Пеший камикадзе. Книга вторая. Уцелевший

Эти люди скоблили себя бритвами не для того, чтобы в бою безбровыми и юными – молодые бороды еще росли жидким пухом – страшить чернобородых Хаттабов и Басаевых тогда. Так поступали пацаны бисовской роты – блестящие офицеры, опрятные сержанты и солдаты – на войне выглядевшие совсем по–другому.

Эти же, как–то пережив, а кто и переждав опасную юность девяностых в самых разных местах, теперь были здесь и брили себя затем, чтобы ветхой наготой пугать для начала друг друга.

…На глазах Егора, за пятнадцать минут, троих соседей по кубрику распределили в жоринскую, котовскую и кулеминскую роты – Егору показалось глупым именовать роты по фамилиям действующих командиров, ведь, в случае назначения нового – подразделение пришлось бы переобозвать, если только название не было увековечено по случаю гибелью прежнего… История имела подобные примеры с развитием партизанского движения. Витька Песков, удивительным образом, как и полагал, попал на «опорник» – медведевской; единственный лакец – в абулаевскую; бойцов разбрасывали по ротам – кого по одному, а кого целыми группами, по два-три человека, и только Егор не знал, с каким результатом для него закончится это командное деление.

Но в противность происходящего, в памяти ожили теплые воспоминания о том, как будучи лейтенантами тридцати дней отроду – он и близкий училищный друг Саня Федотов, ожидали в судьбоносных коридорах штаба Северо–Кавказского округа Внутренних Войск распределения для прохождения дальнейшей службы.

По учебе Санька вышел отличником с красным дипломом, и при распределении имел право выбора места военной службы – так твердили курсовые офицеры все пять лет училища. Но в жизни вышло не так, как было обещано, и это стало, пожалуй, первым для Саньки–краснодипломника разочарованием. А Егору – на такое рассчитывать не приходилось и, уповающий на желание Родины послать его туда – куда ей нужнее, не смущаясь отправился служить России и Спецназу – как позднее кричал не жалея глотки на всех торжественных бригадный построениях, под Волгоград, откуда друг Саня собственно и был родом.

Из теплых и сладких воспоминаний, Егора выбил неприятный и довольно болезненный тычок в плечо ампутированной руки.

– Ты – Бис? – услышал он сверху. – Тебя зовут… не слышишь, что ли?

– Да! Спасибо! Иду! – вскочил с табурета растревоженный Егор, подумав по пути, – «Осталось, чтобы порванные и абы как сросшиеся барабанные перепонки все дело загубили… – разозлился он на себя, – тогда, блядь, вообще ловить здесь будет нехуй! – теплые воспоминания в миг улетучились, как и не было. – Распределиться бы уж как–нибудь…» – отворил Егор дверь.

– …Товарищи командиры, – обратился Ходаренок к присутствующим, – хочу представить вам еще одного добровольца… в недалеком прошлом офицера–спецназа, офицера–сапера, потерявшего в ходе боевых действий в Чечне руку и ногу при подрыве на фугасе… Правильно я представил? – обратился комбат к Егору.

– Все верно…

– Несмотря на серьезные увечья, офицер добровольно приехал воевать с укронацистами за нашу Новую Россию… за Новороссию. Имея полезные навыки и, что немаловажно, опыт ведения боевых действий – он мог бы оказаться для нас очень полезным, но видит себя исключительно в качестве бойца боевого подразделения. Я, безусловно – за; но… Характер его увечий может существенно повлиять на успех любой боевой задачи любого из подразделений, в котором он окажется. В связи с чем я принял решение – вынести его кандидатуру на голосование комсостава и рассмотреть, кто из командиров готов нести ответственность за… – не подобрал слова комбат, – его действия в составе своей роты. Прошу – голосовать!

Аудитория оживилась.

– А наподумать будет время?

– Нет. Решение нужно принять сейчас! Кто готов взять в свою роту?

