Пеший камикадзе. Книга вторая. Уцелевший

Егор влез руками в карманы, наткнувшись левой на пистолет. – «Шпалер», – вспомнил он на минуту.

– Помню, под конец моего взросления отец перестал меня понимать. Не думаю, что он очень старался. Он пахал на двух работах в три смены, чтобы прокормить семью, поэтому я рос сам по себе. Когда он понял, что у нас очень хрупкая связь друг с другом, попробовал снова, но потом перестал совсем. Не потому что не хотел, скорее я все делал наперекор, не мог слушать его нравоучения, спорил, скандалил, – не хотел жить его жизнью. Тогда мне казалось, из-за того, что его жизнь была тяжёлой, он хотел такую же для меня. Ну понимаешь, да? Иногда отцы себя так ведут. Я сопротивлялся. Но вот что забавно. Что именно так все и сложилось, будто не было у меня иного выбора – военное училище, война, фугас, протезы… Может показаться, что так он меня готовил, закалял для суровой жизни, может даже для войны. Но это не так. Он войны не видел. Родился в сорок девятом, в голодные послевоенные годы, родители его рано умерли, он рано повзрослел, много работал, вырастил четверых братьев и сестру, женился, родил сына и воспитал как умел, вряд ли думая о том, что такое воспитание портит характер. И вдруг война чеченская. Что он мог рассказать мне об этом? Что он мог об этом знать? Ничего. Война – это ведь ничто иное, как жизнь при смерти, к которой как известно не подготовиться, она приходит внезапно. Но если война случилась, – есть один выход, – ее пережить. Однако и после нее жить не просто. Когда тебе вдруг покажется, что тебя никто не понимает – иди к отцу. Он тоже не поймет тебя сразу. Да, ты и сам не поймешь себя быстро. И это нормально. Потому что мы особая категория, мы – воевавшие дети не воевавших отцов.

– Как это? – весело спросил Песков.

Его забавлял нравоучительный тон Егора.

«Вроде, еще не дед… – думал он, улыбаясь, – и не отец вроде. Нет? Нет. Вдруг – мой дурак в маске? Нашел меня, гад! – повнимательнее присмотрелся он к собеседнику. – Нет, точно не он. Я б узнал. Да и маску рожи Тириона Ланистера поискать еще надо… Препод? Точно! Институтский! – забавлялся сам с собой Песок.

– После Великой Отечественной, выросло поколение, которое не видело всех ужасов войны, но они жили на рассказах, на впечатлениях от них. И вот, прошли каких-то тридцать лет, у наших отцов подросли дети… то есть – мы.

– Это ж норм! Сорок первый по сорок пятый – можем повторить!

– Вить, не говори так! Доблаебы с подобными наклейками на машинах… – Егор, заметив таких в городе в первый же день, в Донецке действительно, как по объявлению, появилось хоть расстреливай, как-то сразу отделил Витька, сочтя его глупым чтецом надписей, от тех, кто клеил, а значит, – убежден был Егор, – так думал, заговорив в третьем лице, – …ничего не знают о войне, ничего о том периоде! Что они могут повторить? Они не знают, как сделать худую пародию! И могут повторить только себя, нарожав себе подобных уебанов!

– «Бомберы», – сказал Виктор, уточняя. – Наклейки на авто так называются.

Песков почувствовал, что растревожил сердце Биса, как самое настоящее осиное гнездо и, уже заслышав этот противный гул, обещавший зуд и отек всего тела и мозга, виновато перевел тему, чтобы не слушать дальше еще каких–нибудь нравоучений.

– Ну, хорошо… А как же мать? – спросил он.

– Мать не в счет. Она будет только плакать и жалеть. А этого, как раз, не нужно. Это ведь совсем не просто понять человека, вернувшегося с войны, тем более, когда ничего в этом не смыслишь, не чувствуешь, не знаешь, не видел. И принять таким – тоже не легко. А изменить такого человека можно только большой и порой безответной любовью.

Медведчук появился неожиданно, совсем из неоткуда – на спасение Витьке.

– Привет, Егор, – первым заговорил Медведчук, с таким приятельским видом, какой предполагал некоторую близость.

– Привет, – сухо ответил Бис, развенчав любое похожее предположение.

Натянутый тон Егора Пескова насторожил.

– Давно хотел встретиться, поговорить… Извиниться…

– За что это? – не понимал Бис.

– За голосование, которое состоялось, тогда. Люди, вроде тебя, как правило, без дальних разговоров попадают в мою роту. Я должен был забрать тебя…

– Не думаю, что должен! – усомнился Егор в искренности.

