Неуставняк-1
Десантники в этой области были самыми удачливыми. Красивые, ладные, успешные, независимые, они внушали полное доверие и располагали к себе всей душой. Непринуждённость в общении и постоянный личный пример, как лассо, обхватывает шею и тянет, как жертвенного бычка на закланье. Их манеры, внешний вид, такт в обращении гипнотизировали. Достаточно было попасться им на глаза, и воля теряла смысл, если ты, конечно, и так не был приписан к их команде. Кроме того, подтверждённая годами истина, что десантник – это машина по уничтожению голыми руками противника, действует безукоризненно.
По прибытии любого количества автобусов для формирования команд использовался имеющийся в распоряжении дежурного по сборному пункту состав временно приписанных сержантов. Без сомнения, лучших нянек прибывшим, чем наши десантники, не было. Всё происходило в точности, как я описываю, но есть и скрытые моменты жёсткой истины.
Для поднятия своей значимости цветные сержанты обязаны были с первых секунд наводить в рядах прибывших страх, чтобы затем управлять. И именно через этот страх и должны открываться поясные кошельки новобранцев. Нагнетание страха вокруг цветных поставлено на широкую ногу. И неважно, под чьё командование попадёт потом ополченец, главное, что он уже попадёт, обработанный страхом, как вошь дустом. Соломенная психика оторванного от сиськи призывника принесёт плоды уже этой ночью. Но и до ночи надо дожить!
Десантники никого не пугали, их и так боялись, но они брали отеческой любовью к ближнему. Из нашего автобуса все, не попавшие в мою команду, были безмерно преданны им за спокойствие, которым те одарили в первые минуты знакомства. Пример с наказанием Третьего вообще внёс в души прибывших неприятие частной собственности как средства индивидуального самовыражения. Не надо забывать, что территория одна, и подступ ко всем ополченцам, кроме нас и моряков, не ограничен. И стоит нашему сержанту остановиться возле кучки бесхозных рекрутов, как те с явным интересом начинают возле него группироваться, чтоб расспросить. Главное для этого момента – время. В основном, это полчаса до приёма пищи или сразу после него. Все приехавшие от стресса впадают в голодную панику, у них нет еды, а до завтра не покормят, или наполнение мисок не соответствует устоявшейся привычке. Сержант с достоинством рассказывает о трудностях службы в десанте, и он совершенно в этом откровенен, разве что в естественных потерях припишет двух трёх убиенных на месяц. Затем он произносит заветную фразу: «А вы кто, откуда?» После недолгих перечислений обязательно находится земляк. И так как сейчас сержант не собирается идти на ужин (там кормят отвратно!), а пойдёт в магазин, то он может ему что-нибудь купить на пожрать. Это обстоятельство привлекает всех и перед сержантом из десанта открываются кошельки. Он просит земляка записать, у кого и сколько он взял денег. После небольшой бухгалтерской переписи он со списком и приличной пачкой денег удаляется в сторону штаба. Через некоторое время наши сержанты и ефрейтор удаляются в сторону населённого пункта. Ближе к вечерней проверке команда продотряда возвращается с небольшими котомками, набитыми печеньем, хлебом и сушками. Они спокойно разделяются и находят своих земляков. Те, в свою очередь, принимают содержимое сумок, после чего им поясняют, что именно в этой куче содержимое всех прилавков местного магазина, и если у кого то имеются сомнения, то он может пойти и проверить. Расчёт по сдаче сержант произведёт завтра, так как неотложные дела требуют его присутствия в подразделении его команды. Заложник ситуации, оставшись с пакетом мелкой снеди, как может, распределяет полученный провиант. Его компаньоны, не занятые в строю, всухомятку заедают мысль об утраченных деньгах. Стоит сказать, что мамы мелочью будущих защитников не снабжают, а дают достойные суммы достойными ассигнациями. Но, как правило, это две или три бумажки. Потеря одной бумажки удручала, но не окончательно – ведь оставалась ещё одна, а лучше две.
Конечно, находились и такие индивидуумы, которые на следующий день, подкараулив сержанта, бросались с вопросом: «А можно сдачу получить?»
– Ты, воин, о чём?
– Ну, мы вчера деньги собрали на магазин!
– Вы собирали – я принёс, и чего?!
– Ну, Володя, который вчера собирал деньги, сказал, что сегодня можно у вас взять сдачу!
