Легенды Крыма

Ялыбогазский камень

Отузская легенда

Донеслась из ущелья девичья песня, высокой нотой прорезала воздух, на мгновенье оборвалась и тут же, подхваченная многими голосами, развернулась по долине.

Это девушки спешат домой, покончив с укладкой винограда; спешат, точно быстро набегающие сумерки подгоняют их.

И пугливо оглядываются на заколоченный дом, о котором рассказывают в народе страшное. Одинокий дом в самом горле ущелья, где не помнят, чтобы кто-нибудь жил.

Торопится пройти поскорее это место одна отставшая девушка и, роняя из платка виноградную кисть, бегом догоняет подруг.

Не бойся, милая девушка, никто не тронет тебя; давно перестали пугать людей говорящие духи Ялы-Богаза, – с тех пор как с приходом новых людей позабылась старая сказка и одноглазый великан, бросавший глыбы скал в проходящих по ущелью, не встанет из могилы.

Вместе с серой скалой разбили эту могилу на мелкие камни, чтобы свезти в низину, где в зеленых садах белеют хорошенькие домики.

Иди, девушка, спокойно. Дома уже дымится в каганке ужин – вкусный ужин после трудового дня. И если теплая ночь пересилит сонную усталь, ты прильнешь потом к коленям бабушки Ирины, и расскажет тебе старуха сказку о великане, о том самом, что жил когда-то в Ялы-Богазе.

Глядя на светлые звезды, ты не дослушаешь до конца. Из-за высоких тополей покажется темный великан, блеснет горящим глазом, протянет к тебе руки и, не достав девичьей косы, уйдет в туманы долины. Вместе с ними потянется к Ялы-Богазу посмотреть, на месте ли камень со следами шести пальцев его руки.

Тверже камня и стали были они, как сила, которую он носил.

Из всех тополей самый высокий не достигал его плеча, и морская волна в зимнюю бурю не могла заглушить его голоса.

Боялись великана люди и, когда слышали его рев от Ялы-Богаза, спешили выгнать ему овцу или быка, чтобы успокоить гнев.

А вслед за спадом листа в наступающий месяц свадеб хотел великан большей жертвы.

Тогда дрожали окна от его рева и потухал огонь в очаге.

Тогда напуганные люди выбирали одну из девушек, уводили ее в Ялы-Богаз и оставляли связанной на высокой скале, чтобы великан мог легче взять ее.

Чем дальше, тем больше терпели от него люди, не зная, как избавиться.

Но, чтобы уйти от беды, мало только терпеть. Нашелся, кто подумал так. Нашелся смелый, как орел, который не боится людей, как бы высоко они ни поднялись.

– Препи на тон скотосо! Нужно убить!

Посмеялись над ним в деревне.

– Он как гора, а ты как мышь перед ним.

И чтобы посмеяться до конца, отправили его к великану в месяц свадеб.

– Иди, если смел не на словах только.

Солнце зашло за Ечки-даг, и от Карадага показался всхожий месяц, а юноша не дошел еще до Легенер-кая, где ночевал великан.

Остановился он на одной из скал отдохнуть, оглянулся на долину.

Серебрились на месяце тополя, серебристой чешуей покрылось море. Стих ветер, смолкли голоса Ялы-Богаза, в деревне зажглись огни.

«Хорошо у нас в долине, – подумал юноша, – но лучше не жить, чем сносить гнев. Скоро нужна будет новая жертва, может быть, отдадут мою Эльбис».

Вспомнил юноша свою Эльбис и запел любовную песню.

«Проникла уже», – подумал юноша и услышал каменный голос:

– «Ха, ха», поешь – пой, лучше пой, чтобы и со мной случилось так, как поешь.

Подумал юноша. Улыбнулся своей мысли, обещал помочь.

– Жди завтра. Приведу свою Эльбис.

И назавтра привел свою Эльбис, красавицу Эльбис, лучше которой не было в деревне.

Великан отдыхал у скалы и казался горой, которая шевелилась.

Оттого девушке стало жутко.

Но, взглянув на юношу, она забыла страх.

– Посмотри – нравлюсь ли я тебе, – крикнула девушка. – Если нравлюсь – открой пошире глаз, и я пошлю тебе мою птичку-любовь.

И открыл свой единственный глаз великан, и пустила девушка в него каменную стрелу с отравой.

