Нат работал и жужжал себе под нос, подобно сновавшим вокруг трудолюбивым пчелкам.

– Вот она, моя лучшая жатва, – говорила миссис Баэр, ущипнув когда-то худенькую щечку, которая становилась все круглее и румянее, или погладив сутулые плечики, которые постепенно распрямлялись благодаря здоровому труду, питательной пище и отсутствию тяжкого бремени бедности.

Деми был его дружком, Томми – покровителем, а Дейзи – утешительницей в минуту невзгод; несмотря на то что все они были младше Ната, его робкая душа обретала радость в их невинном обществе, чураясь более буйных игр старших мальчиков. Мистер Лоренс о нем не забывал, присылал одежду и книги, ноты и благие пожелания, а время от времени наведывался посмотреть, как у Ната дела, или свозить его в город на концерт; в таких случаях Нат мгновенно переносился на седьмое небо, потому что попадал в изумительный дом мистера Лоренса, встречался с его красавицей-женой и маленькой ангелоподобной дочкой, съедал вкусный ужин и наслаждался такой роскошью, что потом много дней подряд только этим и полнились его разговоры и сны.

Как мало нужно, чтобы сделать ребенка счастливым, и как жаль, что в мире, где столько солнечного света и всяких приятных вещей, существуют измученные личики, пустые карманы, одинокие маленькие сердца. Сознавая это, Баэры собирали каждую крошку, чтобы накормить своих голодных воробушков, ибо богаты они были лишь одним – душевной щедростью. Многие подруги миссис Джо, у которых были свои дети, присылали игрушки, которые тем надоели, и их починка стала именно тем занятием, которое увлекало Ната и очень ему подходило. Его тонкие пальчики оказались очень ловкими и аккуратными, и много дождливых дней он провел с бутылкой клея, ножом и красками за починкой мебели, животных и игр, Дейзи же играла роль портнихи при искалеченных куклах. Починенные игрушки аккуратно складывали в отдельный ящик, на рождественские подарки бедным соседским детям: именно так мальчики из Пламфилда отмечали день рождения Того, кто любил бедняков и благословлял детей.

Деми неустанно читал и пересказывал свои любимые книги – они провели много приятных часов среди ветвей старой ивы, погрузившись в «Робинзона Крузо», «Тысячу и одну ночь», рассказы мисс Эджеворт и другие славные и бессмертные истории, которые будут радовать детей еще долгие века. Перед Натом открылся новый мир, а желание узнать, куда дальше поведет сюжет, помогло ему освоить искусство чтения не хуже других, и он почувствовал себя таким богачом и так гордился своим новым достижением, что возникла опасность, как бы он не превратился в такого же книжного червя, как и Деми.

Случилась и еще одна полезная вещь, причем самым неожиданным и благоприятным образом. У нескольких мальчиков был свой «бизнес», как они это называли, – дело в том, что большинство из них были бедны, и, сознавая, что им придется самим прокладывать себе дорогу в жизни, Баэры приучали их к самостоятельности. Томми продавал яйца, Джек приторговывал червями, Франц помогал вести уроки и получал за это плату, Нед охотно плотничал, ему поставили токарный станок, и он изготавливал всевозможные полезные или симпатичные вещицы для продажи, а Деми мастерил водяные мельницы, волчки и неведомые машины, чрезвычайно сложные и совершенно бессмысленные, и сбывал их товарищам.

– Пусть станет механиком, если захочет, – говорил мистер Баэр. – Мальчику нужна профессия, тогда он обретет самостоятельность. Труд облагораживает, и какими бы талантами ни обладали эти юноши, хоть поэта, хоть пастуха, мы станем их развивать и, по возможности, ставить им на пользу.

А потому, когда однажды возбужденный Нат прибежал к нему и спросил:

– Можно, я схожу поиграю для людей, которые устроили пикник у нас в лесу? Они заплатят, я хотел бы немного заработать, как и другие, а зарабатывать иначе, чем игрой на скрипке, я не умею, – мистер Баэр с готовностью ответил:

– Ступай, я очень рад. Работа несложная и приятная, хорошо, что тебе ее предложили.

Нат пошел и справился блестяще: домой он вернулся с двумя долларами в кармане, которые продемонстрировал с великим удовлетворением, а потом рассказал, как приятно прошел день, какими добрыми оказались молодые люди, как хвалили его танцевальные мелодии и пообещали пригласить его снова.