Егор испытал минутное напряжение, но следом, увидев движение рук, был невероятно потрясен. По итогу большинство – проголосовали «за». Воздержавшихся было трое: Котов; Абулайсов, в чьей роте Ходаренок рассчитывал обкатать калеку; и Медведчук – состоящий с комбатом в особом договоре. Даже Жорин, в этот раз, по какой–то неизвестной причине был согласен на одноногого сапера.

– Абулайсов, а ты?! – неприятно удивился комбат, рассчитывающий на иное поведение.

– А чего я? – сказал Абулайсов. – Вон, смотрите, сколько желающих – к любому пусть идет!

– Ну да, зачем ему такой боец? – прозвучало с задней парты. – Ему своих «саперов» хватает, вон, они… этому… какие протезы забабахали!

Егор смолчал. Ситуация была патовая. Возразить было нечего. Подмечено верно – со стопроцентным попаданием. Медведчук забеспокоился, но встретившись с комбатом взглядом, понял по глазам, что договоренность не исчерпана и по–прежнему в силе, – скрестил руки на груди и спрятал глаза.

– Готов забрать в свою роту! – с места заявил Цагурия.

Ходаренок сделал вид, будто громкого заявления Абхаза не услышал.

– Котов, а ты чего?

– А у меня – комплект! Лишних не набираю!

– Да он просто ссыт около себя держать таких – чтобы проблемы не притягивали. Кот же – суеверный! Чо у него, рука что ли лишняя?!

– Ебало завали! – со всей серьезностью сказал Олег Котов и одними губами, в придаточном условном выражении будущих событий, которые хотя и могут произойти, но не желательны, произнес. – Чур меня! – смахнул с груди и сдул с ладони в небо, на удачу – мимо Егора, который так и представил, как Котов попал тем, что сдул в пролетающую мимо ворону, у которой вдруг вместо Котова, появились проблемы, выдуманные страхом и стариковским поверьем.

– Ну все, пиздец кому–то в «Боинге»! – вдруг, неожиданно, представил финал разыгравшейся у Егора фантазии неизвестный Бису командир «опорника».

Такое объяснение анилитетных действий Котова вызвало бурную радость и восторг всего класса.

– Нельзя так делать! – сказал, наконец, Ходаренок, не всем понятно про что. – Как маленькие дети… Голосование по вопросу повестки объявляю состоявшимся: Абулайсов, сапер поступает в твое распоряжение! Весь приданный личный состав развести по подразделениям, применять в соответствии с боевыми расчетами. Товарищи командиры, конец совещания!

– Эуу–вэуу, начальник… зачем? – возмутился Иса, но его окрик растворился в суматохе поднявшихся в рост камуфляжей.

Иса Абулайсов не сдался, утверждая прежде, что нет в языке осетинского народа глаголов, имеющих значение – прекратить сопротивление, признать себя поверженным, отказаться от намерений, отступить перед кем–то или чем–то, и эти упрямство и страсть привели его в кабинет комбата.

– Абулайсов, еще один такой «эуу–вэуу…» на людях и отправишься искать другой батальон… или вообще – к себе, в горы… овец пасти, понял! – Ходаренок голосом нагнетал суровость, чтобы заполнить ею свой кабинет. Даже руки упер в бока, дабы легкие были больше.

– Командир, зачем в таких интонациях разговариваешь? – Иса и сам был взбешен. – Мне уже устало повторять, что в Беслане гор нет! Во–вторых, на какой хрен мне нужен этот безногий инвалид, а?! Ты чего, не знаешь… Как у меня он служить будет? У меня нет русских; у меня – осетины, дагестанцы… – загибал он пальцы. – Чеченцы, которые против него, получается, воевали! Надо было «Медведю» его отдавать, а он тоже, красавчик, отмолчался! Почему ты меня наказываешь – русского даешь?!

– Иса, мы о чем с тобой недавно говорили?

– О чем?

– О том!.. Нам надо от него избавиться, правильно? – перешел комбат на полутона. – Где ему будет труднее всего? У тебя, конечно! Помучается, не приживется – и уйдет…

– А если не уйдет?

