Баланс игры. Контрразведывательный роман. Книга 2. Французский обиняк

Вьюгин имел представление об объемах информации по добыче промышленных и научных секретов на Западе, которые приходили потоками и передавались в ВПК. Это было в порядке вещей работы отдела, рабочее состояние организма внешней разведки, и смотрелось внешне благополучно и респектабельно.

Стране нужны были передовые идеи, которые хоть и неумело, со скрипом, с переделками и постоянными доводками, но худо-бедно воплощались как в оборонные, так и в наступательные виды вооружения. Первой в мире стране развитого социализма нельзя было отставать от первой в мире супердержавы, Северной Америки, которая, развязав себе руки после Никсоновского шока[83], изменившего мировой эквивалент денег, по-джентельменски благородно и честно втянула и позволила всем странам увязнуть в долларовом болоте. Заставила их до умопомрачения кататься на «американских горках» и начала свое восшествие к мировому господству.

Так нет, тебе, сука заокеанская, мы покажем кузькину мать и загребем все, что довели до ума ваши собранные со всего мира инженеры и ученые, которые не прочь увести, уворовать то, что плохо лежит. Стоит только сделать мировое открытие кому-нибудь, а чаще нашим, русским мозгам, до чего это вороватое заокеанское племя даже додуматься не может, стоит только показать им кончик идеи, как они тут же цепко хватаются и вытаскивают на свет Божий разработочку, а то и открытие, на худой конец изобретение, которое заделали все же мы, русские!

Недоучившийся школьник, бездарный студент, скромный инженер-патентовед III класса, Альберт Эйнштейн вдруг в одночасье становится гением, создателем теории относительности. В чем дело? Почему никому не известный, до семи лет не умевший говорить, неудачник-ученый, без фундаментальных базовых знаний, без каких-либо научных подтверждений своей одаренности, на пустом месте, заявляет о себе своей теорией?

Потому что в это самое время нужен был новоиспеченный мессия в вышедшей из подполья Всемирной сионистской организации[84]. Движению нужно было знамя, созданный образ гения всех времен и только одного народа. Образ, чей авторитет был бы на уровне Моисея, который вывел еврейский народ из Египта, на уровне Авраама – родоначальника евреев.

Таким человеком, которого надо было поднимать, как знамя, и стал Альберт Эйнштейн.

Кто будет в мире не то что говорить, а даже скромно упоминать, что это Николай Алексеевич Умов первым в 1873 году в своей докторской диссертации открыл теорию относительности. В истории науки в 1900 году, задолго до Эйнштейна, прозвучало, что энергия излучения обладает массой m, равной Е/с2, и появилась великая формула Е = mc2. Масса тела равна его энергии, отнесенной к квадрату скорости света.

Крупный голландский физик Гендрик Лоренц, всемирно известный, и действительно гениальный математик француз Анри Пуанкаре продолжили развитие теории русского математика и философа Н.А. Умова в пользу преобразований четырехмерного пространства-времени и отказа от концепции эфира.

Медленное, на паровозах с угарным дымом из труб, распространение информации в мире позволило захомутать и умыкнуть великое открытие русского ученого и его математическое развитие гениальным французом ничтожному патентоведу.

А потом понеслось! Уведут идею, все откатают, приведут в рамки производственных стандартов, и мы же свою идею, но в технологической оболочке покупаем, да еще за большие деньги, за народные деньги, которые почему-то не идут в народ, а уходят за кордон. Сами не можем, так хоть купим, а не купим, так просто умыкнем, если не продают по-хорошему, у нас бравые ребята, ничего не боятся, действуют смело и решительно. Они там, на Западе, напридумывали свободу и только готовятся запустить в дело, демократически долго решая, кто и за сколько возьмется это делать, а мы досрочно пятилетку за три года замастырим, и будет все у нас хоккей! Все это вытащим и отгребем себе огромным пэгэушным ковшом! Не так это страшно, если смотреть схематически, когда идет выборка всего лучшего, что там есть у них, у этого загнивающего буржуазного Запада! Страшнее результат такого действия.