– Воин! Ты не охуел!?! Собирал он, а отдавать я?! Ты понимаешь, что за чушь ты несёшь?!
Продолжительность диалога зависела от расположения духа сержанта. Его в прошлом так же обобрали, он с этим прожил целый год, стреляя сигареты и докуривая чужие бычки. Сегодняшний успех – это его сдача прошедшему времени, и поэтому скорость расставания зависит от злобы, скопившейся в нём. Последнее слово оставит за собой сержант, он поступит так же, как он это помнит – просто замолчит, развернётся и уйдёт, а может даже вдавит кулак под ребро!
Сразу оговорюсь, смекалка собирающего деньги – это не пятно на роде войск и армии в целом, а коммерческая жилка, живущая в каждом из нас и позволяющая получать дивиденды, не прикладая рук.
Ещё одна цель – вещи. Как правило, из дома все уходили в одежде на выброс, но были и шикари. Не понимаю, но эти шикарные мальчики с претензиями на вкус одевались в новейшие ботинки, джинсы или костюмы, курткам можно было обзавидоваться, правда, их лоск сиял только до двери автобуса, а затем им хотелось затереться среди масс ополчения, чтоб не выделяться. Этому павлину скоро и доходчиво объясняли, что его вещи достанутся недостойному, а взамен он получит лишь только пыль из-под ногтей. После того, как тот соглашался, его быстро переодевали, причём источником подходящей одежды выступал сельмаг, а став как все, к нему терялся всякий интерес, и он от этого только выигрывал.
Смелость, смекалка и напор наших сержантов компенсировались ночными походами, которые устраивали сержанты других родов войск. Днём новобранцы все на виду, и работу чёрных старателей проводить неудобно. Зато ночь, которая в армии ярче дня, восполняла упущенные шансы. Даже если в расположении и находится ответственный офицер, ему всё равно требуется отдых. Дневальные по этажу всегда могут обеспечить подъём заинтересованного состава. Рота с благодарностью к прошедшему дню принимает команду «Рота, отбой!» и в течение пяти минут засыпает. Все мероприятия начинаются часа через два после отбоя. Это как раз тот момент, когда человек, слегка отдохнув, может снова бодрствовать. Если молодого солдата резко разбудить, не дав ему окончательно проснуться, с ним можно делать удивительные вещи. Уставший от дневного стресса организм включает блокаду сознания сродни коме. Человек вроде движется, говорит, но, по сути, он не отвечает за свои поступки, а главное, все его воспоминания сродни бреду. Это состояние длится не более минуты, именно в эту минуту его можно так напрячь, что, проснувшись, он будет полностью тебе подчинён. Такому не учат, до этого каждый старослужащий доходит сам, а демобилизуясь, уносит с собой. На его место встаёт следующий экспериментатор и он обязательно добивается успеха. Но бывают редкие досадные недоразумения. Я вам об одном уже рассказал.
Наблюдая, как их потенциальных жертв обчищают успешные десантники, цветные младшие командиры ночью выбивают всё, что можно выбить, и утром основная часть новобранцев из казармы выходит чистая, как после химчистки. Конечно, некоторые не сразу поддаются химобработке, но их, как загашники, оставляют на чёрный день.
Выдавливание денег в Десанте сродни искусству, в этих войсках никто ни у кого ничего не отбирает. Жертву так разводят и окручивают аргументами, что она с благодарностью преподносит желаемое. Однако и здесь встречаются накладки.
Баня
Влившихся в ряды десантных войск решили порадовать – сержанты повели нас в местную баню, которая располагалась в пределах населённого пункта Егоршино. Мы шли, повторяя обратный путь наших автобусов, но, пройдя площадь с сельмагом, требовалось свернуть в переулок, чтобы выйти к строению, называемому “Баней” – по сути, это была пристройка к действующей котельной. Точно всё не помню, но баня была, и нам разрешили в ней помыться. До начала помывки хочу отметить, что тот вчерашний одинокий путник, которому преградило дорогу Лужное озеро, добрался до намеченной цели и, свернувшись калачиком, мирно спал возле крыльца магазина. Я был искренне рад, так как его обречённый взгляд вот уже сутки преследовал меня при преодолении трудностей наших ратных начинаний.
