Полное собрание сочинений

– Причем здесь мозги, если топор тупой, а кости такие крепкие. Как каменюки.

– Это не топор, а мозги у тебя тупые, как кобылья задница! Тут думать надо. Вот, смотри. Топор надо брать не за конец топорища, а немного ближе к середине. Маши только кистью. Локоть неподвижен. Тогда удары будут точные и попадать будешь в одно и то же место, а не каждый раз в разное. Вот так! Вот так! Понял? Ну-ка, попробуй ты. Ну, вот. Теперь совсем другое дело. Трудно с непривычки?

– Трудно.

– Ничего, привыкнешь – асом будешь. Демобилизуешься – в мясники пойдешь. Я тебя обучу постепенно. С такой профессией не пропадешь. Понял? То-то.

Мишаков старался рубить, как показывал шеф. Теперь дело пошло, хотя движения руки были очень непривычными. Рука быстро утомлялась и болела нестерпимо. Но преимущество новой технологии было налицо. Когда туша была порубана, Мишаков сложил куски мяса в ведро и понес повару на кухню, где было тепло и пахло такой вкуснятиной!

– Ты рабочее место прибрал за собой?

– Нет. Сейчас приберу.

– Сразу надо это делать, бездельник. Живо! Ты еще воды наносить должен успеть. Ну, какой же ты тупой в службе!

Мишаков вернулся к плахе и стал подметать осколки костей и дерева, мелкие кусочки мяса, окурки и весь остальной мусор. За плахой он неожиданно обнаружил увесистый кусок мяса с костью. Что с ним делать? На кухню нести не хотелось, так как вместо благодарности эта рыжая тварь – шеф-повар Карпачев – только оскорблений наговорит. Куда бы его зашвырнуть подальше? А если ненароком наткнется кто? Такой гандель поднимут, что хоть святых выноси. Кто рубил сегодня мясо? Мишаков. И понесут по кочкам уже и без того заезженного Мишакова. Нет, надо выбросить куда-то подальше. В сортир? Так там же все замерзло, как камень. Тут же обнаружат. Отнесу-ка я его в лес и там под наст закопаю. Пусть находят, когда снег растает.

Сунув мясо под шинель, Мишаков вышел во двор и направился к воротам. Из будки высунул сонную морду Волчок и облизнулся. Учуял, видимо, запах мяса. «Ага, – подумал Мишаков, – суну-ка я его Волчку в будку. Он с ним живо расправится – и следов никаких. Все шито-крыто. А перед Волчком я как-никак виноват. Чуть не сдох из-за меня.»

Подойдя поближе к будке, Мишаков осмотрелся.

– Никого. Ну, слава Богу!

– Волчок!

Волк наполовину вылез из будки и лениво остановился. Мол, какого тебе лешего?

– Волчок, на!

И увесистый кусок мяса полетел к будке. Волк подхватил его на лету и живо юркнул назад, в свое убежище. Подходя к кухне, Мишаков издали слышал, как волк, ворча, расправляется с его гостинцем. «Слава Богу, пронесло», – подумал Мишаков и принялся таскать из речки воду.

Солнце уже начало клониться к горизонту, когда Ингур вынес во двор охапку ножей и, присев на бревнышко, принялся править их бруском: Шш-ик – шш-ик! Шш-ик – шш-ик! Шш-ик – шш-ик!

– Одна готово. Теперя другая, – бурчал он себе под нос.

Волк поднял на него глаза и внимательно следил за движениями старика.

– Чего смотришь? Работа хочешь? Твоя работа здеся, на дворе. Застава сторожи. Чужого не пуская. Волка тоже, как ты.

Волк опять наклонил голову к лапам и принялся что-то аппетитно грызть.

– Что, вкусно? Что ешь? И мне дай, я тоже хочу.

Волк, словно поняв слова старика, подхватил кость и побрел к будке. И тут Ингур заметил, что кость у него в зубах красная – сырая, стало быть. Ингур вскочил, как ошпаренный.

– Ай-ай-ай! Ай-ай-ай-ай! Кто это сделал? Ай-ай-ай!

