Полное собрание сочинений

– Не представляю.

– Ну ладно, Бог с ним. У тебя красивое платье.

– Правда? Это мне старшая двоюродная сестра подарила на день рождения. Ну, я подогнала его под себя и вот – надела в первый раз. А какие есть у тебя платья?

– Да, разные.

– Ой, покажи, а?

Вмешалась Милочка:

– У Лары пока ничего особенного нет. Вот когда она пойдет в школу, осенью, мы позаботимся о ее гардеробе.

– А в какой класс ты пойдешь?

– Мама говорит, в девятый.

– А где ты раньше училась?

– Дома.

– Тебе нанимали учителей?

– Нет, меня мама с папой учили.

– Только-то? Как же ты собираешься в школу?

– Она сдаст осенью вступительный экзамен, – сказала Милочка.

– Ну, успеха тебе, Лара.

– Спасибо.

– А чем ты еще занимаешься дома помимо учебы и лечения, конечно?

– Какого лечения?

Галя вопросительно посмотрела на Милочку.

– Ларочка уже совсем здорова и никаких лечений не принимает. Она читает книги, изучает компьютер.

– О, да у вас чудесный компьютер. И ты умеешь на нем работать?

– Ну, не то, чтобы очень, но кое-что умею.

– А у меня нет компьютера. Можно к тебе приходить иногда, чтобы позаниматься на компьютере? Подучишь меня тому, чего я не постигла еще.

– А мама говорила, что ты отличница и знаешь все.

Галя усмехнулась.

– Ну, это громко сказано. Всего никто не знает, разве что Господь Бог. А быть отличницей – это еще не значит знать лучше других.

– Почему же ты тогда отличница?

– Вот пойдешь в школу, сама поймешь. Ну, ладно. Я пойду. Звони мне и приходи в гости, когда сможешь.

– Спасибо, Галочка. Ты такая хорошая! Прелесть!

– Да нет, обыкновенная. Ты мне тоже нравишься. До свидания.

Галя вышла, а Лариса проводила ее до выхода. Она вернулась в приподнятом настроении.

– Галя мне понравилась. Очень. Можно, я буду с нею дружить?

– Да, Ларочка, дружи, это просто необходимо.

Галя и Лариса, к нашей радости, быстро подружились. Теперь Лара требовала наряды, просилась в компанию Галиных друзей, часами болтала с нею по телефону. Потом она стала интересоваться ее подругами. Все меньше она задавала глупых вопросов. Галя ей приносила книги, а Лариса буквально глотала их. Она перестала смотреть все телепередачи подряд, быстро оценила классические произведения. Галя диву давалась, как можно так быстро все запоминать и соображать.

– Ну, Лариска, ты – потрясная! Еще месяц тому назад ни бельмесы не смыслила в физике, а сейчас вот меня консультируешь! А все же, где ты раньше училась?

– Я тебе уже говорила, помнишь? Нигде. Меня папа с мамой учили.

– Папа с мамой? – Галя удивленно посмотрела на Милочку. Она-то знала, что никакие мы с нею не папа с мамой, и что Милочка сама здесь появилась всего лишь немногим более года тому назад.

Чтобы разрядить обстановку, я сказал, что Ларочка всегда была очень способной и умной девочкой. Но неловкая обстановка после моих слов не исчезла. Через несколько минут Галя ушла домой, а Лариса, едва закрыв за нею дверь, спросила:

– Папа, а сколько мне лет?

Мы ожидали какого угодно вопроса, только не этого. Я усиленно думал над ответом, но ничего подходящего в голову не приходило. Выручила Милочка.

– Чуть меньше, чем Гале – пятнадцать.

– Пятнадцать… А почему я не помню ни одного дня рождения? Гале вот, каждый год справляют.

– Раньше в этом не было необходимости, а двадцать второго августа обязательно справим.

– Это мне уже шестнадцать исполнится?

– Нет, пятнадцать. Это я приблизительно сказала.

– А почему вы меня в школу не отдали в семь лет, как Галю?

– Ты болела, Ларочка.

– Чем? Какой болезнью?

– Ну, это сложно объяснить. Ты же не врач, не поймешь.

– Я никогда не была глупой. Расскажи, чем я болела? Ты же врач. Скажи диагноз.

– Понимаешь, это связано с потерей памяти. Когда ты была маленькой, ты заболела гриппом и получила осложнение на голову. Но теперь все в порядке, голова у тебя нормальная, даже лучше, чем у многих других.