Мы разложили свои вещи в небольшой, почерневшей от старости раздевалке и вошли в баню, сержанты мыться не стали, ссылаясь на то, что они это проделали вчера до нашего приезда. Зал помывочной был выполнен из старой, потрескавшейся керамической плитки, сиденья – из мрамора, с отбитыми краями, тазики ветхие, проржавевшие от времени, парилка – холодная, как и вода в кране. Времени на помывку было выделено сполна и даже слишком. Двадцать минут, определённые сержантом, сами собой спрессовались до двух: мы, как стадо голых дураков, походили между кранами, заглянули в парилку и в недоумении стали возвращаться к своей одежде. Но я помылся, так как по примеру А. В. Суворова каждое утро принимал холодный душ. Со мной водные процедуры также приняли немногие моржи и Костя.
Вернувшись в раздевалку, я увидел большее количество шарахающихся из стороны в сторону контуженых однополчан. Взрыв бесшумной мины, пропущенный мной, действовал выборочно: некоторые были вполне счастливы и быстро одевались, но многие тупо смотрели по сторонам, вышаривая что-то глазами, а это что-то было невидимо или быстро ускользало от их пытливых взглядов. Подойдя к своей аккуратно сложенной одежде, я обнаружил на ней синие трусы. Обыкновенные синие трусы, именуемые в народе парусами. Именно эти паруса носила вся тогдашняя страна и сегодняшняя армия, а многие и до сих пор используют их вместо ночной пижамы. Меня обдало холодом, я понял, где был зарыт заряд, взрыв которого породил контуженых: в их домашних трусах, аккуратно сложенных поверх одежды, были пришиты карманчики. И вдруг вместо этих разноцветных сейфов они обнаружили тёмно-синие паруса[6], и то обстоятельство, что бельё было чистым, новым, с биркой – не успокаивало!
Мне повезло. Привычка, переодеваясь перед тренировкой, снимать штаны вместе с трусами, спасла мой сейф от поползновения террористов. Вот и сейчас свои штаны я заправил, не вытаскивая из них трусов.
Повезло и тем, у кого не было сейфа, а его деньги лежали просто так, по наглому, в кармане.
– Поздравляю вас с первой баней и первым полученным вещевым довольствием! – Вошедший сержант сиял, как бриллиант.
Сам он стоял в проёме, и свет с улицы создавал вокруг него сияние ангела. Счастливая улыбка и откровенный взгляд обезоруживали.
– Служим Советскому Союзу! – Хор был не полон, с потерей ориентации у многих развилась немота.
– Товарищ сержант, а где наши старые трусы? – К одному из контуженых всё же вернулось сознание.
– Вещи личной гигиены, не прошедшие химическую обработку, подлежат уничтожению огнём. Вы пока парились, Федулов их сжёг в топке бани, – заявил дежурный ангел и, свернув свои перья, вышел на улицу. – Так, через две минуты строиться!
Все стали одеваться, я же в своё мокрое полотенце завернул новые трусы, а старые вернул на место – сейф ещё очень даже может и пригодиться!
Разрозненными кучками, чтоб не застрять в лужах и не утопнуть в грязи, мы отдалялись от старой бани. Её железная труба ржавой укоризной провожала нас в обратный путь. Ворона, почти пережившая весну, восседала на ней, озирая окрестности. Не думаю, что целью её отдыха было желание подкоптиться в дыму спалённых трусов, так как кочегарку охранял ржавый, внушительных размеров амбарный замок.
По дороге назад нас остановили на каком-то пустыре и разрешили перекурить. Тут сержанты предложили сообразить на вино, чтоб отметить события – нашу приписку к ВДВ и первую помывку в бане. Но для этого следовало опять достать деньги! и, кто сколько сможет, скинуть в голубой берет Федулова. Конечно, за время пребывания на сборном пункте денег никто не разменял, но отказаться внести свою лепту было неприлично. Вот и полетели неразменные рубли в кошелёк ефрейтора Федулова. После сбора подати один из сержантов и четвёрка наших товарищей двинули в сторону магазина. Я и многие контуженые в сдаче денег не принимали участия. Ко мне подступил второй сержант и, вглядевшись в глаза, спросил:
– У тебя эти хмыри! Что!? Деньги забрали!?! – Мы оба понимали, о ком идёт речь.
Он пристально посмотрел мне в глаза.