Во двор выскочили Прохоров и Диденко.

– Ингур, что с тобой?

– Что случилось, старик? Кто тебя обидел, скажи. Со мной, Прохоровым иметь дело будет!

– Ай-ай-ай-ай-ай! Прохор! Говорил я тебе не браниться – тайга накажет. А ты бранился. Вот и наказала. Наказала нас тайга! Теперь беда! Беда много будет на застава!

– Ингур, да ты толком скажи, что случилось? Как она нас наказала?

– Кто-то зверя испортил! Сырая мяса дал! Видишь – кость грызет? Красная! Сырая, значить! Теперь Волчок – дикая зверя будет! Теперь не ты, не я – тайга ему хозяин! Отомстит теперь тайга, что ее духа человек забрать хотел. Отомстит шибко. Ясно?

– Да кто сказал, что беда случится? Как был наш Волчок, так и будет. Никто от нас его не уведет. И никого из нас он не тронет. С чего бы это? Он вырос среди нас, привык к людям. А тайга ему не дом. Здесь его друзья.

– Нет, Прохор! Теперя все. Убивать придется. А то он убьет кого-то. Теперя Волчок – дикая, не наша больше. Ясно?

– Да погоди ты! Никого он убивать не собирается. Кстати, кто мог ему сырое мясо дать? Карпачев! Где ты, Карпачев?!

Весь разгоряченный, в белом переднике, с поварским колпаком на голове, из-под которого торчали огненно-рыжие кудри, выскочил из кухни шеф-повар.

– Я, товарищ старшина! Что случилось, что вы с Ингуром кричите так?

– Зачем ты дал Волчку сырое мясо?

– Я?! Я не давал, товарищ старшина!

– Да посмотри, он же до сих пор сырую кость мусолит. Видишь?

– Вижу. Это не я. Сейчас Мишакова спросим. Он сегодня в наряде. Он и мясо рубил. Мишаков! Мишаков! Иди сюда! Где ты там?

Выбежал Мишаков. Красный, весь лоб в крупных каплях пота, воротник расстегнут.

– Слушаю, товарищ…

– Это ты угостил волка сырым мясом? – накинулся на него Карпачев.

Мишаков молчал. Но по всему было видно, что именно он.

– Ах ты, сучий потрох! Я из тебя все дерьмо вытряхну, паскудная тварь! Тебя папа с мамой, видать, заласкали в детстве!

Карпачев тряс его «за грудки» все сильнее и сильнее. Он был заметно пьян.

– Отпусти его, повар! Не трогай парня. Пойдем со мной, Мишаков, там поговорим тихо.

Ингур обнял Мишакова за плечо и медленно повел в свою коморку. А Карпачев продолжал бесноваться.

– Говно собачье! Шакал вонючий! Все знают, что волку сырого нельзя давать! А он что? Ему, суке, плевать на всех! Вот вернется он от деда Ингура! Я ему тут глаз на жопу натяну! Из жопы ноги повыдергиваю – спички повставляю! Почти год служит – мясо рубать не научился! Просыпает каждый раз, когда на кухне в наряде!

– Карпачев!

Карпачев осекся и даже вздрогнул, услышав голос Диденко.

– Я, товарищ капитан!

– Прекратить шум! Марш на кухню! А завтра я с тобой поговорю на трезвую голову. Ты у меня тоже схлопочешь по первое число!

– За что, товарищ капитан?

– За эту выпивку хотя бы. И за избиение солдата. А это – подсудное дело. Понял?

– Да я, товарищ капитан…

– Марш на кухню сейчас же!

В коморке старого Ингура жарко горела печь. На ней стоял чайник и «плевался» на плиту каплями кипятка.

– Чайку попьем, молодой. Ладно?

– Ладно, – согласился Мишаков. Ингур достал две кружки, краюху хлеба и берестяную банку с бортевым медом.

– Осторожно, не обожгися, молодой. Ты меду бери, меду! Вкусная!

– Спасибо, дядя Ингур. Такого меда отродясь не ел.

– Дикий мед. Тайга добыл. Бортевой называется. Кушай, кушай.

