Космер: Тайная история

Кельсер сжимал маленький, трепещущий листок бумаги двумя пальцами. Ветер метался туда-сюда, пытаясь вырвать листок, но он держал крепко. Рисунок был неправильный.

Он пробовал по меньшей мере две дюжины раз нарисовать все верно, воспроизвести картинку, которую она всегда носила с собой. Он был уверен, что оригинал уничтожен. У него не осталось никаких ее следов, ничего, что напоминало бы о ней. Поэтому он безуспешно силился воссоздать образ, которым она так дорожила.

Цветок. Вот как это называлось. Миф, сказка. Мечта.

– Ты должен это прекратить, – прорычал его спутник. – Мне следовало бы запретить тебе их рисовать.

– Попробуй, – мягко сказал Кельсер, складывая маленький листок бумаги двумя пальцами и засовывая его в карман рубашки.

Позже он попытается еще раз. Форма лепестков должна больше напоминать слезу.

Кельсер спокойно посмотрел на Джеммела, улыбнулся. Улыбка получилась вымученной. Как можно веселиться в мире, где не было ее?

Но Кельсер продолжал улыбаться. Он будет делать это до тех пор, пока не почувствует себя естественно. Пока не пройдет оцепенение, не развяжется узел внутри, пока он не начнет снова что-то ощущать. Если это вообще возможно.

«Пожалуйста, пусть так случится».

– Рисование этих картинок напоминает тебе о прошлом, – отрезал Джеммел. У пожилого мужчины была взъерошенная седая борода, а шевелюра выглядела настолько неухоженной, что даже казалась намного опрятнее, когда ее трепал ветер.

– Так и есть, – подтвердил Кельсер. – Я никогда ее не забуду.

– Она предала тебя. Живи дальше.

Джеммел не стал дожидаться, пока Кельсер продолжит спор. Он двинулся прочь; он часто прекращал перепалки столь внезапно.

Кельсер не зажмурился, хотя и хотелось. Он не закричал, бросая вызов умирающему дню, пусть это и было его стремлением. Он отбросил мысли о предательстве Мэйр. Не стоило рассказывать Джеммелу о своем бремени.

Но он рассказал. Так уж вышло.

Кельсер из последних сил улыбнулся еще шире.

Джеммел оглянулся на него.

– Ты выглядишь жутко, когда лыбишься.

– Это потому, что ты в жизни не видел настоящей улыбки, старая куча пепла, – сказал Кельсер, присоединяясь к Джеммелу у стеночки на краю крыши.

Они смотрели вниз на унылый город Мантиз, тонувший в пепле. Люди здесь, на северной окраине Западного доминиона, не так хорошо справлялись с уборкой, как в Лютадели.

Кельсер предполагал, что тут будет меньше пепла, – неподалеку от провинции высилась только одна Пепельная гора. Казалось, пеплопады и впрямь шли намного реже. Но из-за того, что никто не занимался уборкой как следует, по ощущениям его было все-таки больше.

Кельсер ухватился рукой за выступ стены. Ему никогда не нравилась эта часть Западного доминиона. Здания здесь выглядели… оплавленными. Нет, неправильное слово. Они казались слишком закругленными, без острых углов, и редко были симметричными – одна сторона здания могла быть выше или более бугристой, чем другая.

А вот пепел, старый знакомец, покрывал здешние постройки в точности тем же образом, что и повсюду в империи, окрашивая все в однообразные оттенки серого и черного. Пепел устилал улицы, налипал на здания, громоздился кучами в переулках. Пепел, который извергали Пепельные горы, больше походил на сажу и был гораздо темнее, чем пепел от обычного костра.

– Которая из них? – спросил Кельсер, обводя взглядом четыре массивные башни, вырисовывающиеся на горизонте города.

Мантиз был большим поселением по меркам этого доминиона, хотя, конечно, не мог сравниться с Лютаделью. Таких городов, как Лютадель, больше не существовало. И все же Мантиз вызывал некоторое уважение.

– Крепость Шезлер, – сказал Джеммел, указывая на высокое стройное здание посередине.

Кельсер кивнул:

– Шезлер. Я легко смогу войти. Мне понадобится наряд – хорошая одежда, кое-какие украшения. Нужно найти место, где я смогу продать бусину атиума, и портного, который будет держать рот на замке.

Джеммел фыркнул.