– Это куда лучше, чем играть на улице, потому что тогда мне ничего не доставалось, а теперь у меня и деньги есть, и время прошло приятно. У меня, можно сказать, тоже бизнес, как у Томми и Джека, и мне это очень нравится, – сообщил Нат, гордо поглаживая старый кошелек и уже чувствуя себя миллионером.

Бизнес действительно пошел, потому что с наступлением лета пикники стали устраивать часто и услуги Ната шли нарасхват. Ему никогда не запрещали пойти поиграть, если это не сказывалось на учебе и заказчиками выступали воспитанные молодые люди. Мистер Баэр объяснил Нату, что хорошее базовое образование необходимо всем и что ни за какие деньги нельзя соглашаться выступать перед теми, кто может сбить его с истинного пути. С этим Нат был полностью согласен, и приятно было смотреть, как этот простодушный паренек садится в тележку, которая специально подбирала его у ворот, или как возвращается домой, играя на скрипочке, усталый, но довольный, с честно заработанными деньгами в кармане, а иногда еще и с лакомствами со стола для Дейзи или малыша Теда – про них он никогда не забывал.

– Буду копить на собственную скрипку, тогда я смогу зарабатывать на жизнь, верно? – говаривал он, отдавая свои доллары на хранение мистеру Баэру.

– Надеюсь, что да, Нат, но сперва нужно вырасти и окрепнуть, а также вложить побольше знаний в твою музыкальную головку. Тогда мистер Лори подыщет тебе какое-нибудь местечко, и через несколько лет мы все будем ходить слушать твои выступления.

Совместная работа, одобрение, надежда – жизнь Ната день ото дня становилась легче и счастливее, а в музыке он делал такие успехи, что учитель прощал ему некоторое тугодумие в других вещах, зная, что чистое сердце всегда заставит голову работать. Если Нат начинал пренебрегать основными уроками, хватало простейшего наказания – у него на день отбирали смычок и скрипку. Страх навсегда лишиться закадычной подружки заставлял его погрузиться в учебу, а поскольку он не раз уже доказал себе, что в состоянии усваивать уроки, не было никакого смысла твердить: «Я не смогу».

Дейзи всей душой любила музыку и с величайшим почтением относилась ко всем музыкантам – она часто сидела на лестнице под дверью Ната, пока он занимался. Ему это страшно нравилось, и ради своей молчаливой слушательницы он играл в полную силу, ибо внутрь она не входила никогда, а предпочитала сидеть, стачивая яркие лоскутки или наряжая одну из своих куколок, с радостно-мечтательным выражением лица, заставлявшим тетю Джо смахивать слезы и произносить: «Ну вылитая моя Бет» – и тихонько проходить мимо, ведь даже ее привычное присутствие могло нарушить тихую детскую радость.

Нат очень любил миссис Баэр, однако еще сильнее его влекло к доброму профессору, который по-отечески относился к робкому, слабому ребенку, едва не утонувшему в бурном море, по которому его лодочку носило без руля целых двенадцать лет. Похоже, за ним всегда приглядывал какой-то добрый ангел, потому что, хотя тело его и пострадало, душа осталась почти незапятнанной и на берег он вышел столь же невинным, сколь и дитя с утонувшего корабля. Возможно, именно любовь к музыке позволила ему сохранить душевную чистоту, несмотря на царившие вокруг смуты; так считал мистер Лори, а уж кому знать, как не ему. Как бы то ни было, папе Баэру доставляло удовольствие пестовать добродетели Ната и исправлять его недостатки, тем более что новый его ученик оказался ласковым и послушным, точно девочка. Папа Баэр часто называл Ната своей «дочкой», когда говорил о нем с миссис Джо, она же над этим посмеивалась, потому что мадам были по душе мужественные мальчики, а Ната она считала душенькой, но слабаком, хотя догадаться об этом было невозможно – она баловала его, как и Дейзи, и он безгранично ею восхищался.

Лишь один изъян Ната доставлял Баэрам сильное беспокойство, притом что они понимали, что вскормлен он страхом и невежеством. Вынуждена сообщить, что Нату случалось лгать. То была не черная ложь, а разве что серенькая, порой же речь шла и просто о невинных, совершенно белых выдумках, но дело не в этом, ложь всегда ложь, и хотя в нашем странном мире часто случается из вежливости говорить неправду, нет этому оправдания, и все об этом знают.