– Обиделся?.. Злишься?.. – словно ребус разгадывал Медведчук Биса. – Твоя правда.

– С чего мне вдруг злиться? Ты мне ничего не обещал.

– Все верно, все верно… – совсем степенно и размеренно произнес Игорь. – Отойдем?

Песков быстро сообразил – влез в машину, ухватившись за руль, как ребенок, которого впервые пустили на место штурман, захлопнул дверь и сделался глухим.

– Егор, я тут узнал за тебя… – ты не подумай, чего… – по просьбе комбата. Короче, не буду ходить вокруг да около, причина по которой ты оказался в роте Исы Абулайсова в том, что Ходаренок посчитал тебя «темной лошадкой». Ну, понимаешь?

– Нет. Не совсем… – возразил Бис, будучи сметлив; но, решив, что истинную причину лучше услышать целиком из первых уст, тихонько выудив за тонкую нитку, чем выгадав половину, оборвать хлипкую снасть и потом гадать, раздумывать.

– Ну, вроде, посчитал, что… засланный ты, – Игорь старательно подобрал слово, но совсем не потому, что боялся обидеть, а потому что все другие, что накрутились на язык были малоприятны. – В общем, стечение разных обстоятельств вынудили его так поступить и причин не мало: тут и сложная ситуация с единым центром управления вокруг территориальной обороны, и внутривидовая конкуренция за доминирование в регионе, и непонятная координация сверху, и сомнительные кураторы из Москвы, а еще настойчивые просьбы коллег–гэбэшников за бесконечных «своих»…

– То есть – за меня? – сообразил Егор.

Бис не предполагал, что подобных случаев окажется неслыханно много и именно его – приведет к тому, что вызовет раздражение, будто он внедренный или выше других, – ведь просили, собственно говоря, за инвалида, – но так уж вышло.

– Ну, да… – быстро согласился Игорь и также быстро, но протяжно, почти нараспев, добавил. – Ну-у, и не только, – при этом он посерьезнел. – Не думай, что Ходаренок перестраховался только из-за того, что ты калека, – ведь это на самом деле не главное! Участие важного московского генерала в твоем деле сыграло, пожалуй, некоторую роль.

– Ясно, – только и сказал Егор.

– Про твоего генерала я тоже узнал. Он в отставке по возрасту и, сам наверное знаешь, неслучайно – чудом под уголовку не загремел… А нынче – бизнесмен, учредитель, руководитель…

Егору не нравился разговор. Он вообще не любил зазнаек, копающихся в грязном белье, а эти, всегда не скрывая, подобным кичились:

«Они и так уже много чего натворили, а скоро, злоупотребляя полномочиями и другими нечистоплотными приемчиками своей службы, будут торговать оперативной информацией и отжимать готовый коммерческий бизнес…», – успел подумать.

– Мне неинтересно! – наконец сказал Егор, догадываясь, что грязное и малосимпатичное припрятано напоследок.

– Но, это не все, не главное, – не заставил себя долго ждать Медведчук, ощутив наконец превосходство, высказав, казалось, долгое время гнетущее его. – Сразу скажу, комбат пока не знает только потому, что поручил это мне, – он сделал на этом акцент, подчеркнув важность своего участия. – Сегодня ты ему не интересен. Занят он своим назначением в Совбез. Знаешь, проверять тебя по линии госбезопасности даже не потребовалось. Все оказалось на поверхности. На сайте Росгвардии есть сведения, касающиеся военнослужащего столичного отряда специального назначения внутренних войск капитана Биса Егора Владимировича, удостоенного звания Героя Российской Федерации… Это правда ты?

– Правда.

Егор, потрясенный и подавленный неожиданно вскрывшимися обстоятельствами, не нашёл в себе сил и находчивости даже соврать, странно заулыбался, как бывало в юности, когда шустро и ловко боксируя, неожиданно получал под дых, но, продолжая бой, кивал и улыбался в ответ, показывая всем своим видом, что нормальный, а сам с глазами полными слезной поволоки и пустыми смятыми легкими готов был отвернуться к канатам и умереть. Он сплюнул под ноги и подумал:

«Проворные, все-таки, суки, быстро как раскусили!»

– Ты обалдел, что ли?! – стараясь удержать изумление и одновременно восторг, выругался Медведчук, словно до последнего сомневался, что все подтвердится.

– И ты думал, что никто о тебе здесь не прознает? Когда все сейчас в интернете? Даже парочка фотографий нашлась – ты и Президент.