– У меня лютадельский акцент, – продолжил Кельсер. – Судя по тому, что я слышал на улицах ранее, лорд Шезлер абсолютно без ума от лютадельской знати. Он будет лебезить перед кем-то, кто представится правильно; он хочет иметь связи с обществом поближе к столице. Я…

– Ты мыслишь не как алломант, – резко оборвал его Джеммел.

– Я воспользуюсь эмоциональной алломантией. Превращу его в…

Джеммел-оборванец внезапно зарычал и стремительно повернулся к Кельсеру. Схватил за рубашку, повалил и навис над ним так, что на крыше задребезжала черепица.

– Ты – рожденный туманом, а не какой-нибудь уличный гасильщик, работающий за гроши! Хочешь, чтобы тебя снова схватили? Хочешь, чтобы тебя сцапали его приспешники и отправили туда, где тебе самое место? Так?

Кельсер ответил Джеммелу яростным взглядом, и туман вокруг них сгустился. Иногда Джеммел казался скорее зверем, чем человеком. Оборванец забормотал что-то себе под нос, словно обращаясь к другу, которого Кельсер не видел и не слышал.

Джеммел наклонился ближе, продолжая бормотать, его прерывистое дыхание несло дурной запах изо рта, а округлившиеся глаза казались безумными. Оборванец был не совсем в своем уме. Нет. Это было грубое преуменьшение. У компаньона Кельсера осталась лишь толика здравомыслия, и даже она уже таяла.

Но он был единственным рожденным туманом, которого знал Кельсер, – и, пропади оно все пропадом, ему необходимо учиться у этого чудака. Иначе придется брать уроки у какого-нибудь аристократа.

– А теперь послушай, – взмолился Джеммел. – Послушай меня хоть раз! Я здесь, чтобы научить тебя сражаться. Не болтать. Болтать ты и так умеешь. Мы пришли сюда не для того, чтобы ты вошел в крепость прогулочным шагом, изображая аристократа, как в старые добрые времена. Я не позволю тебе обойтись трепотней, не позволю – и все тут. Ты – рожденный туманом. Ты будешь драться.

– Я воспользуюсь любым инструментом, какой окажется под рукой.

– Ты будешь драться! Хочешь снова стать слабым, позволить им себя скрутить?

Кельсер промолчал.

– Ты же хочешь отомстить? Верно?

– Да! – прорычал Кельсер.

Нечто массивное и темное шевельнулось в нем – словно зверь, разбуженный подначками Джеммела. Это нечто ощущалось даже сквозь оцепенение.

– Ты хочешь убивать, не так ли? За то, что они сделали с тобой и той, что тебе дорога? За то, что отняли ее у тебя? Так, мальчишка?

– Да! – рявкнул Кельсер и, яростно воспламенив металлы, оттолкнул Джеммела.

Воспоминания. Темная дыра, выстланная острыми как бритва кристаллами. Ее рыдания, когда умирала. Его рыдания, когда они изломали его. Скомкали. Разорвали на части.

Его крики, когда он переделывал себя.

– Да, – сказал он, поднимаясь на ноги и чувствуя, как внутри горит пьютер.

Он заставил себя улыбнуться.

– Да, я отомщу, Джеммел. Но я поступлю по-своему.

– Это как же?

Кельсер запнулся.

Для него происходящее было необычным. Раньше у него всегда был план. Планы сменяли друг друга. А теперь – без нее, вообще без всего… Искра погасла – та самая искра, которая всегда выводила его за общепризнанные пределы возможного. Она вела его от плана к плану, от ограбления к ограблению, от богатства к богатству.

Теперь искра исчезла, сменившись онемелым сгустком. Нынче он ощущал только ярость, но ярость не могла его вести.

Он не знал, что делать. Он это ненавидел. Он всегда знал, как надо поступать. Но сейчас…

Джеммел фыркнул:

– Когда я закончу с тобой, ты сможешь убить сотню человек одной монетой. Ты сможешь вытащить из рук противника его собственный меч и сразить его им же. Ты сможешь сокрушать людей в доспехах и рассекать воздух, как туман во плоти. Ты станешь богом. Тратить время на эмоциональную алломантию будешь после того, как я добьюсь своего. А пока ты будешь убивать.

Бородатый безумец в лохмотьях отскочил к стене и уставился на за́мок. Кельсер медленно обуздал гнев, потирая грудь в том месте, где его прижали к крыше. И… кое-что странное пришло ему на ум.