Взвыл от боли великан, затрясся от его воя воздух, громовым перекатом понеслось по горам эхо. Хотел броситься к девушке, но, ослепнув, оступился и стал кататься по земле; затряслась земля, и сама собой вырылась под ним в скале могила. И в минуту последнего гнева стал швырять он во все стороны глыбы скал.

И одна такая глыба упала в Ялы-Богазе во двор заколоченного дома, где лежит и теперь со следами шести пальцев руки великана.

Кончена сказка. Спит девушка на коленях старухи, и гладит старуха дряхлой рукой ее шелковистые волосы:

– Спи спокойно, милая, не бойся страхов. Нет больше на свете страшных великанов.

Только отчего так неспокоен твой сон, так высоко вздымается грудь и вздрагивает юный девичий стан? Или причудился во сне кто другой, которого боишься ты больше великана из сказки, или та птичка, что поймали твои глаза, когда шла ты на работу, уже успела опуститься на твои уста и трепещет теперь в твоем сердце?

Ялы-Богаз– береговое ущелье в самой талье красавицы Отузской долины. Здесь стоит всегда забитый Потемкинский домик, когда-то с красивой каменной колоннадой, переделанной теперь на татарский лад.

Издавна за ним сохранилась славадома говорящих духов(Сулеймен-сарай). Во дворе этого дома лежит каменная глыба со следами как бы шести огромных пальцев. Татары говорят, что они отпечатались в скале, когда великан, живший на соседней горе Легенер-кая, бросал в долину камни, и это якобы один из камней, которым он в ярости швырнул в долину, борясь со смертью. Легенер-кая– Таз-скала, названа татарами так, потому что на вершине скалы точно выдолбленные в камне легены – тазы.

Легенду рассказывал мне приказчик местной садовладелицы Татьяны Лазаревны Альянаки – татарин Абду-Кадыр.

Подобные же легенды о великанах встречаются во многих других горных деревнях Крыма, например в Тарахташе. Как замечает Л. Афанасьев (Великаны и карлики. М., 1868, т. II, стр. 636), предание о великанах общо всем индоевропейским народам. В космическом эпосе Гесиода Титан является олицетворением грозовой тучи с молнией, символическим образом которой представляется большой горящий глаз исполина. Одноглазые циклопы Одиссеи отличаются необычной силой, в то же время дики, грубы и жестоки. Они живут порознь в пещерах, на вершинах гор, и им неведомы основания культурной жизни и законы справедливости. Наша легенда – легенда греческого происхождения, усвоенная затем новыми насельниками долины – татарами.Элъбис– Надежда.

Кетерлез

Козская легенда

Кетерлез омыл лицо водой, посмотрел в ручей.

– Сколько лет прошло, опять молодой. Как земля: каждый год старой засыпает – молодой просыпается.

Посмотрел вокруг. Синим стало небо, зеленым лес, в ручье каждый камешек виден.

«Кажется, не опоздал», – подумал Кетерлез и стал подниматься в гору.

У горы паслась отара. Блеяли молодые барашки, к себе звали Кетерлеза.

– Отчего в этот день коней, волов не трогают, не запрягают, а нас на шашлык берут? – остановились, спрашивая, овцы.

Подогнал их чабан:

– Нечего даром стоять.

По тропинке ползла змея.

«Кетерлез, верно, близко», – подумал пастух.

Когда Кетерлез молодым был, с коня змею копьем убил. С тех пор, когда он идет, всегда змея от него убегает.

Поднял чабан камень, чтобы убить змею. Крикнул ему Кетерлез:

– Лучше ложь в себе убей, чем змею на дороге.

Не коснулось слово сердца чабана, и убил он змею.

– Хорошо вышло, Кетерлез будет очень доволен.

Вздохнул Кетерлез: посмотрел вниз. Внизу, по садам, под деревьями, сидели люди, готовили на шашлык молодого барашка.

– Ай, вкусный будет. Когда придет Кетерлез, есть чем угостить.

– Может быть, прежде ходил, теперь больше не ходит, – сказал один.

Засмеялся другой.

– Наш Хабибула крепко его ожидает. Думает, покажет ему ночью Кетерлез золото; богатым будет.

Сидел Хабибула на утесе, молчал.

– Отчего молчишь, Хабибула? Старым стал, прежде всегда хорошую песню пел.

И запел Хабибула:

– Ждем тебя, Кетерлез, ждем; прилети, Кетерлез, к нам сегодня, принесись на светлых струях, заиграй, музыка сердца. Чал, чал, чал!..

Прислушался Кетерлез, подумал:

«Вот золота ищет человек, а золото – каждое слово его».