– Странно. Я помню, как вы с папой меня учили ходить, рассказывали, где стол, где окно, учили читать. А вот маленькой я себя совершенно не помню.

– Я же сказала, что ты потеряла память.

Лариса не сказала в ответ ничего, только как-то грустно посмотрела на Милочку, потом на меня и ушла в свою комнату.

– Как достать ей документы?

– Я уже думала над этим. Один мой пациент согласился помочь за двести долларов. Только спросил, какие данные записать ей в свидетельство о рождении.

– Имя и фамилия у нее уже есть, отчество тоже…

– Ты хочешь, чтобы она носила твою фамилию? И отчество по тебе?

– Разумеется. А как же еще?

– А матерью меня запишешь?

– А ты что, против?

– Нет, не против, но она потом спросит, как это так, что мы с тобой состояли в браке – я с Толиком, ты со Светкой, а родили ее вместе. Да и все люди будут задавать ненужные вопросы.

– Что поделаешь, история появления на свет нашей Ларочки прямо скажем, невероятная. Все равно придется выкручиваться.

– Лучше давай выдадим ее за дочь либо твоих, либо моих родственников, которые, скажем, погибли в автокатастрофе. А ей вроде как признаемся потом.

– Согласен, только мог же мой родственник иметь такие же имя и фамилию, как и я?

– А мать?

– Пусть ее тоже зовут Людмила, а фамилию сама придумай. Сразу в глаза не бросится, а потом выкрутимся. А как этот твой пациент бумагу выпишет?

– Не знаю, за это мы ему деньги заплатим. При нынешней неразберихе…

– А уголовщины в этом нет?

– Тогда само рождение Ларочки тоже уголовщина?

– Ладно, уговорила.

Так у Ларисы появились документы. Осенью мы ее определили в школу. Милочка все формальности уладила опять-таки через своих пациентов, так что Лариса пошла в девятый класс после вступительного экзамена, который выдержала великолепно. Только на два-три вопроса она дала наивные и удивительно странные ответы. Но учителя на это не обратили особого внимания, девочка болела и жила до сих пор где-то в Средней Азии. Ничего, мол, удивительного.

А училась она всем на зависть. Английский усваивала на ходу. Я купил ей кассеты, компьютерные диски с уроками. И все это она запоминала с первого раза, после первого же прослушивания. Слушала англоязычные радиопередачи, смотрела фильмы, читала книги, беседовала на улице с иностранцами. Параллельно сама собой она стала усваивать немецкий, французский и другие языки, просила меня покупать ей книги, кассеты и диски для их изучения. При этом она не прилагала никаких героических усилий, никакого особого прилежания. Все получалось само собой. Учителя даже опасались за ее здоровье – не слишком ли мы девочку нагружаем.

Вскоре у нас в доме не осталось ни одной книги, которую бы Лариса не причитала и не запомнила до мелочей. В библиотеках она стала частой посетительницей и удивляла библиотекарей и скоростью чтения, и качеством запоминания. Так что нам с Милочкой было чем гордиться.

Наши дети и знакомые вскоре привыкли, что мы с Милочкой составляем супружескую пару. Никто больше не злословил. Только Лариса вызывала у многих массу вопросов: чья она, да как у нас оказалась. Мы выкручивались, как могли, но вскоре привыкли и к этому.

Лариса вела себя как любящая дочь. Особую привязанность она проявляла ко мне. Любила меня обнимать, целовать, садиться ко мне на колени, ложиться рядом на диван, гладить меня и прижиматься ко мне. Мне это было неописуемо приятно, но Милочке – явно пришлось не по вкусу.

– Ларочка, так нельзя себя вести. Папа – мужчина. Дочь должна стесняться отца как мужчины, а ты ведешь себя с ним как с любовником.

– Но почему? Это же мой папа!

– Все говорят, что ты – очень способная ученица, а тут элементарных этических норм усвоить не можешь. Существуют определенные рамки поведения, целый ряд неписаных законов, которые невозможно объяснить и в то же время нельзя нарушать.

– Нет, мамочка, ты просто ревнуешь.

– Что за глупости! Чтобы я этого больше не слышала! А ты, Костя, тоже должен суметь ей разъяснить.

После этой беседы Лариса в присутствии Милочки стала вести себя явно осторожнее. Но в ее отсутствие она так и льнула ко мне. Я хмелел от ее нежностей, особенно когда касался ее тела – то ли руки, то ли лица. Неописуемо сладкое чувство разливалось по мне, и я забывал обо всем на свете. Только огромным усилием воли я заставлял себя оторваться от нее и придумать какое-либо дело. Я вспоминал чувство, охватывавшее меня, когда я гладил то самое найденное в лесу яйцо.