– Откуда ты знаешь, каким я был в прежние времена, Джеммел? – прошептал Кельсер. – Кто ты такой?

В ночи горели фонари и прожектора, их свет пробивался сквозь окна и просачивался через клубящийся туман. Джеммел присел на корточки у стены, снова что-то шепча себе под нос. Если он и услышал вопрос Кельсера, то проигнорировал его.

– Ты должен жечь металлы, – сказал Джеммел, когда Кельсер приблизился.

Кельсер едва не ляпнул в ответ, что не хочет тратить их впустую. Он уже объяснил, что, будучи ребенком-скаа, научился беречь ресурсы. Джеммел только посмеялся в ответ. В то время Кельсер полагал, что смех вызван природной неустойчивостью наставника.

Но… может, он просто знал правду? Знал, что Кельсер не вырос бедным скаа, сыном улиц? Что он и его брат жили привилегированной жизнью и никто в обществе не подозревал, что на самом деле они полукровки?

Он ненавидел аристократов, это правда. Их балы и вечеринки, их чопорное самодовольство, их высокомерие. Но он не мог отрицать хотя бы перед самим собой, что принадлежит к их числу. По крайней мере, в той же степени, что и к уличным скаа.

– Ну? – спросил Джеммел.

Кельсер воспламенил некоторые металлы внутри себя, запалил кое-какие из восьми металлических запасов. Он слышал, как алломанты иногда говорили об этих запасах, но не предполагал, что однажды почувствует их сам. Они были источниками энергии, из которых он питался.

Жечь металлы внутри собственного тела. Как странно это звучало – и в то же время как естественно ощущалось. Так же естественно, как вдыхать воздух и черпать из него силу. Каждый из восьми резервов каким-то образом умножал его возможности.

– Все восемь, – приказал Джеммел. – Все до единого.

Значит, он сам воспламенил бронзу, раз чувствовал, что горит внутри Кельсера.

Кельсер поджег только четыре физических металла. Он неохотно сделал то же самое с остальными. Джеммел кивнул; теперь, когда Кельсер жег медь, все признаки его алломантии исчезли для посторонних. Медь – полезный металл; она скрывала алломанта от чужаков и делала невосприимчивым к эмоциональной алломантии.

Некоторые высказывались о меди пренебрежительно. Она не годилась для драки; с ее помощью не поменяешь природу вещей. Но Кельсер всегда завидовал своему другу Трапу, который был медным туманщиком. Очень важно знать, что твои эмоции – не следствие вмешательства извне.

Конечно, горящая медь означала, что он должен признать: все чувства – боль, гнев и даже оцепенение – были его собственными.

– Вперед, – сказал Джеммел и прыгнул в ночную тьму.

Туман сгустился почти полностью. Он приходил каждую ночь, иногда густой, иногда более прозрачный. Так или иначе, он всегда был рядом. Туман двигался, как сотни ручьев, нагроможденных один на другой. Они перемещались и кружились, более плотные и более живые, чем обычное природное явление.

Кельсер всегда любил туман по причинам, которые не мог объяснить. По мнению Марша, причина была в том, что все остальные боялись «марева», а Кельсер слишком высокомерен, чтобы следовать примеру остальных. Конечно, Марш тоже никогда не боялся. Оба брата что-то чувствовали – какое-то понимание, осознание. Некоторые ощущали себя в тумане как дома.

Кельсер спрыгнул с низкой крыши; горящий внутри пьютер наделил его силой и позволил приземлиться уверенно. Затем он последовал за Джеммелом – побежал босиком по булыжной мостовой. Олово горело в желудке; оно усиливало осознанность, умножало все ощущения. Туман казался более влажным, осаждающиеся капли покалывали кожу и холодили. Кельсер слышал, как в дальних переулках снуют крысы, лают собаки, в соседнем доме негромко похрапывает человек. Тысячи звуков, неуловимые для ушей обычного человека. Временами, когда горело олово, мир превращался в какофонию. Кельсер не разжигал этот металл слишком сильно, чтобы шум не отвлекал. Жег его ровно настолько, чтобы лучше видеть; из-за олова туман выглядел прозрачнее, хотя Кельсер и не понимал почему.

Он следовал за темным силуэтом Джеммела; вместе они достигли стены вокруг крепости Шезлер и прижались к ней спиной. На вершине этой стены стражники перекликались друг с другом в ночи.