– Я ничего не знал про это. Не пользуюсь интернетом последние пару лет. И это не мой вопрос. Скорее – публичных людей. Вопрос коллегиальности, имиджа для «больших», и статуса и достоинства для «маленьких» – постоять рядом с большими на равных условиях, особенно в ситуациях, когда освещают газеты и телевидение.

– Какого хуя тебе здесь надо! Герой, епть…

– Видимо тоже, что и тебе…

– Ты серьезно?! Здесь уже есть один – «Óдин»… – строго заявил Медведчук, изумляясь, словно божественная должность была вакантной недолго и уже пару дней как занята, а кандидаты все настойчиво прибывали, – …глава какого–то центра в составе Центра каких–то государств при каком–то разведуправлении какого–то штаба! Он же – с четвертого года министр обороны Южной Осетии под вымышленным именем, тоже Герой, той же – назначен Москвой!

– Да–да, знаю: он же Жора, он же Гога… А почему – «Óдин»? – паясничал Егор. – Бог, что ли, какой?

– Позывной такой! – разозлился Медведчук на едкую насмешку. – Только одно дело он, и совсем другое – ты! Он хотя бы защищен…

– И кем?

– Главным управлением ГШ… Государством! И к тому же еще засекречен!

– Ага! Так засекречен, что тебе про него все известно? – с горьким юмором посмотрел Егор. – Странная эта штука – ваша секретность?

– Дурак, ты, если не понимаешь на сколько все серьезно, данные о тебе в свободном доступе, в интернете. Их может получить любой, кто захочет, разные нежелательные люди… – поглядел Медведчук по сторонам, показав о ком речь, проведя рукой по лицу, как если бы имел густую бороду. – Ты сейчас где? Не понял еще?!

Бис стал задумчив.

– Вот–вот!

– Зачем им я? Мало что ли героев? У них своих полно… – блеснул Егор хитрой усмешкой поперек худого лица. – Хатуев, Какиев, почти все Ямадаевы… в конце концов, Кадыровы… – развеселился он не на шутку. – Подумаешь: я?

Игорь Медведчук яростно и всем сердцем не понимал Бисовской веселости.

– Это шутка такая, да?.. Я понимаю! – зачем–то сказал он. – Пойми ж ты – я помочь хочу! Правда, не знаю как! Перетереть с комбатом о твоем переводе? Но, он с самого начала был против… А сейчас придется рассказать всю правду! Вот только как он воспримет такое известие? Заявлять такое – тоже опасно…

– Опасно, на передовой! – расхрабрился Бис уже из вредности и хамства. – Я здесь под стражей, что мне будет? И стража, та еще…

Впрочем, несмотря на серьезную опасность и строгость, с которой Медведчук рассуждал, сам он почему–то раздумал сообщить Бису о своих подозрениях за капитана с позывным Сивый, из-за которого, собственно, и решился на разговор. После всего наговоренного и услышанного Игорь посчитал зазорным и совсем неудобным, не мужским для себя, и язвительно обидным для признанного Героя России делиться, чем может обернуться геройство Биса для чеченцев. Правда, и Егор затеялся так, что о загадочном капитане не узнал – оборвал хилую снасть, как не хотел, – разрешив недолгое смятение Медведчука – говорить или нет. В конце концов, у каждого своя голова, пусть и раненная, успокоился Игорь.

– Ладно, – кивнул Егор, поостыв. – Спасибо.

– Это за что? – удивленно кивнул Игорь.

– За желание помочь. Прости и ты меня, за вспыльчивость… – с удовольствием сказал Егор, какое испытывает всякий, кто, сорвав тревожную злобу на человеке послабей, нашел в этом отдушину. Скомканное лицо Биса порозовев, подобрело и расправилось как парус на ветру. – Делай, что считаешь правильным, на то ты и командир!

Игорь тоже оказался отходчивым.

– Как ты здесь? – спросил он из уважения.

– Хотелось бы оказаться в другом месте… Где–нибудь в районе аэропорта. Можно – и на кладбище?

Последние слова прозвучали для обоих понятными, без богобоязненного трепета, без лишних уточнений и грязных сальных шуток.

– Уже прознал? Ну, понятно! – догадался Игорь, отыскав глазами безмятежно дремлющего Пескова за рулем.

– Что в мире хоть твориться? – спросил Бис, стараясь узнать маломальские новости.

– Сложно все, – отмахнулся Игорь, уместив в одну фразу абсолютно все сведения о жизни на Земле.