Несколько минут царила тишина. Слышно было только, как трещат дрова в печи, да старый Ингур с шумом прихлебывает чай из своей видавшей виды медной кружки.

– Скажи, молодой, зачем дал сырое мясо волку? Кому навредить хотел?

– Да никому, дядя Ингур! Просто после разрубки туши унес куски на кухню в цыбарке. А когда пришел убирать место, обнаружил, что один кусок за плаху завалился. Куда его деть?

– Почему в кухню не отнес?

– Так этот же рыжий бык вместо благодарности или чтобы просто взять, да и в жаркое бросить, начнет оскорблять, корить. А последнее время и кулаки стал в ход пускать.

– Бык, говоришь? Ха-ха-ха! Похоже – это верно. И волос такой. Кучерявый и рыжий. И губы такие. Настоящая бык! Ха-ха-ха! Только рога нету! Напрасно ты это сделал. Почему не выбросил это мясо? Почему мне не принес?

Опять замолчали. Ингур продолжал сербать чай. А Мишаков тихо отхлебывал из старинной медной кружки вприкуску с хлебной коркой и ароматным бортевым медом. Про себя он проклинал и Карпачева, и волка, и свою трусость, и всю военную службу. Только Ингур был для него воплощением доброты, справедливости и понимания.

– Ничего, молодой, и Карпачева переживешь, и Волчка найдем, что делать.

А Мишаков продолжал:

– Выбросишь – найдут. Сразу догадаются. Я-то мясом занимался на кухне. Обвинять будут. Того и гляди – политику пришьют.

– Политика – это верно. Нехорошо. Но ясно. Мне принес – похлебка сварил бы, ели бы вместе. Волка накормили. Все равно все на кухня беру, что сколько попрошу. Никто не отказал.

– Не догадался как-то, дядя Ингур. Да и уж очень волновался, нервничал. Расстроен был. Вот! Как представлю себе этого рыжего быка, как он унижает и оскорбляет меня! Так и все на свете забываю. Хочется иногда взять топор, да и рубануть его сзади по бычьему затылку! А там – будь, что будет.

– А вот это – делать нельзя! Нельзя так и говорить! Тайга все слышит, наказать может. Тайга не любит, когда человек убивают. Человек – везде хозяин. И в тайге тоже. Но человек может в тайге только зверя убивать, если голодная или шкура нужна, рога и прочая! Кабан можно убивать, волк убивать, медведь убивать, соболь убивать, белка тоже. Человек убивать никак нельзя! И говорить про это тоже нельзя!

Немного помолчали.

– Молодой… Не понимаешь еще, что важное, а что нет. Ладно, все тайга решит. Мудрая шибко. Давай, белый, еще чая пить.

Ингур налил из дымящегося чайника еще по кружке, а Мишаков погладил себя по вискам, где еще не так давно красовались роскошные белые кудри, на зависть всем ровесникам-односельчанам.

***

Прошло две недели. Уже три дня упорно держался десятиградусный мороз. Временами порошил снег. Но днем было солнечно и безветренно. В то утро первое солнышко, едва пробиваясь сквозь лапы вековых елей, весело и уже почти по-весеннему играло разноцветными искрами в крупных снежинках, слегка припорошивших этой ночью прочный и хрупкий, как стекло, наст.

Жизнь заставы текла своим чередом. Каждый был занят своим делом. Волчок скучал у своей будки, а по двору беззаботно бродила свинья. Временами она останавливалась и, похрюкивая, рылась в снегу своим пятачком. Унюхав что-то похожее на съестное, довольно хрюкала, жевала, фыркала. Порой она наваливалась боком на забор и с наслаждением чесалась с такой силой, что забор пошатывался и потрескивал.

От миски Волчка она старалась держаться подальше, зная по опыту его крутой нрав и твердую решимость защищать свою пищу. Но на всей остальной части двора она чувствовала себя полной хозяйкой и ни на кого не обращала ни малейшего внимания. Свинья смело подошла к тому месту, по которому в часы досуга обычно лениво разгуливал Волчок. Волк, все время следивший за нею горящими глазами, внезапно поднял голову, зашевелил ноздрями, жадно втягивая воздух. Вдруг, неожиданно, с рыком, он кинулся на свинью и, сбив ее с ног, яростно вцепился в шею своими мощными челюстями и рванул, что было сил. Все, кто был поблизости, дружно, как по команде, охнули. А потом оцепенели и замерли, словно в гипнотическом трансе.