А в стране секретные ящики и научно-исследовательские институты делают вид, что работают, глубокомысленно рассуждая день напролет про очереди в магазине, про футбольные команды, а то и просто перемывают косточки соседу. Потом вдруг нежданно-негаданно привозят готовую разработку с Запада, и теперь извольте, товарищи ученые, трудиться, кровь из носу, чтобы подвести ее, эту разработочку, к нашим производственным возможностям, с нашими «авось» да «небось».

Все это было как в кошмарном сне, когда Вьюгин до конца понял, осознал происходящее. Утрата реальности везде. Благородные дела построения коммунизма упали до мошенничества и постоянной лжи, массового похищения передовых идей, технологий и научно-технических разработок. Бесконечная толкотня по обе стороны дипломатического барьера между Востоком и Западом. Все трут и перетирают эти бесконечные, черт побери, переговоры, соглашения то по ограничению, то по сокращению! Дипломаты резвятся, команды увеличиваются по численности, аппараты министерства разбухают, говорильня ширится, темы меняются то по стратегическому вооружению или ракетам средней дальности, то по кодам испытаний, то по флоту! Да разве можно утверждать, что эти толпы дипломатов могут или хотят прекратить холодную войну? Вашингтон и Москва так и не отказались ни от одной системы вооружения, которую пожелали создать. Арсеналы по-прежнему были способны многократно взорвать существующий мир.

Северная Америка приступила к аннулированию самой идеи контроля над вооружениями, предложив «нулевой вариант». Мир пошел в разнос, создались условия для начала ядерной войны на полное уничтожение всего живого на Земле! Закрытая система нашей страны, основанная на тайнах и лжи, не в состоянии победить общество открытого типа Северной Америки или Франции! Конец системы неизбежен, но его можно приблизить, ускорить окончание процесса противостояния. Пока военно-промышленный комплекс СССР качает в свои ненасытные закрома на Западе научные и технические достижения, пока широка и разветвлена сеть агентуры за рубежом, конец далек и приносит только мучения, как длительная агония!

Изучая и делая аналитические отчеты по операциям похищения, отжима или даже грабежа, Вьюгин осознавал картину происходящего, где усилия его ведомства привели к такому положению вещей, когда наука и производство на Западе работают на «оборонку» СССР. Научно-техническая разведка экономила миллиарды долларов в наиболее затратных областях ВПК и за счет этого не так уж сильно отставала, однако не была в состоянии по-честному конкурировать с истинной супердержавой, Северной Америкой. Никогда, почти никогда, не удавалось запустить в серию, на заводе, на фабрике работы, приоритеты советских научных достижений, полученных в лабораториях в единичном экземпляре. Производительность труда, качество труда оставались теми же, что и два десятка лет назад, а новые технологии предполагали вступить в иные измерения категории современности.

«Мне нужно, я хочу покончить с холодной войной! Это великая цель, которая перекроет все моральные издержки! Гуманитарное противостояние!» – убеждая себя, твердил Вьюгин, прикрываясь хитрыми словами.

Вьюгину запомнились слова французского контрразведчика, сказанные ему на прощание во Франции, когда он попал в замес, из которого шел прямой путь на вербовку:

– Ты помнишь, Марк, наш разговор о психологическом профиле Иуды! Я знаю, что ты еще вернешься к нам! И если не сейчас, то в будущем обязательно! Помни это и знай, что мы тебя ждем!

Он помнил этот разговор и как глубокомысленно кивал, слушая Даниель, потому что в голове у Марка не было никаких знаний, полного осмысления личности Иуды, кроме ходульных понятий, как стереотипа образа. Хорошо зная по произведениям мыслителей, литераторов классику французского духа, он и там находил такого рода пуансон, вернее, штамп от пуансона, который просто пробегал глазами, не задерживаясь и не задумываясь.

Давно, в юношестве, прочитал рассказ Леонида Андреева «Иуда Искариот»[85], который не оставил глубокого следа, чувствовалась предвзятость автора в теме. Воспитанный в стране государственного атеизма, где библейская мифология преподносилась в дисциплине «Научный атеизм»[86], который не давал объективные ответы, заставил его на следующий день засесть в национальной библиотеке Франции, чтобы изучить трактовки образа Иуды и понять слова, вскользь брошенные ему.