– Отпустишь… как «Сивого»… Так понятнее?

Абулайсов мотнул головой.

– Давай, командир, порешаем вопрос: у меня ему что делать?

– Ну, к машинам его подпускать не нужно… Поставь пока на рынок – пусть аренду собирает… но – только с лояльных. С теми, с кем у нас проблемы – пусть работают люди проверенные… И смотри, чтобы твои больно не болтали!

– Болтай, не болтай, все равно не поймет – языка не знает.

– А ты проверял? А вдруг?!

– Выясним, порешаем вопрос… Ну, я тему понял, пойду тогда?

– Давай, свободен.

Иса заспешил к двери, но не дойдя двух шагов, остановился:

– Вот зачем говорить: свободен? Я же не раб какой?!

– Иса, – осклабился Ходаренок, даже не раздумывая, как ответить иначе, – тебя может удобнее будет нахуй посылать?

Абулайсов закатил глаза, как бы поискав в голове варианты, но судя по виду – удовлетворился первым.

– Ладно, ухожу… Ты извини, командир, если что… сам понимаешь – Кавказ – своя специфика у нас есть: кровь сразу горячий!

– Давай–давай, нормально все!

Вернувшись в расположение, Абулайсов застал в своем кабинете двух командиров.

Заур Зазиев и Муса Аллагов сидели за столом, напряженно беседуя, пока не появился Иса, с чьим приходом внезапно повисло молчание. Такое молчание случается в минуты, когда подобные разговоры касаются вошедшего лично и затихают с его неожиданным появлением. Но в действительности, как это нередко случалось, оба затихли, ожидая неотложных распоряжений командира.

– Заур, по–братски, займись пополнением – двоих дали: Текуев Аюб Хали–дович, – прочел на папке Иса по слогам, – и этот… – не стал он утруждаться, – короче, одноногий… Забери обоих из карантина, а то я в ярости весь из-за ситуации – боюсь убить калеку при встрече! – Абулайсов бросил на стол документы и завалившись на кровать, которая стояла тут же в кабинете, густо закурил.

Заур Зазиев, командир взвода осетинской роты, как и Иса, был уроженцем Беслана. На войну на Донбассе Заур попал неслучайно, успев повоевать в августе восьмого с Грузией.

В ранней юности, после того случая, когда его, младшего брата–первоклассника и еще тысяча сто двадцать шесть человек трое суток продержали в спортзале школы, а двумя днями ранее в коридоре школы расстреляли отца в числе двадцати взрослых мужчин способных оказать хоть какое–то сопротивление, Заур поклялся стать военным, обязательно офицером–спецназа – «Альфы» или «Вымпела», – которым не стал, в следствие полученных при освобождении ранений и приобретенной посттравматической эпилепсии.

Младший брат Заура Георгий в школьном аду выжил, правда, стал инвалидом. Зауру тогда было пятнадцать.

– Как одноногого? – спросил он.

– Так! – характерно, по–осетински, думая, что исчерпывающе, ответил Иса, важно заломив руки за голову.

– Вайнахи есть? – поинтересовался Аллагов, будучи уроженцем Грозного и замкомандира «чеченского» взвода осетинской роты, где один из взводов был укомплектован исключительно чеченцами, как он сам.

Взяв документы, Зазиев заглянул в «жидкие» личные дела новобранцев, собранные в картонные папки–скоросшиватели, в которых мало что имелось – только учетные карточки и автобиографии, – прочитав имя второго.

– Бис Егор Владимирович… Русский, что ли? – предположил он.

– Был же уговор с Ходаром после Сивого, дуй хьун, русских к нам не распределять? – удивился Аллагов, говоря про Ходаренка. – Походу кончился уговор, да, раз Иса в ярости… – продолжил он.

– Думаю, Иса в ярости из-за… русский к тому же что, одноногий, что ли?