Свинья отчаянно завизжала и попыталась вскочить на ноги. Но волк с диким рычанием снова повалил ее на снег и стал неистово терзать шею. Вековой охотничий инстинкт, усыпленный было человеком, вдруг проснулся в нем и забушевал в крови с удесятеренной мощью.

Крики свиньи становились все тише, все реже, потом перешли в какое-то булькающее хрипение и, наконец, затихли совсем. А волк, рыча, терзал и терзал ее горло уже просто так, упиваясь своей победой, наслаждаясь горячей кровью и теплым мясом.

Из своей коморки выскочил старый Ингур и понесся прямо к месту разыгравшейся трагедии. В руках он держал пожарный багор и кричал, что было сил:

– Чего стоите? Мишаков! Кухтина! Прохор! Бери оглобли, оттаскивай свинья от зверя! Скорей, говорю, скорей!

Крючком багра он зацепил звено цепи поближе к ошейнику и потащил волка к будке. Волк в ярости кинулся было на Ингура, но Ингур крепко вогнал багор в мерзлую землю, предварительно пару раз повернув его, чтобы намотать и закрепить цепь. Волчьи броски были неистовы, но Ингур, весь побагровев от напряжения, крепко удерживал его на месте. Тем временем бойцы кое-как отволокли свиную тушу на безопасное расстояние и остановились в растерянности. Только Прохоров подбежал к Ингуру, чтобы помочь старику сдерживать волка.

– Не надо, Прохор! Я сама! Беги шибко, цепляй конец цепи на защелку! Ясно?

Прохоров схватил кольцо, на котором держалась цепь на катанке, и потащил его к колу с защелкой. Но до защелки не хватало с полметра.

– Бросай, Ингур! Я успею, пока он добежит до меня! Бросай, не бойся!

– Не успеешь, Прохор! Погоди! Карпачев, иди, помоги! Вдвоем удержим! Твоя силен шибко!

А волк продолжал рваться, кидаясь то в сторону Ингура, то в сторону Прохорова. Карпачев стоял, как вкопанный, боясь приблизиться к Ингуру хоть на шаг.

– Ну, Карпачев! Сюда шибко! Так долго не удержать!

Повар не шевелился.

И тут молодой, щуплый на вид, блондинистый Мишаков подскочил к Ингуру и схватил за багор обеими руками.

– Постой, Мишаков! Сейчас вместе подымем и воткнем ближе к будка, там, где сучок лежит! Сорвется – удирай, а я сама управлюсь. Ясно?

Волк рванулся к Мишакову, но они вместе с Ингуром чуть приподняли над землей конец багра, ценой титанических усилий сделали почти полный шаг вперед и снова налегли на багор, вогнав его в мерзлую землю. А Прохоров накинул кольцо на защелку и, проверив ее рывком на прочность, подбежал к Ингуру и Мишакову.

Они вырвали багор из земли, освободив волчью цепь, и отскочили. Волк заметался на цепи, но постепенно успокоился и спрятался в будку.

– Эх, ты, повар! Я думал, ты – горный орел, а ты – шипучий гусак домашний! Испугался волка на привязи! Большая ты трус! Только слабых обижать можешь! Бик ты рыжий, вот кто. Ты несимпатичный! Вот какой! Иди на своя кухня. Только там тебе место. Ясно?

Потом Ингур обернулся к Мишакову и обнял его за плечи.

– Спасибо! Помог шибко. Молодец, белый! Хорош боец! Тайга такому не даст пропасть.

***

На ужин ели свиное жаркое, которое никого почему-то не радовало. Бойцы ели молча, гремя ложками о миски. После ужина все свободные от службы собрались, не сговариваясь, в дежурке. Позднее пришел Ингур и сел на лавку, необычно часто и сильно попыхивая трубкой.