Он вспомнил, что у него до сих пор хранятся записи, сделанные им еще тогда. Вьюгин встал и в самом нижнем ящике письменного стола, нащупав в глубине коленкоровую обложку, вытащил общую тетрадь с надписью на первой странице «Профиль» и чуть ниже «психологический». Вернулся к дивану и начал читать, быстро пролистывая страницы, потому что сразу же почти дословно вспомнил все, что тогда нашел.

«Значит, так! – Вьюгин откинулся на спинку дивана, прокатывая в голове систематизированный поток информации. – Иуда, как предатель Иисуса, совершил свой поступок, который до сих пор остается немотивированным. Ни деньги, ни зависть, ни оскорбленное самолюбие, ничего этого нельзя было в полной мере приписать ему. Тут вступали в дело силы, которые были свыше! Иуде надо было совершить это мнимое предательство, чтобы произошла Великая Жертва, и Сын Божий взял на себя все грехи человечества! Мученически умирал на кресте, а потом вознесся, чтобы оставить после себя великое значение мессии. Если бы не это так называемое предательство, никакого христианства с его центральной идеей искупительной жертвы сегодня и не было бы, да и не предательство это было, а сознательно принесенная жертва, без которой Иисус не смог бы принести себя в жертву ради спасения человечества!» – Марк поймал себя на мысли, что видит в этом и свое предназначение.

«По еврейским верованиям Иисус, а так считали все апостолы, сгрудившиеся вокруг него, нужен был как живой торжествующий Мессия на иерусалимском престоле, но не как распятый на кресте. Иуда, единственный из всех, полагал, что Иисус будет более полезен в качестве мученика и страстотерпца. И в самом деле, не будь Иисус распят, стало ли бы христианство мировой религией? Вряд ли!»

Марк пролистал несколько страниц и нашел место, подчеркнутое им:

Иуда стал первым христианским подвижником, который действовал по «совету» от Бога и был оправдан, как высшее служение, необходимое для искупления мира, предписанное самим Христом, а предательство не что иное, как спектакль, разыгранный Иисусом как по нотам. Иуда нужен был как действующее лицо.

Он остановился на этом месте, даже встряхнул головой, вспомнив свое изумление, когда он смог ответить на вопрос, что такое психологический профиль Иуды, аккуратно вписывая эту мысль на палисандровом столе Национальной библиотеки Франции. Вьюгин объяснил для себя фразу, кинутую ему после незавершенной концовки проводимой вербовки. «Да и не вербовка это была, а тонкая, французская работа на будущее! Он же тогда и сказал, ты еще вернешься к нам! Или как-то по-другому!..»

Сейчас, пробегая глазами по своим записям, он иначе воспринимал концепцию, как бы примеряя на себя. «Вот, допустим, – он сознательно затягивал пример, – кто-то, который не задумывается ни о чем, а как машина прет только вперед, смог получить такую работу на инстанцию. Что толку в его избранности! Такой человек затягивает агонию, преподнося на блюдечке старцам из политбюро новости об успехах, как свежеиспеченные булочки. Они смакуют эти новости, сильнее продолжая верить во все, что так заботливо подкладывает их же система, от победных отчетов на съездах Коммунистической партии Советского Союза до витрины в закрытом от народа продуктовом спецраспределителе и сотая секции на третьем этаже ГУМа с промтоварами с Запада! А если появится разрушитель системы, прибьет ее на крест, который откроет правду, отсечет ложь, чтобы все закончилось! Это будет во благо, а защитить от дракона сможет только такое прикрытие, как политбюро. Они сами! И главное, это во имя чего? Я же не за тридцать сребреников собираюсь сделать, а ради спасения от долгого, губительного противостояния, которое недавно пошло вразнос! Бывает предательство реальное и мнимое, такое, что с виду вроде и предательство, а на самом деле благое дело, совершить которое дано не всем. Провидение выбирает личность, которая может совершить подвиг, который в глазах большинства будет выглядеть предательством!»