– Это понятно. А если по сводке?

– У нас некому сводки готовить. А из новостей… – задумался Медведь, – сам порой узнаю какую-то новость, а оказывается ей уж как неделя. С третьего числа штурмуют Славянск, уже в четвертый раз, город расстреливают с боевых вертолетов. Уже занят Красный Лиман; в районе Царицыно непонятное происходит; Луганскую погранзаставу блокируют уже шестые сутки – если не взяли уже. Информация проходит плохо, медленно, разноречиво… неоперативно, короче. Кто-что слышал, с кем-то удалось созвониться – такие данные и имеем. Вчера, говорят, под Славянском из ПЗРК сбили самолет! Вроде, как воздушный разведчик – а подробности никто не знает. Сидим все на телеке – ждем, может, что скажут?

– А у нас?

– У нас? – Медведчук задумался пуще прежнего. – Вчера мы в составе штурмового отряда – одного моего взвода и двух батальонных рот хотели выбить украинских погранцов с пропускного пункта Мариновка, – по информации украинская армия заняла Мариуполь и стремительно движется к нам, – но, в очередной раз потерпели неудачу, – на подходе получили таких оглушительных пиздюлей – водителя головного «КАМАЗа» уничтожил снайпер и, как по команде, на нас обрушился шквальный огонь. Пока мы разворачивали минометы и пытались сокрушить оборону блокпоста из всего что имели, налетели штурмовики… понесли потери, конечно, умеренные для такого боя, но – два «двухсотых» и пятнадцать «трехсотых» – ощутимый урон для сводного отряда из восьмидесяти бойцов. Пришлось откатиться… Блин, это уже вторая неудача, после аэропорта! Не хватает нам сил… или опыта! Короче, закрепились пока на кургане, севернее Мариновки: справа – Степановка, за нами – Снежное – через которое лежит единственная рокадная дорога соединяющая Харцызск, Шахтерск, Торез… и Красный Луч – по ней к нам приходит подкрепление, оружие, боеприпасы; в то же время с высоты удобно корректировать «арту» с «нулевого» километра – завтра уже решено пристреливать – отлично видно часть дороги, цементный завод в Амвросиевке, в ясную погоду – даже Азовское море, – улыбнулся Медведчук, – в дальнейшем курган можно использовать как плацдарм для развития наступления – я, правда, в этом не сильно соображаю – так говорят… совсем не плохое место, в общем, роем землю в траншеи, пускаем корни. На аэропорте тоже не все гладко – завелся снайпер, постреливает – открыли на него охоту! – сказал Игорь, направляясь к машине. – Как и сказал: сложно все…

– Ясно, – вдумчиво произнес Егор.

– Держись! – пожал он руку Егора. – Постараюсь тебя вытащить.

Вопреки малоутешительным переменам и известиям с фронта, Егор вернулся в роту, ощущая легкость и свободу, чего давно не испытывал. Чувствовал раздолье, будто скоро развернется здесь как следует, несмотря на то что ничего серьезного Медведчук не обещал. Но, Егор будто бы стал счастливым королем. Будто груз секретов и тайн был сброшен с плеч, и он теперь был не настолько потерян и натружен тяготами, каким казался на первый взгляд. К нему вдруг откуда–то пришла бойкая уверенность, может быть, думал Егор, она перешла к нему через пистолетную рукоять из головы Берга, из его смелого лба, посмеивался он. А главное, он долго думал и решил, наконец, что повел себя с Медведем правильно, разговаривал на равных, ни – рядовой с командиром, а – капитан с капитаном: говорил открыто, по существу, ничего лишнего. Правда, к вечеру его вновь обступили тревога и скверные мысли, как превосходящий противник со всех сторон сразу.

До самой ночи Егор ждал, когда явится Берг – отбирать пистолет – отчего еще сильнее хотелось сохранить его у себя до утра. Подождал. Прилег. Стал раздражаться и злиться на то, что пора уснуть и нельзя, что Кобергкаев никак не шел, что сам не набрался смелости пойти и вернуть, что с утра будет квелый и сонный, а поделать ничего не мог. Позже, с наступлением ночи, в кровати, Егор с ужасом представлял, как Берг скрытно приползет по полу, а не гордо придет, исполнять свою страшную кровавую клятву, Берг даже привиделся в быстром сне с заштопанной распухшей мордой, чем собственно спугнул сон. Но вместо Берга в полночь явился Аллагов.

– Эй, одноногий, спишь?