Протянул руки к солнцу. Брызнули на землю лучи. Сверкнул золотом месяц на минарете.

Пел Хабибула:.

– Золотой день пришел к бедняку, – Кетерлез не обидит людей… Чал, чал, чал!..

Пел и вдруг затих.

Не любит его Кэтыджэ, хоть говорит иногда, что любит. Нужен ей другой, нужен молодой, богатый нужен.

– Богатый значит умный, – говорит она. – Был первый муж богат – хочу, чтобы второй еще богаче был. Все сделаю тогда, все будет в руках.

Смотрит Хабибула вперед, не видит, что близко; что далеко – видит, где другие не видят. Ищет глазами Кетерлеза среди гор и леса. Верит, что придет он. Обещает поставить ему на старом камне свечу из воска, бал-муму.

Понял Кетерлез, чего хочет Хабибула, покачал головой.

– Те, что пьют и едят по садам, счастливее этого.

Пили и ели люди по садам, забыли о Хабибуле и Кетерлезе.

Не заметили, как пришла ночь. Зажег Хабибула на старом камне свечу, ждет Кетерлеза.

Долго ждет.

Поднялась золотая луна; услышал шорох в кустах, заметил, как шевельнулись ветки, как осветил их дальний огонь.

– Ты хотел меня, – сказал голос. – Вот я пришел. Знаю, зачем звал. Молодым был – только песню любил, старым стал – женщину хочешь. Для нее золото ищешь.

– Для нее, – сказал сам себе Хабибула.

– Слышишь, Хабибула, как шумит ручей – молодой ручей; как колышется трава – свежая трава. Только старый ты – не услышишь завтра.

– Слышишь, как твое сердце бьется, хочет поспеть за другим, молодым. Не успеет только.

– Имел в себе золото ты, было легким оно. Из земли захотел. А поднимешь?

Не слушал дальше Хабибула, бросился в кусты, откуда был свет.

– Не опоздать бы.

Бежал к свету по лесу, рвал о карагач одежду, изранил себя.

– Теперь близко. Слышал сам голос Кетерлеза. В двух шагах всего.

И увидел Хабибула, как под одним, другим и третьим кустом загорелись в огне груды золота.

Подбежал к ним; брал руками горящие куски, спешил спрятать у себя на груди. Плакал от радости и страха, звал прекрасную Кэтыджэ.

Тяжело было нести. Подкашивались ноги, не помнил, как добрался до деревни.

Не было даже сил постучать к Кэтыджэ. Упал у порога.

– Кетерлез дал много золота. Все твое. Принес тебе, моя чудная.

Шли тихо слова, не доходили до Кэтыджэ. Спала крепко она, обняв руками другого.

Не нужен ей больше Хабибула.

И умер Хабибула.

Хабибула öльдю.

Может быть, лучше, что умер, не взяв в руки прекрасного.

Если бы взял, может быть, оно перестало бы быть таким. Кто знает.

Уходил Кетерлез из тех мест, думал:

«Ушел с земли Хабибула-певец. Ничего, придет на его место другой. Пройдет одно лето, придет другое. Оттого никогда не умрет Кетерлез».

В Козской долине (несколько в сторону от шоссе на пути из Отуз в Судак), на гореКетерлез-Обасохранились развалины церкви св. Георгия. В Георгиев день, 23 апреля, туда ходят местные жители поставить восковую свечу бал-муму(буквально «медовый воск»); раньше ходили и татары. У крымских татар этот день празднуется особым образом. В этот день не запрягают волов и лошадей и идут в сады, где варят кофе, делают шашлык и веселятся. Если есть певцы и поэты, охотно их слушают. Рассказывают, что в ночь на следующий день по лесу ходит Кетерлез, зажигает золото, скрытое в недрах земли, и человек, который встретится с Кетерлезом, может стать богатым.

Кетерлез, Хедерлсз, Хыдыр-Эллез– мифическое существо, связываемое в одних местах с именем Георгия, как в Козах и Керчи, близ которых находится Кетерлезская Св. Георгия киновия, в других – с пророком Ильей (Кетырльяз – «грядущий Илья»).

Надо заметить, что пророк Илья, особенно почитаемый у мусульман праведник, ясновидящий и являющийся людям в разных образах. Поговорка«Если ты любишь благополучие, то убивай в себе ложь, а не змею»,по-татарски еще имеет за собой и характер игры слов, так как по-татарски ложь – ялан,а змея – иылан. Иландан эвель яланы ольдюр.