И вот тут-то предельно ясно обозначилось решение, которое не пришло случайно, а тлело и разгоралось в нем, начиная с его первых ДЗК, теперь бушевало в нем пожаром. Надо было только успокоиться и не делать опасных шагов.

Вьюгин, опытный, давно работающий в центральном аппарате, как никто другой знал, какими возможностями располагает служба контрразведки в Москве, поэтому он сразу же и окончательно решил предложить себя, как «перебежчика на месте», только центральному аппарату DST в Париже. Французская разведка, SDECE[87], отпадала сразу, Марк хорошо знал, что там его быстро вычислят. Только контрразведка, DST, интересы которой ограничивались территорией Франции с заморскими провинциями, которую КГБ не отслеживал в СССР. Интересы возникали и пересекались только по работе резидентуры посольства в Париже. К тому же, а он это знал наверняка, в Париже на него лежит досье толщиной с кирпич, которое после незаконченной вербовки хоть и сдано в архив, тем не менее будет поднято, и там, в руководстве, будут знать, с кем они имеют дело.

Помимо досье он также рассчитывал на полноту информации от своего друга Даниеля Фажона, который так ловко организовал его дорожную аварию, произвел мгновенное восстановление машины и сумел поймать Вьюгина на таком шикарном вербовочном моменте. Дело было даже не в том, что Фажон остановился на последней ступеньке вербовки, важно было то, что вербовочная операция тщательно готовилась, возникла не на пустом месте, и, предоставив дополнительные сведения, будет какое-никакое, но определенное доверие.

Работать на англичан или идти под американцев Вьюгин принципиально не хотел. Неизвестно с чего, то ли с дуба рухнули, высокомерные великобританцы с острова, с двойным, а то и с тройным дном вызывали в нем отторжение и брезгливость. Северную Америку с ее разномастным народом, лишенным глубоких корней, как страну, которую не мог понять, испытывая чувство неудовлетворенности, а значит, не воспринимал в целом, как нацию. У него так и остались вопросы по этой стране, где главными вопросами, на которые он не получал ответа, была идеология и уровень культуры населения в целом.

Не понимал он, сравнивая Францию с Америкой, что же представляют собой эти пилигримы, иммигранты, ковбои, основавшие страну. Пусть она стала великой, могучей супердержавой, но ведь это не заслуга нации, из поколения в поколение растившей гениев, а всего-навсего, как он считал, ловко использующая мозги ученых и инженеров, которые приехали, приезжают и будут стремиться приезжать в эту страну из разных уголков мира. Северная Америка по своим пилигримским стандартам охотно принимала ученых-эмигрантов и выжимала из них все, давая взамен высокий уровень жизни, свободу и надежду. Вот они-то и двигали их науку и промышленность. С культурой все обстояло иначе. Много было перебежчиков из мира культуры и искусства, но они, кто смог, продолжая творить в Америке, творили все, не разрывая связь со своими истинными корнями, оставшимися за океаном. Поэтому не было это проявлением американской души, а лишь местом создания.

Это не заслуга нации, а хорошо просчитанная и спланированная политико-экономическая позиция государства, крепость которого сбита калеными гвоздями природных слабостей человека, прошита бумажными купюрами с портретами президентов и масонскими пирамидами, в то время как Франция представлялась ему монолитным, цельным, единым и плотным сообществом людей одной национальности, сплотившимся на основе языка, культуры, общности и единства стремлений.

О России он думал, признавая могучую силу творческих личностей в литературе, музыке, живописи, – словом, в культурной сфере, и, сравнивая этот тонкий слой великих людей с таким же слоем во Франции, понимал, что Россия преобладает в этой категории. Вьюгин отдавал себе отчет, что это все было! Остался только скелет, на котором наросло мясистое, начавшее подгнивать образование в виде социалистической системы. Чистые мысли и душевные терзания гениев в стране социалистического реализма и 6-й статьи Конституции СССР[88] сгинули, остатки памяти вытоптаны новой общностью людей, отрихтованных под одну гребенку, покорных, терпеливых и кротких.