Джеммел кивнул и бросил монету. Через секунду тощий бородатый мужчина взмыл в воздух. На нем был туманный плащ – темно-серый, ниже груди состоящий из множества ленточек. Кельсер просил себе такой же. Джеммел лишь посмеялся над ним.

Кельсер подошел к упавшей монете. Туман поблизости опускался, завиваясь спиральным узором, – он всегда стремился к алломантам, которые жгли металлы, как насекомое стремится к пламени. Кельсер видел, как такое происходило рядом с Маршем.

Кельсер присел возле монеты. Тонкая голубая линия – почти паутинка – тянулась от груди к металлическому кругляшу. На самом деле таких линий были сотни: они указывали на каждый металлический предмет поблизости. Их порождали железо и сталь, один металл предназначался для отталкивания, другой – для притягивания. Джеммел велел ему воспламенить все металлы, но Джеммел часто нес какую-то околесицу. Не было никакой причины жечь и сталь, и железо; они выполняли противоположные функции.

Он погасил железо, оставив только сталь. С помощью стали можно было отталкиваться от любого источника металла, на который указывала линия. Толчок был ментальным, но ощущался примерно так же, как если бы он упирался во что-то руками.

Кельсер встал над монетой и оттолкнулся от нее, как учил Джеммел. Поскольку монета не могла опуститься, Кельсера подбросило вверх. Он подпрыгнул в воздух на пятнадцать футов, затем неуклюже ухватился за выступ стены наверху. Он хмыкнул, подтягиваясь через край.

Новый пучок синих линий появился у него в груди, утолщаясь. Металлические предметы быстро приближались к нему.

Кельсер выругался, вскинул руку и толкнул. Летевшие в его сторону монеты отбросило в ночь, они унеслись сквозь туман. Джеммел – несомненно, источник монет – шагнул вперед. Иногда он нападал на Кельсера, а в первую совместную ночь сбросил его со скалы.

Кельсер все еще не мог окончательно решить, было ли это испытаниями, или же помешанный наставник действительно пытался убить его.

– Нет, – пробормотал Джеммел. – Нет, он мне нравится. Он почти не жалуется. Остальные трое все время ныли. Этот очень силен. Нет. Недостаточно силен. Нет. Еще нет. Он научится.

За спиной Джеммела на стене виднелась пара бесформенных выпуклостей. Мертвые стражники; кровавые следы на камнях. Кровь в ночи выглядела черной. Туман как будто… боялся Джеммела. Он не вертелся вокруг него, как возле других алломантов.

Нет, чушь какая-то. Померещилось. Кельсер встал и ничего не сказал о нападении. Все равно толку не будет. Ему просто надо сохранять бдительность и научиться от этого человека всему, чему только можно. И желательно, чтобы его в процессе не убили.

– Ты не должен отталкивать рукой, – проворчал Джеммел. – Теряешь время. И научись жечь пьютер постоянно. Ты не должен с таким трудом перелазить через край стены.

– Я…

– Только не вздумай оправдываться, дескать, металлы экономил, – перебил Джеммел, осматривая крепость впереди. – Я встречал уличных детей. Они не экономят. Если нападешь на одного из них, он или она использует все, что есть, – каждую крупицу силы, каждый трюк, – чтобы уничтожить тебя. Они знают, как близки к краю. Молись, чтобы тебе никогда не пришлось столкнуться с ними, красавчик. Они разорвут тебя на части, сожрут и сделают себе новые запасы из того, что ты оставишь после себя.

– Я хотел сказать, – спокойно ответил Кельсер, – ты даже не объяснил, что мы будем делать сегодня вечером.

– Проникать в крепость, – сказал Джеммел, прищурившись.

– Зачем?

– А какая разница?

– Большая.

– Там есть кое-что важное, – сказал Джеммел. – И мы выясним, что именно.

– Ну это все объясняет. Спасибо за откровенность. Не мог бы ты просветить меня на тему смысла жизни, раз уж внезапно начал так блистательно отвечать на вопросы?

– Да чтоб я знал. Сдается мне, смысл жизни в том, чтобы помереть.

Кельсер подавил стон и прислонился к стене. «Я сказал это, – понял он, – ожидая услышать в ответ какую-нибудь колкость. Вседержитель, я скучаю по Доксу и банде».

Джеммел не понимал юмора, даже жалких потуг пошутить. «Мне нужно вернуться, – подумал Кельсер. – Вернуться к людям, которых заботит жизнь. Вернуться к друзьям».