– Нет. – Я не боялся играть в гляделки и, как и он, уткнулся в него.
– Неужели из дома не взял? – Он моргнул, но взгляда не отвёл, продолжая дуэль.
– Почему? Взял, и они при мне.
– А чё в котёл не сбросил? – с ухмылкой спросил он.
– Хватит с меня влётов, не хватало ещё и по этой мурзе залететь!
– А ты не дрейфь, мы прикроем!
– Я не боюсь, мне это пойло не в горло, хотите, пейте!
– Так ты откалываешься?
– Почему откалываюсь? Я с вами постою и даже в кружку налью, только травить себя не хочу!
– Так ты ж вчера пил, а сейчас чего выёбываешься?!
– Почему выёбываюсь? Просто не хочу! Хочешь, пей, а я не буду!
– А ты характерный! Смотри, трудно тебе будет!
– Будет трудно, потерплю – сильнее стану!
– Ладно, проехали. – Сержант отвёл взгляд и посмотрел в переулок, делегация ещё не вернулась.
В скором времени прибыл караван, нагруженный вином и водкой. Продукта было столько, что если б мы хоть по глотку отпили из каждой бутылки, то эта поляна стала бы нашей братской могилой. Дирижёра с нами не было, его списали на флот, но и сейчас в коллективе оказались умельцы даже посильней. На всех открыли примерно пару ящиков вина. Сержанты, отпив по глотку, пустили бутылки по кругу. Отхлёбывали все: и кто платил, и те, у кого на это мероприятие уже не было денег. Не пригубили только двое – я и ефрейтор Федулов. После импровизированного пикника многие, разместив непочатые бутылки за поясом, прикрыв верхним бельём, понесли их в казарму.
Ночью в наше расположение были приглашены все сержанты многоэтажной казармы. Десантники выставили на стол вино и водку, гости пришли с едой. Приготовления к дружеской попойке начались через час после отбоя, а само застолье развернулось ближе к полуночи, когда шорохи превратились в звуки.
Я пытался заснуть, но шумная возня из-под моих нар отгоняла чары Морфея.
Когда было выпито достаточно, разноцветные товарищи по несчастью, дважды побывавшие в бою, захотели побрататься с тем достойным, которому вдруг не единожды так повезло. Однако наш разумный старшина рассудил так: негоже духу за стол к старикам. Один из гостей почувствовал себя плохо, и Федулов в роли скорой помощи потащил того на второй или первый этаж. Однако вернулся он слишком скоро и сразу отозвал в сторону старшину. Я это видел, так как, устав от бесцельного лежания, сел и через отражение в окне наблюдал за событиями, разворачивавшимися в ресторане первого яруса и в проходах справа и слева от края нар. К выходу, куда позвал старшину Федулов, подтянулись наши сержанты, и пока они о чём-то совещались, остальные разноцветные гости решили дважды выпить по полной. Как раз после второй раздался безапелляционный голос старшины:
– Ну, вот и ладненько, мужики, вы, я вижу, и на посошок уже сообразили. Это хорошо, а то нам пора расходиться, завтра отъезд, и день будет трудный.
– Не! Не, нет, Макей, кончай прикалываться, мы ж только сели! – В зале ресторана публика стала возмущаться.
– Мужики, мы вас уважили, уважьте и нас. Нам завтра в поход и силы стоит поберечь! – Голос его был мягким, добрым.
– Ну, ладно, ещё по одной и пойдём! – Коллектив поддался уговорам администрации.
– Не, мужики, всё не так. Мы сейчас перенесём вам эту поляну и продолжайте у себя хоть до утра.
– Хорошо, – уставшими голосами согласились приглашённые.
– Куделин, сползай сюда, всё равно не спишь, поможешь. – Старшина приподнялся на руках, облокотившись на край второго яруса, и посмотрел в мою сторону.
Я быстро встал и спустился, мне и самому хотелось немного размяться.
– Знаю, ты наш парень, и думаю, что ни при каких обстоятельствах своих не сдашь. – Я промолчал, так как сомневаться в этом причин ещё не было. – Вы с Федуловым спуститесь вниз и накроете стол, а мы приведём этих. Только давайте быстро, в темпе вальса. Задача ясна?!
– Так точно, – ответил я полушёпотом.