Вьюгин начал просчитывать ходы, которые необходимо сделать для установки агентурной связи, восхищаясь своей изворотливостью и хитростью, которая проявилась как итог многолетней работы внутри аппарата госбезопасности. Он знал практически все: методику и способы, слабые звенья и мощные, организованные стены защиты, сконцентрированные в контрразведке, Втором Главном управлении. Это его с такими способностями, знанием, быстрым легким умом судьба поставила на дело, а это означает, что пришел человек, чтобы перекроить застывший мир холодной войны, заставить его измениться. С легкой руки начальников и по воле провидения, потому что теперь он владеет самыми закрытыми секретами Управления «Т» КГБ СССР и может солидно и уверенно вступить в тайные отношения с французами.

На память пришли имена предателей из конторы. Легкий мороз пробежал по коже Марка, пробираясь в глубь организма, а он, презрительно сжав губы, подумал: «Гнилая работа, преувеличенное значение каждого там, на Западе, и пена об их возможностях, как о секретоносителях высшей государственной тайны. Мало кто знает, что основа основ службы в госбезопасности любой страны состоит в фрагментарности и мозаике работы сотрудников всех уровней. Так что уж говорить о получении какого-то полного объема информации секретными сотрудниками! Никто ничего не знает полностью и до конца. Даже высшие руководители! А что говорить о майорах и даже полковниках, которые стали предателями! Это все пропагандистская мифология!»

Создаются мифы, их подхватывают газеты, журналы, радио и телевидение. Эжен Видок, чем не пример, преступник, оборотень, предложил свои услуги в Париже по борьбе с преступностью, создал отряд из двенадцати уголовников под названием «Сюрте» и двадцать лет успешно справлялся, а когда сотрудников его отряда голословно обвинили в воровстве, ввел обязательное ношение белых перчаток. Перчатки не способствуют карманным кражам. Эта форма с белыми перчатками так и осталась во Франции.

Вьюгин перехватил эту мысль: «Собственно, почему предателями? Это у меня появился мост через бездну всеобщего предательства и лжи! Мост для достижения самого главного в мире – прекращения военного противостояния!»

В голову пришло изречение князя Талейрана[89] в переписке с королем Людовиком XVIII: «Предательство – это вопрос даты. Вовремя предать – это значит предвидеть!» Словно подброшенный этими словами, он схватил лист бумаги и начал писать послание, адресованное Даниелю, где недвусмысленно и настойчиво предлагал себя в качестве источника информации.

Мой дорогой Даниель!

Моя совесть окончательно проснулась, и мы должны закончить то, что начали с тобой еще тогда, очень давно. Я согласен, более того, я сам желаю и хочу прекратить систему научного и технического грабежа, который идет изо дня в день в свободных, ничего не подозревающих странах за железным занавесом.

Передай мое письмо по назначению.

Уважаемые господа!

Вы спрашиваете меня, почему я решился на установление связи с Вашим представителем в Москве. Постараюсь ответить исчерпывающим образом. Я очень люблю Францию, которая глубоко запала мне в душу. В моей стране я вижу, что в целом люди живут по принципу: человек человеку – волк, что противно моему существу…

…я имею хорошие возможности передавать Вам секретные материалы по линии научно-технической разведки. За свои услуги я хотел бы получать в год 30–40 тысяч рублей. Марк Вьюгин. Подполковник ПГУ КГБ СССР.

«Что же будет дальше? – спрашивал он себя и отвечал: – А дальше будет только хуже! Страна вступила в новую, более технологичную спираль гонки вооружений, не имея достаточных ресурсов! Мы, шпионы в области науки и техники, не сможем компенсировать отставание, и страна провалится в экономическую пропасть с политическими последствиями. Вот только какие они будут?»