От этой мысли он вздрогнул. Прошло всего три месяца после… событий в Ямах Хатсина. Порезы на руках стали просто шрамами. Он все равно почесал их.

Кельсер понимал, что его юмор был натянутым, а улыбки скорее мертвыми, чем живыми. Он не знал, почему так отчаянно стремился отложить возвращение в Лютадель, но все-таки стремился. Открытые раны, зияющие дыры в его сути, никак не заживали. Он должен был держаться подальше от остальных! Он не хотел, чтобы его видели таким. Неуверенным в себе, беспокойно спящим по ночам, переживающим ужасы, которые еще свежи в памяти. Человеком без плана, без мечты.

Кроме того, ему нужно было усвоить науку Джеммела. Он не мог вернуться в Лютадель до того, как… до того, как вновь станет самим собой. Или, по крайней мере, покрытой шрамами версией самого себя, чьи раны затянулись, а воспоминания больше не тревожат.

– Ну, тогда давай продолжим, – сказал Кельсер.

Джеммел сердито зыркнул на него. Старому сумасшедшему не нравилось, когда Кельсер пытался взять ситуацию под контроль. Но… что ж, именно это Кельсер и делал. Кто-то же должен.

Крепость Шезлер построили в архитектурном стиле, который выглядел необычно, однако на самом деле был типичным для любой области Западного доминиона, далекого от Лютадели. Никаких каменных блоков и шпилей; она выглядела почти природным явлением, но отличалась четырьмя заостренными башнями на фасаде. Кельсер подумал, что здешние здания, наверное, построены из каменных каркасов, поверх которых с помощью чего-то вроде затвердевшей грязи вылеплены и сформированы все эти изгибы и выпуклости. Твердыня Шезлер, как и остальные здания в этом городе, казалась Кельсеру недостроенной.

– Ну и куда? – спросил он.

– Вверх, – сказал Джеммел. – Потом вниз.

Наставник спрыгнул со стены и бросил монету. От алломантического толчка и давления его веса металлическая штуковина понеслась вниз. Когда она ударилась о землю, Джеммел рванулся выше, к зданию.

Кельсер тоже прыгнул и оттолкнулся от собственной монеты. Они вдвоем пересекли пространство между скульптурной, вылепленной стеной и озаренной светом башней. Мощные прожекторы горели за витражными окнами; здесь, в Западном доминионе, окна часто были странной формы – не найдешь двух одинаковых. Неужели местные ничего не смыслят в правильной эстетике?

Ближе к зданию Кельсер перешел на алломантическое притягивание вместо отталкивания – переключился с горящей стали на горящее железо, затем дернул за голубую линию, что вела к стальной оконной раме. Его повлекло вверх, словно он был к чему-то привязан. Маневр отличался большей сложностью: земля продолжала тянуть Кельсера вниз, но к тому же у него сохранялся импульс движения вперед, и поэтому применять алломантию следовало с осторожностью, чтобы никуда не врезаться.

Пользуясь алломантическим притягиванием, Кельсер набирал высоту. Он нуждался в этом: крепость Шезлер была высокой, как любая крепость в Лютадели. Два алломанта прыгали по фасаду, хватаясь за выступы на каменной кладке или отталкиваясь от них. Кельсер приземлился на карниз, замахал руками и схватился за статую, которая стояла там без видимой причины. Ее покрывали кусочки разноцветной глазури.

Справа пролетел Джеммел; второй рожденный туманом двигался искусно и грациозно. Он бросил монету в сторону, где она ударилась о выступ стены. Затем, надавив на нее, Джеммел подтолкнул себя в нужном направлении. Развернулся – туманный плащ рассек туман, – подтянулся к другому витражному окну. Достиг цели и повис там, как насекомое, хватая пальцами кусочки металла и камня.

Через окно лился мощный поток света, который распадался на разные цвета и усеивал Джеммела бликами, словно и он был покрыт кусочками глазури. Наставник посмотрел на Кельсера, улыбаясь. В этом освещении, облаченный в туманный плащ и окруженный танцующим туманом, Джеммел выглядел весьма величественно. Он уже не был похож на оборванного безумца. В нем проступило что-то грандиозное.

Джеммел прыгнул в туман, затем подтянулся вверх. Кельсер посмотрел ему вслед и с удивлением обнаружил, что завидует.