Легенду мне рассказывал мулла Аджи-Сейтар.

Карасевда

Тарахташская легенда

– Облако, если ты летишь на юг, пролети над моей деревней, скажи Гюль-Беяз, что скоро вернется домой Мустафа Чалаш.

Пролетело облако, не стало видно за тюремной решеткой.

Целую ночь работает Мустафа Чалаш, чтобы разбить кандалы.

Только не там ломится железо, где его пилят. Демир егелеген ерден копалмаз.

Лучше не спеши домой, Мустафа. Подкралась Карасевда – черная кошка и ходит близко от твоего дома.

Но бежал Мустафа Чалаш из тюрьмы и скрылся туда, где синеют горы.

Долго шел лесом и знал, что недалеко уже Тарахташ, да трудно идти в гору, устал.

А позади звенит колокольчик, догоняет – едет становой.

Спустился Мустафа Чалаш в Девлен-дере, Пропалую балку, как зовут ее отузские татары.

Если нападает на кого Карасевда, непременно придет сюда, чтобы повеситься.

Лег Мустафа Чалаш под дерево. Ветра нет, а каждый лист дрожит, шевелится, говорит что-то. Может быть, то осень пришла; может быть, жалеет человека, который пришел сюда.

Было жарко. Закрыл глаза Мустафа Чалаш, и пришел к нему странный сон.

Сидит, будто старый козский Аджи-Мурат у себя перед домом, пьет холодную бузу, ждет невесту. Едет свадебный мугудек, и четыре джигита держат над ним на суреках шелковую ткань.

Остановился мугудек. Бросил Аджи-Мурат джигитам по монете. Опустили джигиты золотые суреки, крикнули: «Айда!» Подхватил на руки ткань невестин дядя, завернул в нее невесту и унес в дом.

Заиграли чалгиджи, изо всей силы ударило думбало.

– Айда! – крикнули джигиты, и Мустафы Чалаша невеста стала женой старого Аджи-Мурата.

Мяукнула в кустах черная кошка. Вздрогнул Мустафа Чалаш, проснулся.

Смотрели на него с дерева злые глаза. Не видел их Чалаш; только ныло сердце.

Совсем близко подкралась Карасевда.

Схватил Мустафа Чалаш дорожную сумку, выбрался из балки.

Увидел свои горы: Алчак-кая, Куш-кая… Легче стало.

Садилось солнце, спадала жара, по всему лесу неслись птичьи голоса. Запел и Чалаш.

– Алчак-кая. Куш-кая, Сарындэн-Алчак… Эмир Эмирсы бир кызы памукшан имшак. Слаще меда, тоньше ткани, мягче пуха Эмир Эмирисова дочь…

Завтра день под пятницу; завтра ночью пойдет Мустафа Чалаш под окно к невесте, скажет Гюль-Беяз «горячее слово».

Скажет: «Любимая, сам Аллах назначил так, чтобы я полюбил тебя. Ты судьба моя, моя тактыр. Говорит тебе жених твой».

И ответит Гюль-Беяз:

– Ты пришел, значит, цветет в саду роза, значит, благоухает сад.

И расцветет сердце Мустафы, потому что любит его та, которая лучше всех.

Пришла ночь, зажглись звезды, зажглись огни по долине.

Вот бугор, за ним дом старого Чалаша.

Сидит на бугре нищий цыган, узнал его.

– Вернулся?

Подсел к нему Мустафа.

– Нэ хабер? Что нового?

– Есть кое-что… – Помолчал немного. – Вот скажи, какой богач Аджи-Мурат, а на свадьбе двух копеек не дал.

– Какой свадьбе? – удивился Мустафа.

– Гюль-Беяз взял, двух копеек не дал.

Вскочил на ноги Мустафа Чалаш, сверкнул за поясом кинжал.

– Что говоришь?

Испугался цыган.

– Спроси отца.

Как в огне горел Мустафа Чалаш, когда стучал в дверь к отцу, и не узнал старик сына, принял за разбойника.

Испугался еще больше, когда понял, что сошел сын с ума от любви к Гюль-Беяз.

Не ночевал дома Мустафа Чалаш; разбудил трех молодцев, позвал в Судак ракы пить.

Разбили молодцы подвальную дверь, выбили дно из бочки, пили.

Танцевал в вине Мустафа Чалаш, танцевал хайтурму, всю грудь себе кинжалом изранил, заставлял товарищей пить капли крови своей, чтобы потом не выдали.