В этом Вьюгин не сомневался, а его решение передавать информацию на Запад, как он искренне считал, ускорит окончание холодной войны и сделает быстрой агонию страны после проигрыша в противостоянии двух супердержав. «Короче, – прервал он свои мысли, – черт с ним! – и открыл вторую бутылку «Наполеона». – Рано или поздно все в этом мире устаканивается! У меня два дня. А потом начнем действовать!» Ощутив подъем бодрости и прибавку сил, он в радостном, предвосхищающем большое дело настроении налил в стакан золотисто-коричневый напиток из пузатой бутылки с длинным горлышком.

Февраль 1981 года. Москва. Через два дня, вполне оправившийся и вновь вошедший в свою поверхностную жизнь, Вьюгин приехал на службу, получил последние вводные от начальника и двинулся на выставку, выполняя приказ руководства свыше провести необходимую работу с представителями высокотехнологической фирмы из Франции. Такие задания он получал и раньше, но крайне редко. В управлении знали о его потрясающей способности входить в контакт и развивать отношения. Блестящее знание культуры и истории Франции позволяло ему непринужденно в разговорах вставлять перлы великих авторов и мыслителей страны, которую он обожал, что и способствовало достижению целей, которые ставило руководство.

Марк пилил на своем «жигуленке» через всю Москву, не испытывая тех чувств, того подъема, которые он ощущал в себе раньше, два десятка лет назад, когда после Бауманки[90], какое-то время проработав на московском заводе счетно-аналитических машин им. В.Д. Калмыкова, попал в поле зрения кадровиков КГБ и получил приглашение работать во внешней разведке.

Начальнику Управления КГБ

при Совете Министров СССР по Московской обл.

тов. Светличному М.П.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу направить меня на учебу в школу Комитета госбезопасности. Оказанное мне доверие оправдаю с честью.

9 июля 1959 г. Инженер завода САМ Вьюгин.

Окончил спецшколу № 101[91] и, как в совершенстве владеющий французским языком, да к тому же специалист по микроэлектронике, сразу был направлен в сферу научно-технической разведки, а через два года получил назначение ехать во Францию оперативником ПГУ КГБ под прикрытием торгово-экспортной фирмы СССР.

В Париже он быстро и легко устанавливал дружеские отношения с разными людьми, появились интересные для разведки связи, и его руководитель из резидентуры по линии «Х» подполковник Д.Г. Каштан была удовлетворена началом оперативной деятельности. Не хватало ему конечно же, и он это чувствовал, тисочков слесарных в общении с полезными французами, бельгийцами и редко немцами. Не получалось еще у него пока вставить в тиски кандидатуру на вербовку, да поднажать, подкрутить до хруста костей.

В свою очередь им начала интересоваться французская контрразведка как перспективным объектом. Вьюгин, попав в свободный мир, сразу же окунулся во все прелести мира развлечений и удовольствий, в своеобразный и ценимый всеми на Земле парижский шарм[92]. Конечно же, служба DST не могла пройти мимо такой возможности прибрать к рукам молодого шпиона. Это выяснилось фактически, когда он подкатил к Даниелю Фажону, работавшему директором отдела в маркетинговой группе концерна Thomson-CSF, с предложением передать для подробного изучения документацию некоторых видов продукции военного назначения.

Отношения с Даниелем у Вьюгина были особые, как он считал, амикашонские[93], что способствовало развитию оперативных действий, поэтому такое предложение поступило от него как дружеская, хотя и деликатная просьба. Вполне возможно, что он и получил бы секретные бумаги, если бы Фажон не был офицером DST, который и представил окончательный отчет по Вьюгину в свое ведомство. С этого момента началась всесторонняя разработка французской контрразведкой русского торгового представителя, и чем глубже шло изучение, тем больше они получали данных об истинной работе Вьюгина во Франции.

Пристальное внимание DST к оперативной деятельности Марка отразилось на активе молодого офицера научно-технической разведки. За пять лет он смог провести лишь одну малоперспективную вербовку мелкого служащего из отдела сбыта завода сельскохозяйственных машин. Французские контрразведчики ловко уводили у него из-под носа интересных для Москвы людей каждый раз, как только-только начинались с его стороны предвербовочные действия. В результате, несмотря на широкий круг знакомств, он остался практически только с Даниелем Фажоном, не предполагая, что к такому результату вела его французская госбезопасность.