– Может, потом языками потренируетесь, а? – сказал Абулайсов с кровати. – Я чего просил сделать?!

– Уже иду! – поспешил на выход Зазиев.

– Я с тобой! – Аллагов вышел в дверь следом.

Новобранцы карантина копошились в своих рюкзаках, как майские жуки – укладывались на выход. Здесь же в толпе стояли представители рот в ожидании своего пополнения.

Егор привычно был собран, наблюдал как собираются другие, ждал своего, как называют в армейских кругах, – «покупателя». Когда–то ему нравилось наблюдать, как его саперы собираются в разведку или, наоборот, чистят оружие после боевой задачи – все по–разному, каждый по–своему, но было в этом и что–то общее – бережное, почти любовное, обращение со своим снаряжением – будь то оружие или привычный солдатский скарб. С оружием все было более–менее понятно – как обслужишь, так и огонь вести будешь, а с имуществом было совсем все не так просто: любому бойцу приходилось таскать на плечах массу снаряжения, с ним же воевать, а значит требовалось как можно удобнее подогнать и распределить его на себе, разложив по карманам, сумкам, подсумкам и чехлам все самое необходимое – солдату в бою лишнего имущества не надо.

Самые разные предметы должны были располагаться так, чтобы в нужный момент мгновенно оказаться под рукой – и саперы следовали его принципу: примерил, подогнал, проверил, подогнал снова. Тогда Егор делал то же самое. То же самое делал и сейчас. Только времени сейчас требовалось больше, вот и поднимался раньше, и теперь наблюдал с края кровати, как это делают остальные, многим из которых, война была уже не по возрасту. Война всегда была уделом молодых.

– Текуев!.. Аюб!.. – громко объявил Зазиев, стоя на взлетке.

– Здесь! – крепкого вида лакец обозначил себя рукою, поднятой над головой с бородою–ширмой, как у президента Линкольна, соединившей оба виска вдоль подбородка.

– Мир тебе, брат! – ответил на отзыв, стоявший позади Зазиева, Муса и, словно его пихнули в спину направился приветственно обнимать новобранца, как это делают все кавказские мужчины, отхватив руками сразу побольше воздуха, будто держат перед собой скрученный невидимый матрац, вероятно для того, представляя, оскалился Егор, чтобы не дай бог не напутать чего и не провести, возможно, первое, что свалится на ум, какой–нибудь борцовский прием.

Зазиев только кивнул Текуеву в ответ, также громко объявив второго.

– Я, – отозвался Бис, подымаясь.

Покрутив головой, Зазиев не сразу идентифицировал в новобранце из темного угла инвалида. Бис не показался Зауру одноногим калекой, как отзывался о нем Абулайсов – вполне себе обычный, с руками и ногами, рюкзаком за спиной, поверх головы которого торчала какая–то карбоновая клюшка.

– Это еще что за радист? – посмеялся Муса, злорадствуя. – Ротный сказал: одноногий… А у этого, вроде обе… – презрительно глядел он исподлобья. – Что скажешь, воин? – безжалостно поинтересовался он, словно речь шла не о человеке в целом, а о босых ногах его и разбитых скисших берцах, которые под покровом ночи увели вороватые соседи по карантину.

– Ты – одноглазый, что ли? Плохо видишь? – сказал Егор с выразительным чувством, оценив ситуацию. – Или, с арифметикой у тебя хуево? – глаза Егора стали злыми, и от этого более выразительными, а лицо угловатым и недобрым.

Нельзя сказать, что у Егора вообще лицо было мягким или просветленным – грязного земляного оттенка атрофические рубцы, как результат подрыва, заметно красовались в области правого виска, на щеке и шее, рубец над переносицей «раскалывал» лицо к носу пополам и уходил под правый глаз; и такого же цвета оспины – земли, въевшейся под кожу с окалинами раскаленного взрывом асфальтного гравия, – с большой натяжкой делали его лицо не то чтобы приветливым или дружелюбным, его нельзя было назвать даже сколько–нибудь приятным.