Сейчас это было то же самое, только во много крат сильнее. Лариса чувствовала, что мне приятны ее ласки, и она всячески стремилась снова и снова проявить их. Милочка явно начала подозревать меня в тайных связях с Ларисой, но я, будучи абсолютно чист, с возмущением отчитывал ее.

В субботу Милочка решила сходить со мной на базар, но я предложил взять вместо себя Ларису, чтобы самому посидеть за компьютером.

– Костя, мне нужно, чтобы ты носил тяжести, а ты подменяешь себя ребенком.

– Она уже не ребенок, может и сумочку поднести.

– Ладно, Костя. Сиди за своим компьютером, а я сама поеду. Только завтра. Троллейбусная остановка у самого дома, дальше метро. Таскать недалеко. А что не куплю, потом докупим.

Зазвонил телефон. Лариса, как видно, ожидая от кого-то звонка, подлетела к нему и сняла трубку.

– Алло! Слушаю Вас. Да, квартира Панчуков. Нет, Лариса. Их дочь. Да, успели, а что? Мне? Пятнадцать. Папа, это тебя.

Я нехотя взял из ее рук трубку.

– Панчук слушает. Света? В чем дело? Я же просил тебя не звонить больше. Будь счастлива со своим полковником, а нам с Милочкой не мешай. Мы дружно, слаженно живем, чего и тебе желаю. Да, дочь, а тебе-то что? Значит бывает. Все наши с тобой дети – мои дети, а это наша с Милочкой. Привет твоему доктору наук! Все, прощай!

– Зачем ты так с нею? – спросила Милочка.

– А как я должен с нею разговаривать? Она же была инициатором развода, а теперь вот интересуется, как мы живем да как это мы дочь родили.

– Все равно надо помягче. Ей там не так сладко, как она рассчитывала.

– А нам-то что до этого?

– Папа, а действительно, как вы могли чуть больше, чем за год родить меня, вырастить и обучить? – неожиданно спросила Лариса.

Мы молчали, поверженные в шок. Милочка робко начала выпутываться:

– Ты же знаешь, что болела…

– Да ничем я не болела! Я же все помню. Я всегда была здорова. А как так получилось, что я за год успела…

– Ладно, Ларочка, станешь чуть постарше – все поймешь. А сейчас иди заниматься.

Она вышла с гордо поднятой головой, самодовольно улыбаясь.

В воскресенье в шесть утра Милочка ушла на базар, а я, едва продрав глаза, лежал в постели, отгоняя от себя остатки сна. Я слышал, как Лариса вышла в туалет, потом в ванную и тихими шагами подошла к двери нашей с Милочкой спальни. Тихонько приоткрыв дверь, она заглянула и нежно улыбнулась, встретившись со мной взглядом.

– Доброе утро. Можно к тебе?

– Входи, доченька. Чего тебе в такую рань не спится?

– Пообщаться с тобой хочу.

Она подбежала к кровати и, прежде чем я успел опомниться, нырнула под мое одеяло. Не зная как себя повести, чтобы не обидеть ее, я попытался отодвинуться. Но она крепко обхватила мои плечи и обняла меня коленом.

– Ларочка, так нельзя с папой. Это нехорошо.

– Почему нехорошо? Просто я люблю тебя, вот и все.

– Любовь к отцу нужно проявлять иначе, моя радость.

– А не к отцу?

– Но я же отец тебе.

– Папа, я все уже знаю.

– Что, что это ты уже знаешь?

– А то, что никакие вы мне не родители, а я никогда не болела. Вы все выдумали, чтобы объяснить мне мое появление на свет.

– Это кто тебе сказал такие глупости?

– Никто. И никакие это не глупости. Я все прочла в твоей коричневой тетради. Ты нашел в лесу яйцо, за которым ухаживал, а потом из него появилась я. Теперь мне все стало понятно. Непонятно только откуда взялось это яйцо и как можно объяснить появление из него человека, внешне не отличающегося от всех прочих.

– Кто тебе позволил рыться у меня в столе? Ты ничего не поняла. Это все выдумка, материал для фантастического произведения!