Все бутылки со стола, початые и те, что валялись под нарами и были пустые, запихнули в два рюкзака, которые Федулов позаимствовал у спящего пополнения. Все съестные припасы он аккуратно завернул в газеты и также разместил в прихваченные неподалёку котомки. С этим грузом мы спустились на второй этаж.
Расположение нар этого этажа было идентично нашему. Федулов уверенно пошёл по казарме в сторону, противоположную выходу, где любящие себя младшие командиры устроили индивидуальное лежбище. Войдя из освещённого лестничного марша в казарму, я потерял ориентир, и лишь силуэт ефрейтора, подсвеченный ночными окнами, указывал направление движения. Зато Федулов, словно кошка, видел всё. Он уверенными движениями принялся строить достархан на месте традиционного лежбища “морских котиков”. Мне было делать нечего, глаза уже привыкли к темноте, и я пошёл обратно, чтобы, спустившись, принести остатки провианта. Вернувшись в проход, напротив окна, где могло бы находиться моё место, я интуитивно посмотрел на него, и…
Все ужасы и страхи происходят не со мной, а с моим вторым Я – сознание само определяет, когда и как ему себя вести! Временами оно отделяется от тела и начинает оценивать ситуацию со стороны, правда, это происходит только в тех случаях, которые можно назвать закритичными. Вот и сейчас я даже не успел ничего понять, как моё сознание, оставив тело, принялось разбираться в событиях, которые произошли немногим ранее.
Тело, остановившись, стало присматриваться. Пред ним, словно зацепившись спиной за гвоздь, висел ополченец. В своём стремлении увидеть место приземления он неестественно выгнул шею и смотрел вниз, но ногам в этом затяжном прыжке не суждено было долететь до пола сантиметров десять пятнадцать.
Сознание спокойно посмотрело по сторонам, выглянуло за окно и только потом с явным запозданием стало рассматривать место происшествия. Первое, что оно увидело, – лужа, в которую стремился приземлиться ополченец. Тело, руки, ноги были расслаблены и свисали, словно листья клёна после дождя. Но загадкой оставалась надломленная в сторону шея и слегка надувшееся лицо, рот открылся, и из него неестественно далеко выпал язык, с которого, растянувшись, замерла тягучая слюна. Глаза были полуоткрыты.
И всё это висело на светлой узловатой тряпке.
Нечто мокро ватное наполнило всё моё тело. Что это?! Как назвать?! Как принять это чувство – тошнотворное ощущение смерти? – противное, жуткое, неописуемое – с запахом говна!
Да! – простым запахом говна, который бывает от свежей кучки испражнений, наложенной где-нибудь в кустах или за углом человеком, так и не нашедшим достойного места, чтобы утолить свою нужду.
Тело не решалось сделать хотя бы один шаг в направлении прыгуна.
Зато Сознание стало рассматривать подробности события, а они были таковы: я узнал этого неудачника, узнал верёвку, на которую он себя подвесил, и маленький перочинный ножик, которым было разрезано полотенце, чтоб сделать эту верёвку.
Я медленно приходил в чувство, или, точнее, чувства возвращались ко мне. Бежать не имело смысла. Было не страшно, а просто мерзко. Чтоб не бросать товарища, я вернулся к Федулову.
Федулов закончил украшение стола и запихивал пустые бутылки под нижнюю полку нар. Делал он это медленно, чтоб не производить излишнего шума. Увидев меня с пустыми руками и одного, подошёл ближе и всмотрелся в лицо.
– Ты чё?
– Там!!! – вскрикнул я полушёпотом.
– Щас дам хуем по мозгам, – наш разговор был в полутоне, – трупаков не видел?! Висит себе и висит – тебя не трогает! Давай быро, двигай, и, не задумываясь, соображай[7]. Понял?!
– Понял. – Я развернулся и на полусогнутых ногах[8], чтобы не шуметь, помчался в наше расположение.
Вторично пробегая мимо несостоявшегося бойца, моё сознание полностью вернулось на место. Выскочив на лестничную площадку, я нос к носу столкнулся со старшиной, ведущим двух ватных болванчиков.
– Как там? – Он испытующе посмотрел мне в глаза.
– Всё готово, стол накрыт и ждёт гостей! – Я не стал вдаваться в подробности. Мне было понятно, что старшина в курсе.
– Вот и отлично. Помоги убраться наверху и спать.