– Что будем с волком делать? – обратился ко всем и в то же время ни к кому капитан Диденко.

– Стрелять надо, командир. А то шибче беда будет, – сказал Ингур.

– Нет! Нет! Ни за что! – нервно возразил Прохоров.

– Ты что же, старшина, предлагаешь ждать, пока он нападет на кого-то из личного состава? А в тюрьму кто сядет? Я?

– Все знают, куда достает цепь, товарищ капитан.

– А подсобное хозяйство – свиней, овец, будем продолжать гробить? Как сегодня?

– Никак нет, товарищ капитан! Мы с Ингуром забор поставим, чтобы живность не могла к нему подходить. Сторож-то он все равно превосходный. Кормить его буду лично я. Ингура он тоже никогда не тронет.

– Сегодня видели, как он вас с Ингуром не трогал. Если бы не сноровка старика, разодрал бы он вас в клочья.

– Так он же взбешен был! Запахом крови разгорячен! Отойдет, успокоится. И все опять по-прежнему будет, товарищ капитан. Пожалуйста, разрешите забор построить.

– А может, отпустить его в тайгу к ядреной бабушке! Пусть идет к своим сородичам, – вмешался Крамарук.

– Нет! – решительно возразил Ингур. – Нет! Он опять придет и мистить будет! Человек духа тайги из ее объятий вырвал! Тайга за это мистит шибко! Не даст еда волку. Голодный станет – сюда прибежит. Здесь охотиться будет. Лучше стрелять, капитан.

– Да ну тебя, Ингур, с твоими первобытными предрассудками! Построй лучше забор, как говорит Прохоров. А там видно будет. Убить никогда не поздно.

– Твоя неправда, капитан! Может быть шибко поздно. Ясно? А забор мы сколотим. Завтра начнем. Верно, Прохор?

На другой день забор был построен. И все успокоились. Волчок принимал еду по-прежнему только от Прохорова да Ингура. Казалось, что все опять идет, как раньше. Застава по-прежнему несла свою службу. Все ждали наступления весны, а она почему-то никак не хотела наступать. Все медлила, медлила. Но в конце концов все же наступила.

***

Миновала весна, потом лето и осень. Снова наступила морозная зима. Застава жила прежней, обыденной жизнью. А волк бегал теперь за забором и никому, казалось, не мешал. Все постепенно стали забывать о его недавней кровавой расправе над свиньей. Волчок был обычным Волчком и по-прежнему всеобщим любимцем.

Этой ночью ударил крепкий мороз. Так что когда повар вскоре после смены наряда охраны Государственной границы встал, чтобы приступить к приготовлению завтрака, ему еле удалось отворить дверь в сени. Вода в ведрах тоже замерзла. Нужно было срочно растапливать печку.

С похмелья трещала голова. Карпачев нащупал в кармане ключи и принялся отпирать дверь в кладовую. Руки дрожали, и замок никак не поддавался. Наконец, замок щелкнул. Дверь открылась, и Карпачев вошел в кладовую. Нащупав на полке керосиновую лампу, он снял стекло и чиркнул спичкой. Спичка зашипела и тут же погасла.

– Отсырели, проклятые!

В конце концов, ему удалось зажечь лампу. Кладовая наполнилась тусклым светом, и Карпачев вскарабкался по стремянке на самый верх. На верхней полке стеллажа среди редко употребляемого кухонного хлама стояла закутанная в тряпье пятилитровая бутыль с самогоном. Он привез ее на этой неделе из поселка. Конспиративно – в мешке с мукой. У тунгусов на патроны выменял, договорившись заранее во время прошлой поездки. Карпачев налил полстакана. Вожделенный запах приятно щекотал ноздри. Секунды две поразмыслив, он решительно плеснул еще немного и залпом осушил стакан. Морщась, он достал из кармана припасенный соленый огурец и, хрустя, загрызнул им выпитую порцию «первачка».

– Ух, хороша, сучий потрох!

Он скрутил самокрутку и закурил. Посидев минут пять, пока самогон разошелся по всем жилочкам приятным теплом, Карпачев направился в кухню, где уже должен был возиться с печкой этот молокосос Мишаков. Но на кухне было темно и пусто.