– Нет, папочка, ты обманываешь меня. Я же понятливая, ты знаешь. Я люблю тебя, сколько себя помню. Маму… ее тоже люблю, но по-другому. Я твоя… вся твоя…

Она обнимала меня, извиваясь и страстно дыша. У меня потемнело в глазах. Я забыл обо всем на свете, хотелось только впиться в нее губами и целовать, целовать без конца. Но она, не дожидаясь этого, сама в меня впилась страстным поцелуем, потом еще, еще…

– Ларочка, что ты делаешь?… Полюби лучше молодого парня… А я, я… стар для тебя…

– Нет, меня тянет только к тебе… Остальные мне безразличны. Ты мой… мой… А я твоя, только твоя…

Близость молодого, теплого, упругого женского тела, ее горячее дыхание и страстный шепот помутили мой разум, и я накинулся на нее, как хищник на жертву. А она стонала и вскрикивала, закрыв глаза. Ее белые тяжелые волосы разметались по подушке, ее влажные губы, раскрасневшиеся щеки и белое как мрамор тело – все в ней было неописуемо прекрасно и дышало, кипело огненной страстью. И мы сливались воедино вновь и вновь, пока я окончательно не обессилел.

– Ларочка, зря ты это сделала. Как нам теперь дальше быть?

– Не знаю. Все решится само собой, вот увидишь.

– Да, но как решится? Чем все кончится?

– Во всяком случае, ничем плохим это кончиться не может.

Она любовно погладила мои плечи и грудь, наклонилась над моим лицом и нежно поцеловала меня в губы. А когда она снова откинулась на подушку, я увидел, что дверь в спальню приоткрыта, и на пороге стоит Милочка. С минуту мы все пребывали в оцепенении.

– Так вот почему ты отказался идти на базар! И давно это у вас?!

– Милочка! Пойми… Прости ради Бога, – лепетал я как провинившийся школьник.

Лариса лежала, довольная собой и радовалась, что все так получилось.

Милочка круто повернулась и вышла в залу, а Лариса, еще раз поцеловав меня, встала и, запахнув на ходу халат, вышла с высоко поднятой головой. Я остался лежать в одиночестве, мучимый раскаянием и невозможностью возврата к прошлому, хотя бы на пару часов назад.

Я вошел в залу как побитая собака. Милочка сидела в кресле, обернувшись к его спинке, и, уткнувшись в нее лицом, сотрясалась в рыданиях. Я подошел к ней и попытался обнять, но она решительно откинула мою руку.

– Милочка, дорогая! Давай поговорим. Понимаешь, это произошло не по моей воле… Я не соображал, что делаю…

– Как ты мог, Костя? Ты… с этой… с этим… существом! В нашей супружеской постели! Ты осуждал моего покойного Толика за то, что он ходил к Ирке, а сам? Только на словах ты порядочный!

Я снова попытался обнять ее, но она опять оттолкнула меня с остервенением, и в ее взгляде было столько презрения, столько искренней брезгливости, что я невольно отпрянул.

– Фу! Как ты гадок! Как ты мерзок мне! Не прикасайся, слышишь?

– Милочка, послушай! Даже преступнику в суде дают оправдаться!

– Здесь тебе не суд! А ты… ты для меня больше, чем преступник! Ненавижу и презираю предателей! Я ухожу от тебя!

И она начала поспешно складывать вещи.

– Хорошо, что я тебя не послушала и не продала свою квартиру! Хоть есть куда уйти!

– Милочка, не горячись, успокойся, пожалуйста. Я тебе все разъясню.

Она молча сложила свои вещи и села к телефону.

– Алло! Такси можно заказать?

Лариса сидела в своей комнате и спокойно читала книгу. Когда я вошел, она подняла на меня томный взгляд и одарила обворожительной улыбкой.

– Видишь, Ларочка, что ты наделала… Мама ушла от нас.

– Значит, она тебя не любила по-настоящему.

– Ты своим поступком разрушила нашу семью.

– Ну почему разрушила?

– Я лишился жены.

– Наоборот, ты приобрел молодую, красивую жену. Да ей до меня, как до Киева на четвереньках!

– Ларочка, ты же понимаешь, что мы не можем быть мужем и женой.

– Почему? Мы уже стали ими.

– Глупости! Мы не подходим друг другу ни по какой статье!

– Наоборот, подходим по всем статьям. Она хорошая и со временем все поймет. А я быстро научусь и готовить, и за чистотой следить, и все остальное делать. Ты же знаешь, я очень способная.

– Даже слишком.

Милочка приехала еще раз на такси, чтобы забрать остальные вещи, улучив момент, когда ни меня, ни Ларисы дома не было. Ключи она оставила у соседки, и всем сразу стало ясно, что Милочка ушла от нас насовсем. На мои телефонные звонки она не отвечала. Вернее, отвечала, но, едва заслышав мой голос, сразу клала трубку.