– Остерегайся постоянно: следи за своим языком, глазами и руками, потому что солгать случается словом, взглядом или делом, – сказал мистер Баэр в одной из бесед с Натом по поводу главного его недостатка.

– Знаю, и я ведь не специально, но настолько проще ладить с людьми, если не стараться всегда говорить полную правду. Раньше я лгал, потому что боялся отца и Николо, а теперь делаю это потому, что мальчики надо мной смеются. Помню, что это нехорошо, но забываюсь.

Казалось, Нат очень удручен своими грехами.

– Когда я был маленьким, мне тоже случалось говорить неправду! Ах! Какие я плел небылицы, и знаешь, как моя старая бабушка меня от этого отучила? Родители меня поучали, плакали, наказывали, но я, как и ты, забывался. А потом милая моя бабуля сказала: «Я помогу тебе запомнить и заставить этого сорванца слушаться». И с этими словами она вытащила мой язык изо рта и отхватила ножницами самый кончик – показалась кровь. Уж поверь мне, это было совершенно ужасно, однако мне пошло на пользу, потому что язык болел много дней, слова приходилось произносить медленно и я успевал подумать. После этого я сильно остерегался, и все у меня получалось, потому что я боялся больших ножниц. Милая моя бабуленька была ко мне очень добра, и когда умирала в далеком Нюрнберге, она молилась, чтобы ее маленький Фриц всегда любил Господа и говорил правду.

– У меня никогда не было бабушки, но если вы считаете, что мне это поможет, подрежьте мне язык, – героически предложил Нат: он очень боялся боли, но совсем не хотел оставаться лгуном.

Мистер Баэр улыбнулся и покачал головой:

– Есть способ получше, я его уже один раз опробовал, и все получилось. Каждый раз, как ты солжешь, не я буду тебя наказывать, а ты меня.

– Как это? – изумился Нат.

– Будешь по старинке бить меня линейкой. Сам я редко ею пользуюсь, но если ты станешь причинять боль мне, это окажется памятнее, чем если ее будешь испытывать ты.

– Бить вас? Ни за что! – воскликнул Нат.

– Ну, тогда придется тебе последить за своим проказливым языком. Я тоже не люблю боли, но готов ее стерпеть, чтобы излечить тебя.

Это предложение так поразило Ната, что он стал ответственнее относиться к своим словам и больше не оступался, ибо расчет мистера Баэра оказался правильным: любовь к нему сдерживала Ната надежнее, чем страх за самого себя. Но увы! В один несчастливый день Нат расслабился, и, когда Эмиль посулил надрать ему уши, если окажется, что это он пробежал по его грядке и сломал лучшие кукурузные початки, Нат объявил, что он тут ни при чем, а после постыдился признаться, что именно он это и натворил, когда прошлым вечером удирал от Джека.

Нат решил, что никто не дознается, но оказалось, что его видел Томми, и когда через пару дней Эмиль заговорил об этом снова, Томми подтвердил его догадки, причем при мистере Баэре. Уроки уже закончились, все они стояли в прихожей, а мистер Баэр как раз присел на плетеную кушетку, чтобы повозиться с Тедди, но когда он услышал слова Томми и увидел, как густо покраснел Нат, он посмотрел на него испуганным взглядом, положил малыша и произнес:

– Ступай к маме, пузырь, я скоро приду.

И, взяв Ната за руку, он отвел его в класс и закрыл дверь.

В первую минуту мальчики молча переглядывались, а потом Томми выскользнул наружу и заглянул сквозь полузакрытые шторы – представшее зрелище сильно его озадачило. Мистер Баэр только что снял со стены над своим столом длинную линейку – пользовались ею так редко, что она успела покрыться пылью.

«Ничего себе! Ну в этот раз Нату и достанется! Зря я проболтался», – подумал добросердечный Томми, знавший, что в их школе нет большего позора, чем наказание линейкой.

– Помнишь, о чем мы говорили в прошлый раз? – печальным, а вовсе не сердитым тоном произнес мистер Баэр.

– Да. Только, пожалуйста, не заставляйте меня, я этого не вынесу! – воскликнул Нат, который отступал к дверям, стиснув руки за спиной, с выражением крайнего смятения.