Сверху спускались наши сержанты, и каждый из них вёл двух “удачливых” командиров. Я вернулся в расположение и проследовал к месту сбора, схватил одеяло, которое служило столом, и всё, без остатка, завернул в него. За пределами бывшего ресторана находилось ещё четверо уставших посетителей. Когда я переносил узел вниз, навстречу поднимались наши сержанты.
– Одеяло не забудь вернуть, – сказал один, пролетая мимо меня.
– Нет, не надо, ты у них возьми, а это пихни куда-нибудь. Понял?
– Понял! – И наши поезда рванулись в противоположные направления.
В расположении второго этажа было размеренно тихо и душновато спокойно. Окна не открывались, так как комары в этих краях сродни летучим мышам, которые пьют кровь заснувших австралийских путешественников: к утру всё население будет обескровлено. Тишину нарушал только храп и предательское пошёптывание организмов.
На новом месте началось братание и прощание, меня и ефрейтора также втянуло в круг. Старшина настоял, и я для поднятия тонуса или для снятия стресса выпил две рюмки и удалился в наше расположение.
Проходя мимо знаменательного места, в полоске лунного света я заметил на полу предмет и поднял его – перочинный ножичек, подаренный самым тогда для меня успешным человеком самому неуспешному.
Я постоял в замешательстве – ножик мне не нужен. Старшина обратно его тоже не примет. Выкинуть? Но будет следствие, и они вспотеют от вопроса: каким образом было разрезано полотенце? Во мне проснулся деятельный майор Томин из сериала «Знатоки».
Томин спокойной походкой вернулся к месту происшествия и тщательно оглядел его. Окна стали пропускать тусклый свет нарождающегося дня. Звуки и запахи, чтобы не мешали, Томин выключил. Глаза старались не упустить ни одной, даже самой незначительной, детали. Аккуратно приблизившись, он принялся рассматривать место печального события.
Тело висит вертикально на самодельной верёвке, сделанной из льняного полотенца путём разрезания его на равные полоски, на месте перехода одной полосы в другую завязан двойной простой узел с целью усилить место разрыва, что говорит о продуманности поступка.
Верёвка одним концом закреплена с помощью петли и узла вокруг макушки вертикальной стропилы, которая является опорой для крепления ряда балок деревянных нар. Нары явно временные, так как выступающие части балок не выравнивались для использования данного пиломатериала вторично. Конец верёвки закреплён на высоте до двух с половиной метров.
Вероятно, связав из разрезанного на полоски полотенца верёвку, самоубийца сделал две петли на её концах, один из которых он сначала одел себе на шею, а затем, сев на край нар, закрепил другой на выступающем конце вертикально поставленного бруса.
Смерть наступила от асфиксии, связанной с удушением самодельной верёвкой в результате прыжка со второй полки нар из положения сидя.
На месте происшествия обнаружен перочинный ножик с коричневыми накладками по бокам, лежавший у повешенного в наружном кармане куртки.
Томин спокойно протёр краем своей рубахи нож и положил его в левый карман куртки, который оттопыривали средства личной гигиены.
На пустом месте нар второго этажа, принадлежавшего повешенному, лежат очки. Более никаких предметов обнаружено не было.
Томин подцепил пальцами и вытащил из-под очков два листа бумаги, исписанных убористым почерком. Очки перевернулись линзами вниз, и их дужки устремились вверх, как рога троллейбуса. Осмотр места происшествия был закончен.
Возвращаясь в своё расположение, я свернул найденные листы и запихнул их в задний карман штанов, который застёгивался на пуговицу. Предсмертные мемуары читать было некогда и негде, интерес, конечно, был.
Я лежал и ворочался, сон не шёл. За окном посветлело. Вошли наши сержанты. Старшина посмотрел на меня, я сидел на своём месте, уставившись в окно.
– На, въеби! – Он протянул мне сначала кусок отломленного хлеба, а затем початую бутылку водки. – Давай, и сразу ложись.
Сделав два полных глотка, заев их хлебом, я завалился на бок, и меня быстро накрыла неизвестность.
Письма
Писем я написал много.
Надежда Воронкова, именуемая мной в техникуме Джульеттой, появившись на проводах, произнесла в лицо пьяному призывнику: «Сашенька, если хочешь получать письма, то тебе придётся их и писать. Не думай, что на каждое твоё будет два в ответ, скорее, наоборот».