А на другой день узнали все в Судаке и Тарахташе, что вернулся Мустафа Чалаш домой и что тронула его Карасевда.

Дошел слух до Коз, где жил старый Аджи-Мурат с молодой женой. Испугался Аджи.

– Чего не сделает человек, когда тронет его Карасевда.

Запер Гюль-Беяз в дальнюю комнату, и сам боялся выйти из дому.

Но раз пошел в сад за деревню и не узнал своего места. Кто-то срубил весь виноградник.

Догадался Аджи-Мурат кто и послал работника заявить в волость.

А ночью постучал работник в дверь.

Отворил Аджи-Мурат дверь, не работник, сам Мустафа Чалаш стоял перед ним.

– Старик, отдай мою невесту.

Упал перед ним Аджи:

– Не знал я, что вернешься ты. Теперь не пойдет сама.

– Лжешь, старик! – крикнул не своим голосом Мустафа. – Позови ее сюда…

Попятился Аджи к дверям, заперся в жениной комнате, через окно послал будить соседей.

Сбежались люди.

Ускакал Мустафа Чалаш из Коз, а позади него на седле уцепилась черная кошка.

Теперь всегда она с ним. По ночам разговаривает с нею Мустафа, спрашивает совета.

И подсказала Карасевда пойти в Козы, к Гюль-Беяз, потому что заболел старик и не может помешать повидать ее.

Удивился нищий цыган, когда отдал ему Мустафа Чалаш свой бешмет, а себе взял его отрепье.

– Твои лохмотья теперь дороже золота для меня.

«Настоящая Карасевда. Совсем голову потерял», – подумал цыган.

Надел Мустафа Чалаш цыганскую одежду, взял в руки палку, сгорбился, как старик, и пошел в Козы просить милостыню.

Кто хлеба, кто монету давал. Пришел и к Аджи-Мурату. Лежал больным Аджи-Мурат, и сидела Гюль-Беяз одна на ступеньке у дома. Протянул к ней руку Мустафа Чалаш, и положила ему Гюль-Беяз в руку монету. Не узнала его.

Сжалось сердце, зацарапала Карасевда.

– Мустафу Чалаша забыла?

– Атылан иок гери донмез. Пущенная стрела назад не возвращается, – покачала головой Гюль-Беяз.

– Значит, забыла! – крикнул Мустафа Чалаш и бросился к ней с ножом.

Но успела Гюль-Беяз уклониться и скрылась за дверью.

И пошли с тех пор на суканской дороге разбои. Не было ночи, чтобы не ограбил кого Мустафа Чалаш. Искали его власти; знали, что где-то близко скрывается, и не могли найти.

Потому что нападал Чалаш только на богатых и отдавал награбленное бедным.

И скрывали его тарахташские татары, как могли.

– Все равно скоро сам уйдет в Девлен-дере.

И ушел Мустафа Чалаш в Девлен-дере.

В лохмотьях пришел, один пришел, бросили его товарищи, увидели, что совсем сумасшедшим стал. Уж не ночью только, целые дни разговаривал Чалаш с черной кошкой. Желтым стал, не ел, глаза горели так, что страшно становилось.

Пришел в Девлен-дере и лег под то дерево, где отдыхал, когда бежал из тюрьмы.

Заснула скала под синим небом, хотел заснуть и Чалаш. Не мог только. Жгло что-то в груди, ловили губы воздух, не мог понять, где он.

Три больших дуба подошли к нему, и один больно ударил по голове.

– Затягивай крепче шею, – сердился другой, старый, похожий на Аджи-Мурата.

Толкнул третий из-под ног камень, и повис Мустафа Чалаш в воздухе.

Нашли его отузские еще живым и добили кольями.

– Отузские всегда так, – говорили в Козах и жалели Чалаша.

– Настоящие горцы, настоящие «таты», – хвалили тарахташцев в Кутлаке и Капсихоре.

Вздохнет тарахташец, вспоминая Чалаша.

– Сейчас тихо у нас. Кого убили, кого в тюрьму увели. – И, увидев орла, который парит над Баныташем, опустит голову.

– Были и у нас орлы. Высоко летали. О них еще помнят старики. Не случись Карасевда, Мустафа Чалаш таким бы был.