«И чего он не соберется с духом и не потерпит, как положено мужчине? Я бы потерпел», – подумал Томми, хотя сердце его так и неслось вскачь.

– Я сдержу свое слово, а ты помни, что нужно говорить правду. Сделай, как я сказал, Нат: возьми и ударь меня как следует шесть раз.

Эти последние слова так поразили Томми, что он едва не свалился на землю, но в последний момент уцепился за подоконник и повис на нем, причем глаза у него стали такими же круглыми, как и у чучела совы на каминной полке.

Нат взял линейку, ибо, когда мистер Баэр говорил таким тоном, не подчиниться ему было невозможно, и с видом страшно перепуганным и виноватым – можно подумать, ему предложили зарезать своего наставника – нанес два слабых удара по протянутой к нему крепкой руке. Потом он остановился и поднял глаза, полуослепшие от слез, однако мистер Баэр произнес ровным голосом:

– Продолжай, да сильнее.

Будто бы поняв, что это неизбежно, и стремясь поскорее покончить с наказанием, Нат провел рукавом по глазам, нанес еще два стремительных и крепких удара – кожа на руке покраснела, однако наносившему было даже больнее.

– Не довольно ли? – спросил он, задохнувшись.

– Еще два, – прозвучал ответ, и он ударил еще дважды, почти не видя, куда бьет, а потом швырнул линейку через всю комнату и обеими ручонками стиснул добрую руку, приник к ней лицом и зарыдал от избытка любви, стыда и раскаяния:

– Я запомню! Точно! Навсегда!

Тогда мистер Баэр обнял его за плечи и произнес тоном, в котором звучало не меньше сострадания, чем чуть раньше – твердости:

– Я в этом уверен. И попроси Господа тебе помочь, чтобы нам не пришлось еще раз все это переживать.

Томми больше ничего не видел – он прокрался обратно в прихожую, причем вид у него был настолько взбудораженный и очумелый, что остальные мальчики собрались вокруг, допытываясь, что там происходит с Натом.

Томми поведал им о случившемся театральным шепотом, и вид у них стал такой, как будто небо сейчас упадет на землю: от такого переворота привычного порядка вещей у них у всех дух захватило.

– А меня он однажды заставил то же самое делать, – признался Эмиль, будто бы речь шла о некоем страшном преступлении.

– И ты ударил? Любимого нашего папу Баэра? Вот только попробуй еще раз! – воскликнул Нед, в приступе праведного гнева схватив Эмиля за воротник.

– Да это уже давно было. А теперь я не стал бы, хоть голову мне отрежь. – Эмиль мягко уложил Неда на спину, вместо того чтобы полезть на него с кулаками, что обязательно сделал бы в менее торжественном случае.

– Да как ты мог? – изумился Деми.

– Да я тогда совсем ополоумел, решил, что ничего страшного, может, мне даже понравится. Но когда я нанес дяде первый и очень крепкий удар, мне вдруг сразу вспомнилось все, что он для меня сделал, и больше я уже не смог. Никакими силами! Он мог положить меня на пол и топтать ногами, я и то бы не сопротивлялся, так ужасно мне было. – Эмиль звучно стукнул себя кулаком в грудь, показывая, как совестно ему за свои былые поступки.

– Нат ревет белугой, и стыдно ему будьте-нате, так что давайте об этом ни слова, ладно? – предложил добряк Томми.

– Разумеется, но все равно лгать ужасно. – Всем своим видом Деми показывал, что еще ужаснее, когда наказан оказывается не сам грешник, а его ненаглядный дядя Фриц.

– Пошли-ка отсюда, чтобы Нат мог незаметно пройти наверх, если захочет, – предложил Франц и повел их в сарай, где принято было искать убежища в минуты душевных смут.

Нат не пришел обедать, однако миссис Джо отнесла ему еды и ласково с ним поговорила, отчего ему сделалось легче, хотя он и не смог поднять на нее глаза. Но вот мальчики, игравшие на улице, услышали звуки скрипки и сказали себе: «Все с ним в порядке». Нату действительно полегчало, но спускаться вниз он стыдился; впрочем, когда он наконец открыл дверь, чтобы выскользнуть в лес, оказалось, что на ступенях сидит Дейзи, а в руках у нее ни куклы, ни рукоделья, только носовой платочек – она будто бы оплакивает своего пленного друга.