– Нет, блядь… тебя жду! – вдруг потеряв голос, сказал Бис.

– Угомонись, поговорить надо.

– Утром приходи. Занят я…

– Чем ты таким занят, а? – усмехнулся Аллагов, застав Биса с руками под одеялом. – Дрочишь, там?! Я сейчас пришел – утром поздно будет, – сказал он.

– Для кого поздно? – почувствовал тревогу Бис.

– Для тебя! Не меня же?!

Егор не шелохнулся. Нащупал под одеялом предохранитель пистолета с патроном в патроннике, оставаясь лежать в кровати в своем необычном виде человека–робота, – конечно, Егор ждал Кобергкаева при параде, иначе было нельзя.

– Я думал ты, сука, умный и тебя здесь не встречу. Думал, ты на своих обрубках на полпути в Ростов… А ты, баран, ждешь, когда резать тебя буду!

Ну, не может мужчина быть без ярости, она должна быть в нем хоть иногда, в Аллагове ее было – ведром черпай.

Егор, не моргая, одними глазами огляделся по сторонам, чтобы заметить с кем пришел Аллагов, не один же пришел, но никого не заметил. От этих мучительных действий на глаза навернулись слезы, ужасно хотелось проморгать, аж бросило в пот, но он только свел брови и ничего не ответил.

– Поднимайся!

– Ты поговорить хотел? Поговори и иди. Я так – послушаю.

– Ну, ты, псина! Ведешь себя, как не мужик, – сказал Муса.

«Ну, что с ними не так, а? – первым делом подумал Егор. – Что за обращение такое: шлюха… сука… псина? – припомнил он и последние слова Берга. – С кем они там, у себя, привыкли разговаривать? С собаками, что ли? И почему в женском роде с однополым себе…»

По другому поводу Егор даже не имел четкой позиции: он обязан вообще подниматься из постели, когда с ним говорят? Тем не менее, сказал первое, что пришло в сонный ум.

– Откуда тебе знать, как ведут себя мужчины? Думаешь, назвав меня сукой, делает тебя одним из них? Говори, зачем пришел и проваливай!

– Ты мне не нравишься! – очень просто сказал Аллагов.

– А что, здесь конкурс красоты? – просыпалось природное хамство Егора. – Я здесь не за тем, чтобы тебе нравиться.

– Не притворяйся, ты меня понял…

– Ну, знаешь, ты тоже не в моем вкусе.

В темноте кто-то гоготнул, как придушенный подушкой. Аллагов, вразрез внешней грозности, которую добавлял сиреневый мрак, смутился.

– Я смотрю за тобой, – совсем растратив ярость, сказал Муса. – Если ты… – погрозил он пальцем или кулаком, Егор не различил в темноте. – Я тебе плохо сделаю.

Вопреки скудости произнесенных слов и их скучности, намерения Мусы Егор воспринял как угрозу убийством. Так показалось Егору. Ему вообще такие предостережения не нравились, он давно воспитал в себе отношение к подобным обещаниям, считая, если решился делать – делай, незачем угрожать.

– Аллагов, похоже, ты совсем дундук! – повеселел Егор. – У меня руки нет и ноги – мне без них плохо. А твое плохо – для меня – даже хорошо, – признался Бис, все решив про намерения чеченца.

– Вай, бля! Я последнее тебе делаю внушение: потеряйся, понял, да?

– Предупреждение, долдон, а не внушение, – поправил Бис. – Учи русский.

– Я предупредил! Делай вещи, пока не поздно! – удаляясь, сказал он.

В след за Аллаговым в темноту затопала еще пара берец.

– Слышь, Магомед, что такое – долдон? – послышалось в хрусткой темноте.

– Хуй его знает, Муса? Наверное, оскорбление такое? В интернете глянь.

На соседних кроватях заворочались люди. Егор некоторое время лежал неподвижно, словно вышел из неудобного неуютного тела, осмотреться сверху и вернулся обратно думать, что ему делать. Только не успел, уснул.

Следующим утром Джамалдаев без разговоров отправил Биса к Зазиеву. Проведенная в протезах ночь не лучшим образом сказалась на самочувствии, Егор тяжело прошел мимо Сулима, почему–то подумав: «Знает ли Сулим о его конфликте с Бергом?» и «Какой будет их, с Бергом, встреча сегодня?», но в это утро Кобергкаева не оказалось. Его подменял Аюб Текуев из одного с Егором весеннего «призыва». Они перекинулись фразами, на которые тот ответил уклончиво, то ли с явным нежеланием, словно тоже предупрежденный, то ли тоже заключивший пари на русского – не болтать.