– С арифметикой все в порядке, да… – заговорил Аллагов совсем другим тоном, куда доброжелательней прежнего, будто получил ощутимый отпор, выраженный непристойной бранью и тяжелым взглядом. – Я, доун, вопрос задал, да, отвечать надо… – но, спустя секунду уступил, сопротивляясь одним только придирчивым видом. – Дело твое, доун…

– Успокойся! – запретительным тоном сказал Заур Мусе и отвернулся к Егору, вид которого стал прежним, совсем невыразительным. – Это все вещи? Ничего не забыл? Идем!

Егор зашагал в междурядье кроватей, мелькая над головами копошащихся людей сменным беговым протезом.

«Радистка, сука, гребаная! – затаившим злобу сердцем подумал Аллагов. – Еще договорим!», – цокнул он, похлопал по плечу Текуева, кивком головы предлагая тому следовать за ним.

Между тем, к вечеру, сердечная злоба Мусы к дерзкому новичку, который почему–то оказался без заявленных Абулайсовым страшных увечий, чего Муса никак не мог понять, тихонько истлела, сменившись на странное, необъяснимое чувство – Бис напомнил Мусе важного человека из детства, с кем он вырос. Целая комбинация черт – фигура, тембр голоса и, казалось, лицо были ему знакомы, как черты дальнего родственника, человека родного и понятного, а может… человека неприятного и возможно опасного, без внятных причин, потому что Муса их уже не мог помнить, с кем могла быть старинная вражда, возможно, несерьезная, которая прошла или закончилась примирением, или переросла за давностью лет в приятельское взаимное уважение. Это неизвестное чувство Мусу раздражало.

– Заур, дай личное дело русского, – попросил Муса, заглянув через плечо Зазиева.

– Зачем тебе? – не оборачиваясь, поинтересовался тот.

– Изучить хочу, доун…

– Чего тебе там изучать? – занимаясь своим делом, поинтересовался Зазиев снова. – Он не в твоем взводе…

– Знаю, – Аллагов выдавил челюсть вперед, словно именно ею сдерживал накопившееся внутри раздражение. – А тебе, чего?

– Ничего, – как мог спокойнее сказал Зазиев, глядя на взбесившееся лицо Мусы. – Закон о защите персональных данных, читал?

– Ты, блин, издеваешься надо мной?! Дай мне посмотреть!

– Иди, в окно смотри! – серьезным тоном сказал Зазиев. – Не отвлекай от дела!

– Какого дела?! – Муса руками залез через плечо Заура, разметав бумаги по столу. – Бумаги разбирать – что за дело такое?!

– Не твоя проблема? Зачем лезешь к нему?

– Да! Не моя! – взорвался Аллагов, не в силах больше сдерживаться. – Мне просто надо посмотреть: кто он, доун, что он, откуда… Могли мы пересекаться?!

Зазиев подчеркнуто важно положил из тарелочки в рот инжир.

– Командиру твоему – дам… Тебе – нет, – вкусно прожевал он слова с инжиром во рту, скрыв под этим свою нерешительность, как поступить. – Нет таких полномочий! – еще больше запутал он ситуацию, из чего вообще не было ясно, кому и для чего их, полномочий, не хватает.

Аллагов моргнул злыми глазами, цокнул и, не возразив ничего, вышел из кабинета. Но минуту спустя, влетел снова, как коршун:

– Последний раз, доун, по–братски прошу, дай посмотреть!

– На… смотри… – неожиданно, без раздумий согласился Зазиев, положив картонную папку перед Мусой, пораженному внезапной переменчивостью Заура, как молнией. – Только, смотри здесь.

Аллагова интересовала биография. Руки Мусы нервно полезли в папку, торопились листать ворох ненужных бумаг, но документов в личном деле оказалось всего два.

– Это что?! – спросил он, уставившись на Заура. – Все?!