А Лариса тут же, как и обещала, полностью взяла на себя роль жены. Через недельку-другую она уже умела и стирать, и поддерживать идеальную чистоту и порядок в доме, и вкусно готовить, и все прочее, что обычно делает в доме женщина.

Я, разумеется, не мог устоять перед напором ее красоты и страсти. В который раз я убеждался, что женщина в этом плане намного сильнее мужчины. Мы проводили бурные ночи. Вскоре об этом заговорили все вокруг: и соседи, и сотрудники, и знакомые. Школьные друзья и подруги отвернулись от Ларисы, но ее это никак не трогало. Таким образом, мы превратились в изгоев.

Лариса подробно расспрашивала меня об обстоятельствах ее появления на свет, и я выкладывал ей все «на чистоту». Как-то она сказала, что хочет сходить со мной в лес на то место, где я нашел то самое яйцо.

– Да я уж точно и не помню этого места, вряд ли смогу найти.

– А я помогу тебе. Мы быстро найдем, вот увидишь.

– Каким образом?

– Этого не знаю. Знаю только, что смогу, вот и все.

– Тогда зачем тебе моя помощь?

– Так быстрее.

– Но какая тебе разница, где это место? Зачем тебе это нужно?

– Не знаю. Просто чувствую, что нужно, – и все.

– Ларочка, ты меня все больше удивляешь, родная моя!

Ответом было молчание.

На другое утро (это была суббота) мы с Ларисой отправились в лес на поиски места, где я обнаружил то самое яйцо. Июньское солнце уже припекало основательно, и в лесу было так хорошо! Лариса шла рядом, и я был счастлив вдыхать аромат ее тела, чувствовать близость ее упругой женской плоти. На ней были джинсы в обтяжку и легкая голубая блузка. Один только вид ее фигуры, стройной и грациозной, приводил в трепет мое сердце, и я шел, слепо выполняя ее волю.

– Это где-то здесь, в зарослях сныти.

– Нет, мой любимый, это дальше. Где-то чуть-чуть дальше, в ту сторону.

Мы пошли дальше и вышли на небольшую поляну, густо заросшую снытью.

– Это место тоже похоже.

– Да, да! Это где-то здесь, рядом!

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, и все.

Да, это было то самое место. Я увидел две кучки земли, вынутой кротами наружу, уже поросшие двухлетним засевом бурьяна.

– Вот это место, Ларочка, между тропинкой и этими кучками, готов поклясться!

– Да! Это оно.

Она присела возле этого места, окунувшись по грудь в буйную зелень сныти, и начала, наклоняя траву, водить по земле руками. Потом стала лихорадочно рыть землю, ломая розовые ноготки и раня пальчики о щепки. Я хотел помочь ей и начал разгребать вместе с нею землю.

– Я сама! Не трогай! – зашипела она на меня как разъяренная кошка и так сверкнула своими небесно-голубыми глазищами, что я невольно попятился.

Она вырывала траву и разгребала землю, пока не нашла какой-то прозрачный овальный камешек, похожий на белую кварцевую гальку, отполированный до зеркального блеска. Отерев о бедро, она сунула его за пазуху и поднялась с корточек.

– Все, пойдем домой. Я устала.

Всю дорогу до самого дома она молчала и на мои вопросы не реагировала никак.

– Ларочка, что ты там нашла и для чего это тебе?

– Еще не знаю, – устало ответила она и пошла в ванную.

С этих пор Лариса преобразилась коренным образом. Она стала задумчивой и серьезной. Многие мои вопросы она не удостаивала ответами, отмалчиваясь. Мы почти не разговаривали. Но едва наступала ночь, мы, забыв обо всем на свете, предавались любовным утехам. И ее страсти стали еще более пылкими.

Так продолжалось с неделю. Однажды я увидел, как она, выходя из ванной, что-то несет, завернутое в полотенце.

– Что там у тебя, Ларочка?

Она улыбнулась усталой улыбкой.

– Это наши с тобой детки. Вот, посмотри.

Она развернула сверток на диване, и я увидел три яйца размером с утиные. Я оторопел. Вот это да! Она снесла яйца!

– Потрогай. Они такие приятные!

Я погладил одно, потом другое, потом третье. Опять меня охватил тот же трепет, что и в те времена, когда я гладил то самое яйцо, из которого появилась Лариса.

– Что же теперь будет, Ларочка?

– Да ты что, не рад, что ли? Это же наши с тобой дети! Я буду ухаживать за ними, пока они не выйдут на свет, а потом – учить, как ты учил меня.