Карасевда– меланхолия, как последствие безнадежной любви, сумасшествие от любви. Легенду, относимую к самому последнему времени, рассказывал мне судакский мировой судья Михаил Александрович Альянаки. Тарахташ– две смежные деревни, лежат вправо от шоссе из Феодосии в Судак, при спуске в Судакскую долину. Тарахташцы всегда считались отличными джигитами-наездниками, смелыми удальцами, плохо мирящимися с законным порядком. Это они в 1866 году сожгли кизильташского игумена отца Парфения (в недавно устроенном тогда монастыре), а через два года затем – местного лесничего, со строгостями которого не хотели мириться. Среди них в последующее время явился ряд удальцов, нападавших на проезжих купцов и зажиточных людей по дорогам и никогда не трогавших бедняка. В окрестных лесах скрывалось немало тарахташской молодежи, дезертировавшей из войск, когда среди крымских татар была введена воинская повинность. Среди последних был и герой легенды Мустафа Чалаш. Большой старик – отец его – еще жив и избегает говорить о сыне, но фантазия татар окрестных деревень слагает о нем стихи и песни, которые подернули дымкой поэзии личность тарахташского дезертира. Девлен-Дере– Пропалая балка, глубокая лесная балка у козского перевала, вправо от шоссе из Отуз в Судак.

Не там ломится железо, где его пилят– известная татарская пословица: демир егелеген ерден копалмаз. Мугудек– мажара с верхом, покрытым коврами и тканями. Суреки– свадебные палки, к которым прикрепляют ткань над невестой в виде палантина.

Вот как рассказывала мне о татарской свадьбе прежнего времени (1870–1880 гг.) местная помещица Жанна Ивановна Арцеулова. К дому жениха, где собралась вся деревня, подъехал мугудек, запряженный двумя верблюдами; по бокам гарцевали верховые татары с длинными золочеными суреками. От одного сурека к другому был переброшен в виде палантина кусок цветной материи. Навстречу к подъехавшей арбе высыпали из дома гости. Верховые, выкрикивая, требовали выкупа за невесту, грозя, что в противном случае ее не отдадут в дом жениха. Им вынесли по серебряному рублю; тогда арба подъехала к самым дверям хаты, и верховые сбросили с суреков материю, которую ловко подхватил невестин дядя и быстро обвил ею невесту. Получилось что-то вроде куля, который невестин дядя взвалил себе на плечи и потащил в хату. Там невеста была освобождена из мешка женщинами, окружившими ее: одни – с восторгами, другие – с причитаниями. Один из углов комнаты был затянут яркой цветной материей, как занавесью, и за эту занавесь поместили невесту. Скрестив на груди руки и опустив глаза, без всякого движения в лице невеста простояла в своем углу целые часы, пока в соседней комнате шел свадебный пир и пока дядя, подойдя к ней, не объявил, что настала минута идти ей в брачный покой.Чалгиджи– музыканты. Думбало– большой турецкий барабан. Песнь «Слаще меду, тоньше ткани…»– вольный перевод. Тарахташские татары поют: Алчак-кая, Куш-кая, Сарынден-алчак; Эмир Эмирсы бир кызы, помуктан имшак, т. е. Эмир Эмирсы имел дочь, которая была мягче ваты.Свидание с невестой происходит обычно в вечер с четверга на пятницу. Под каким-нибудь благовидным предлогом родители невесты удаляются на это время из хаты, и невеста ждет жениха у своего окна, пейджере.Теперь почти всюду окна застеклены, но прежде они заклеивались бумагой или занавешивались дешевой материей, а вместо рам вставлялась деревянная решетка. Впрочем, эти решетки в окнах сохранились и поныне. Подойдя к окну, жених подносит невесте платок с лакомством или фруктами и обязательно коробочку с мастикой (саккыз), которую так охотно жуют татарские женщины по целым дням. Коробочки для мастики с зеркальцем вместо крышки продаются во всех деревенских лавках. Свидание начинается с обычных формул приветствия, иногда в стихах: алеким селям, хошкелдын, сен екенсын багларда кокуген, гуль тарызенда, селям алеикум салти кызга.Девушка отвечает: алеким селям, кошкельдын сен екенсын багларда кокуган, гуль экенсан(привет тебе, ты пришел – значит, в саду благоухает роза). Или: Аллах верди сени бана гаеинин соилерим бен сана беним геликим такторамсан кысметим сик сен беним севдим секи джандан гозюм, бюль бюлюм. Ракы– водка. Хайтурма– излюбленный танец татар. Пущенная стрела назад не возвращается– татарская поговорка: Атылан иок гери донмес.Говорят еще: харандан гелир, баранда кетыр– нехорошее придет, хорошее уйдет (взято из Корана). Таты– горные татары, в отличие от нагаев– степных татар.