Голиаф был привычно хмур. Тутыр, напротив, – впрочем, как и при первой встрече, – весел и улыбчив, может быть, даже больше обычного. Поглядывая на Биса красивым лицом, он, казалось, вспоминал о случившемся с Бергом. Может, радуясь сходству шрамов, вроде: «…а Кобергкаев… Маир – тебе не родственник, часом?!», а может, еще утром потешался над Бергом, разглядывая пострадавшее лицо и, безусловно, гордость, задевая самолюбие: «Что, брат, словил пулю, не прошедшую канал ствола?! Похоже, калека стрелять не может, думает, пулю так… вколачивать надо!»

«…А может, – думал Егор, высоко оценив себя, – восхищен сноровкой калеки»…

– Ствол у тебя? – спросил Тутыр.

Бис кивнул.

– Хорошо, – улыбнулся он красивыми зубами. – Можешь считать, что добыл в бою.

«…Весь он какой-то неприлично красивый для «солдата», – на секунду подумал Егор.

– Работаем по привычном плану, – коротко проинструктировал Голиаф, сев в машину, которая будто гнедой жеребец привстала на одно колено под весом всадника в боевых доспехах.

«Интересно, – в своих мыслях находился Бис, совершенно далеко от происходящего. – У библейского «Халка» был конь? Или, может, колесница?»

В машине снова закрутилась осетинская пластинка. Маршрут был новый, как и водитель, и Голиаф всякий поворот указывал Аюбу рукой, не всегда вовремя, но всегда целиком перекрывая Егору обзор видимости в лобовом стекле машины так, будто утреннее кислое солнце на время кубарем падало за горизонт и стремглав проносилась короткая летняя ночь.

Дни закрутились погожими и похожими друг на друга, как Берг и Кибо (такой позывной получил Бис, коротко от «киборг»), которых во взводе Зазиева в шутку прозвали близнецами. В отличии от первого, второму прозвищу Бис не обрадовался, а Кобергкаев пока об этом ничего не знал потому, что во взводе после конфликта не появлялся. Официально, числился на больничном. А «Кибо» был выбран не случайно, как излюблено выражались местные – в оперативных целях, которых на Донбассе оказалось много и разно. Второй причиной такого позывного стало присутствие в донецком аэропорту украинских военных, которых местные прозвали «киборгами», конечно же, за живучесть, а не содержание у тех в организме машинно–человеческих компонентов.

Был и другой вариант от «Киборга», но Егор отмел его сразу. Лично предложил – «Водопад» или «Инженер», но, первый, оказался водовозом в батальоне, а второй – имелся в какой–то особой спецгруппе, не то в «Оплоте», не то в Русской православной армии, и тогда Бис махнул протезом, решив: лучше так, чем по марке производителя бытовой электроники в том варианте, в котором почти незаметна разница с Бергом. Такому сходству Егор категорически противился, достаточно было того, что дразнили двояшкой.

На что–то другое Егор уже не рассчитывал, подозревая, что на редком фронте с фантазией был порядок, а в роте кавкасионного типа с ней, пожалуй, как на всем Кавказе всегда было печально в силу традиционного аскетизма и религиозной философии. Однако, он ошибся.

Как оказалось, лакец Аюб Текуев по названию любимой песни «Пепел к пеплу» известного немецкого коллектива выбрал позывной «Аше», который здешние полиглоты зачем–то перевели на русский, решив, что так будет патриотичнее, на ряду, а вернее в одном строю, с греческим «Омегой», остзейским «Бергом», арабским «Зелимом», дисишным «Бэтменом», библейским «Голиафом» и красавчиком «Тутыром».

Аше был взбешен до побелевших сбитых костяшек кулаков, скрученных канатом желваков на скулах и вздувшихся под бородой–ширмой, но, в финале всей истории все–таки став Пеплом, повел себя удивительным образом сдержано.

– Пепел, жди в машине, – сказал Голиаф Аюбу. – Кибо, идешь с нами.

Текуев только цыкнул в ответ.

Собственно, он цыкал в начале любого выдаваемого голосового сообщения, если не делал этого вместо слов, будто переключаясь с приема на передачу, клацал тангентой радиостанции.

– Словами говори, понял? – сказал Голиаф раздраженно. – У меня нету терпения разгадывать твой сигнал!

– Я – Пепел, понял, – кивнул Аюб, как обычно вначале цыкнув.