– И снова этот бездельник проспал! Придется опять идти поднимать эту скотину ленивую. Вот уж харю начищу, так начищу!

Карпачев старательно затоптал окурок. Постояв с минуту в нерешительности, вернулся в кладовую и снова полез вверх по стремянке. «Только бы не перебрать! Ничего, еще рано. Пока начальство встанет, весь хмель уже пройдет. А сейчас душа просит! Да, грамм пятьдесят еще, пожалуй, можно». Налил еще четверть стакана, выпил и закусил остатком огурца. Поправив ремень и шапку, чтобы придать себе самый что ни на есть деловой и озабоченный вид, он резко распахнул дверь и решительно шагнул во двор, направляясь к казарме. Но, едва сделав первый шаг, он сквозь хмельной шум в голове услышал из глубины двора лязг цепи и злобное рычание.

Через двор на него с яростным рыком несся Волчок, а вслед за ним, звеня и подпрыгивая, летела цепь.

– Йось твою душу мать! – выругался шеф-повар, едва успев заскочить в свою подсобку и захлопнуть за собой тяжеленную дверь. Волк с силой ударил в нее всей массой своего мощного корпуса, но Карпачев вовремя успел задвинуть засов.

– Вот сука проклятая! Чуть за жопу не схватил! Да и как у меня пьяного проворства еще хватило! Все же успел удрать! А все из-за этого бездельника Мишакова! Встань он вовремя, он бы эту зверюгу и обнаружил. А теперь вот, принимай за него решение, изволь радоваться. Начальству докладывать придется. А я под хмельком, черт подери!

Карпачев подошел к индукторному телефону и нервно завертел ручку.

– Алло! Алло! – ответило сразу несколько голосов.

– Ураган! Я – Сосна! Ответьте!

– Чего тебе, Карпачев? – послышался сонный голос Крамарука, – Чего трезвонишь? Из кухни сюда зайти лень?

– Никак нельзя, товарищ старший лейтенант! Волк оторвался, свободно по двору бегает. А за ним цепь волочится. Злой такой, чуть меня, гад, не сожрал. Застрелить надо!

– Да ты погоди стрелять! Горячий какой! Сейчас Прохоров с Ингуром разберутся. Они у нас за волка в ответе. А ты своим делом занимайся. Скоро подъем, завтрак должен быть готов!

– Так опять же этот бездельник Мишаков проспал! Как мне его поднять да сюда пригнать?

– Сам пока поработай. А с ним мы тут сами, без тебя разберемся.

– Что будем делать, Прохоров? – спросил Диденко.

– Я предлагаю, товарищ капитан, вот что. Позвонить Карпачеву на кухню. Пусть он бросит к будке какую-нибудь приманку для волка. Я кликну Ингура. Пусть они с Мишаковым выйдут с багром и запасными принадлежностями для закрепления цепи и закрепят ее, пока он рядом с будкой будет. Как тогда, когда со свиньей было. Помните?

– Так тогда же волк на цепи сидел, а сейчас он вольно гуляет. Разница есть?

– Есть, конечно. Но другого выхода нет. Пристрелить всегда успеем, товарищ капитан. А я буду страховать их. Рядом, с карабином в руках. Чуть какая угроза – ничего не поделаешь, пристрелю волка. Разрешите позвонить в казарму?

– Ладно. Звони.

Прохоров завертел ручку индуктора. Дал три коротких звонка.

– Дневальный рядовой…

– Вот что, дневальный. Прохоров говорит. Мишакова мне. Мишаков? Слушай, ты сможешь тихонько выскочить и проскользнуть к Ингуру? У него там пожарный инвентарь и все прочее. Выйдешь с ним, когда я приманю Волчка к будке, и поможешь ему, как в прошлый раз, помнишь?

– Попытаюсь, товарищ старшина. Только страшно. Волк-то на воле!

– Не бойся. Мы тебя прикроем. Чуть что, я сам его пристрелю. Понял? Тогда жди моей команды. Сейчас я с Ингуром договорюсь. У него ведь в коморке телефона нет.