– Все… – спокойно сказал Зазиев. – А если побольше почитать хочется – тогда тебе в городскую библиотеку. Там читальный зал есть…

Аллагов уставился в оба, выбрав, наконец, интересующий:

«Я, Бис Егор Владимирович, родился двадцать шестого сентября семьдесят шестого года в деревне Теребуш…» – Аллагов читал напряженно, без конца хмурился, гладил бороду, тер лоб, будто разбирал ребус на конце которого стояла печать тайного ордена.

Подозрительный по натуре, замкомандира взвода Аллагов так придирчиво и внимательно изучал биографию Биса, точно был уверен – вот–вот ему откроется страшная военная тайна, но этого не случилось. Он с тоской разглядывал почерк, словно хотел опознать и его в числе деталей загадочного пазла, который никак не складывался.

– Ничего не пойму… – искренне озадачился Аллагов.

– Тебе, может, прочесть надо? – улыбнулся Зазиев.

Муса сделал простое лицо, но своего занятия не бросил.

– Дыру не прогляди – документ все–таки есть! – с издевкой прищурился Заур.

– Я тебя в саду сейчас похороню! – не смог стерпеть Муса, снова выпустив челюсть.

– Не волнуйся за это… Меня похоронят рядом с отцом, когда придет время! – совершенно серьезно ответил Заур. – Все! Давай, документ!

Разочарованный, но удовлетворивший неуемный интерес Аллагов, негодуя, ушел. Заур подвинул «дело Биса» ближе и полез в папку, прочитав первое, что открылось:

Я, Бис Егор Владимирович, родился двадцать шестого сентября семьдесят шестого года в деревне Теребуш Веневского района Тульской области в семье крестьян. Русский…

Первое, что постарался сделать Зазиев в уме: быстренько вычесть возраст Егора; но вычесть точный возраст из цифр, написанных прописью – не вышло трижды. Дальше Заур пытаться не стал. Только казарменно обругал себя, продолжив читать дальше:

…В сентябре восемьдесят четвертого года поступил в первый класс средней школы города Венев. В июне девяносто третьего – окончил Тульскую муниципальную гимназию.

В августе того же года поступил на дневное отделение Тульского электротехнического техникума, который окончил в июне девяносто девятого года по специальности «электромонтер».

С июля девяносто девятого по декабрь двухтысячного года работал электромонтером в ОАО «Тульский самовар» в Туле. В января две тысячи первого – в результате производственной аварии потерял руку и ногу.

С марта того же года – инвалид первой группы. С января две тысячи первого года по настоящее время – безработный. Не женат.

Родители: Отец, Бис Владимир Анатольевич, родился двадцать второго апреля пятьдесят пятого года в станице Качалинская Камышинского района Волгоградской области. Русский. В настоящее время работает электромонтером ОАО «Тульский узел электросвязи».

Мать, Федосеева (Бис) Лидия Николаевна, родилась двадцать пятого сентября пятьдесят седьмого в деревне Теребуш Веневского района Тульской области. Русская. Домохозяйка.

Проживают по адресу: город Тула.

Ниже – стояла личная подпись.

Необычным и странным показался Зауру стиль написания биографии – в тексте которой напрочь отсутствовали цифры. Они были прописаны словами, что совершенно не позволяло проследить хронологию описанных в ней событий, несмотря на логический и последовательный их порядок и деловой стиль изложения. И чем больше было таких цифр, тем сложнее было Зазиеву разобрать что к чему, хронология и простейшая математика терялась в буква–цифрах.

Зазиев вышел из кабинета, решив разыскать Биса в расположении.

Егор сидел на кровати, лицом в окно.

– Салам, – Зазиев доброжелательно протянул руку. – Разговор есть.

Егор протянул активный тяговый протез в ответ.

– Я – Заур, командир второго взвода… – представился он, неуклюже пожав резиновую ладонь. – Я, сразу, даже не заметил… – отозвался Зазиев о руке. – Мой младший брат, Георгий, после теракта в бесланской школе и неудачного штурма там, тоже остался без кисти на левой… ампутировали, короче, – неожиданно для самого себя поделился Заур общенациональным горем и болью в объеме семейной трагедии, как будто располагая Егора к диалогу. – Мне в той школе тоже достались – три шурупа… С тобой как случилось?