Прохоров положил трубку и открыл форточку.

– Ингур! Ты меня слышишь, Ингур?

– Слышу! Чего тебе, Прохор? – прокричал Ингур в приоткрытую дверь.

– Волк оторвался, ходит по двору!

– Видел уже! Чего делать хочешь?

– Сейчас Мишаков придет к тебе! Возьмите, что надо – багор, запасную защелку для цепи! Короче, тебе виднее, что там еще! Чтобы волка привязать. Выйдите, когда Волчок возле будки будет! Карпачев ему туда мясо бросит. Сделаете все, как тогда, когда он свинью зарезал. А сейчас возьми карабин и подстрахуй Мишакова. Чуть что – стреляй. А я отсюда страховать буду.

– Что значит страховать? Я не понимая!

– Это значит, Волчка под прицелом держать! Если что – стрелять! Понял?

– Ясно понял! Пусть идет Мишаков. Я жду!

Прохоров опять позвонил.

– Дневальный, Мишакова! Мишаков, иди тихонько к Ингуру в коморку. Он впустит тебя и закроет дверь. Мы с ним вдвоем тебя страхуем с карабинами. Готов? Ну, с Богом, как говорится!

Прохоров приоткрыл дверь и стал так, чтобы весь путь от казармы до коморки был открыт. Держа наизготовку карабин на боевом взводе, он краем правого глаза наблюдал одновременно за волком. Все застыли в напряженном молчании.

Открылась дверь казармы. Мишаков, озираясь, тихой, осторожной походкой двинулся к коморке Ингура. Волк его заметил, но с места не двинулся. Только смотрел в его сторону, навострив уши. Вот и дверь коморки. Ингур приоткрыл ее, и Мишаков спокойно вошел.

– Так. Одно дело сделано. Теперь подождем, пока они подготовятся. Все будет в порядке – вот увидите.

Грязно ругаясь, Карпачев принялся растапливать печь. Пламя уже гудело вовсю, и вода в баках почти закипела, когда затрещал телефон.

– Слушаю! Карпачев!

– Очень хорошо, Карпачев! У тебя есть какая-нибудь приманка для волка?

– Какая приманка? Зачем приманка? Товарищ старшина! Где я ее возьму?

– Ты что, уже похмелиться успел? Простых вещей не понимаешь! Кость от вчерашнего обеда, мясо, наконец!

– Так точно, товарищ старшина! Есть кусок мяса на кости. Добрячий такой, аппетитный! Только холодный.

– Да хер с ним, пусть холодный! Сейчас Ингур, Мишаков и я займем позиции во дворе, а ты выйди и швырни его волку, поближе к будке. Он к нему подбежит, схватит, а мы успеем закрепить волка на цепи, понял?

– Да? Я уже выходил к нему, так он на меня сразу кинулся. Чуть не растерзал!

– Так уж и растерзал! Приоткрой свою дверь да швырни поближе к будке, понял? Он у ворот ходит, до тебя сразу не добежит. Ну-ка, давай! Живо!

– Слушаюсь, товарищ …

Но Прохоров уже повесил трубку.

Опять ругнувшись, Карпачев вынул из котла кусок мяса.

– Ишь, тварюга! Какой кусок-то! Самому бы съесть! На кухне служишь, а такого не поешь вволю.

Карпачев откусил кусок холодной отварной говядины и с наслаждением принялся жевать. Но тут снова затрещал телефон.

Карпачев снял трубку.

– Слушаю!

– Да ты что там, завтракаешь, что ли? Закусываешь после опохмелки? А ну, выходи, делай, что велено! Живо!

– Слушаюсь, товарищ капитан!

Карпачев подошел к двери, послушал. Вроде тихо. Отодвинув осторожно засов, приоткрыл дверь и выглянул во двор. Уже почти рассвело. Волк стоял у ворот и смотрел в сторону своей будки.

– Хорошо, что я вчера заставил этого бездельника смазать дверь. Не скрипнула. А то бы этот зверюга уже бежал сюда, чтобы растерзать меня.