Егор посмотрел внимательными карими глазами на Зазиева, минуту молчал, решительно обдумывая – говорить правду, но так чтобы не пожалеть, или сказать неправду – и раздумал.

– Подрыв на фугасе, – коротко сказал он, отвернувшись в окно.

– Так ты воевал?! – почему–то обрадовался Зазиев.

– Немного. Во вторую чеченскую…

– Я почему–то так и знал! – пуще прежнего воодушевился Заур. – Мне тоже случилось – немного, в российско–грузинскую… – произнес он с гордостью, словно говорил о русско–японской, под Мукденом.

– Да… слышал… быстро вы ее закончили.

– Мы и начали ее тоже быстро!

– В каком смысле – начали? – спросил Егор.

– Э! Ты, брат, не знал? – удивился Заур, как–то быстро породнившись с Егором, вероятно, локальными войнами. – Серьезно?! Войну начинает тот, кто к ней заранее готов! Если реально, война началась двадцать девятого июля! Не знал?

– Нет, – покрутил головой Егор.

– Еще в июле ваши военные организовали учения «Кавказ–2008» назывались. Но, уже тогда их официально называли, типа – «подготовка к операции по принуждению агрессора к миру». Саакашвили вообще ничего не знал про это. Потом к границе с Грузией перебросили элитных российских десантников, боевую технику. На полигоне «Терское» на юге Северной Осетии развернули тыловой пункт управления, госпиталь, я тебе клянусь – своими глазами видел! Мы сопровождали колонны военных на территорию Южной Осетии, как раз в район военной базы в Джаве, еще до начала самой агрессии. А военные действия начали мы, совместно с южноосетинским ополчением. – Заур рассказывал о войне с таким сладким удовольствием, будто делился рецептами осетинских пирогов. – Двадцать девятого, в соответствии с планом из Москвы, начались боевые действия. Говорят, лично Первый руководил. Мы открыли минометный огонь по двум южноосетинским селам на грузинской территории, где в основной массе проживали этнические грузины и позициям грузинских миротворцев. Наша задача была вызвать ответные действия… Саакашвили решился на все такое, в ответ, только первого августа! Тоже артиллерией. А мы уже ответили тяжелым вооружением. Короче, нам сказали, ни при каких обстоятельствах огонь не прекращать, стрелять до талого снега! Говорят, грузины хотели переговоров, но мы про это даже не были в курсе. А московские «решалы» от нас в момент открестились, сказали, что мы бесконтрольные им. И в это время из Рокского тоннеля вышли российские войска на танках, и началось вторжение. Вот тогда и случился для Саакашвили цугцванг и начало войны. Думаю, чисто по–мужски Саакашвили не мог поступить иначе никак… Никакого геноцида осетин не было, как говорили по «ящику». И погибших столько не было, как там сказали: две тысячи человек! Если бы так было, в Цхинвали должны были убить каждого второго! Потери были в основном среди ополченцев – на девяносто процентов. Цхинвал был почти пустой, людей эвакуировали заранее. Москва нам обещала, – нам так сказали, – денег на мирную жизнь, мировое признание независимости, и обманула… Кто нас признал? Никарагуа? Чертова Венесуэла? Науру – даже не знаю в какой жопе мира она поселилась! Ну, и ХАМАС, который сам недогосударство? Позор! …И кусок «мертвой» земли достался, который мы своими же руками разбомбили, что теперь на нем сто лет ни жить нельзя, ни скот пасти – мины и бомбы неразорвавшиеся кругом. И там, и здесь, у Москвы цель иная есть. Там – обманула, и здесь – обманет! Россия подставила нас в очередной раз – также, как с захватом школы! Ну, да, ладно… То пережили и это переживем… Скажи мне только честно: выходит твоя автобиография в личном деле липа?