Кордон
От бимбера, который представлял собой, как догадался прапорщик, банальнейший картофельный самогон, мощно несло сивухой. Но горло не опалил, проскочил чудесно. Груздочек же, и вовсе сделал картину благостной.
– А я как говорил?! – торжествующе вскинул руки Байда. – Повторим, пан Анджей?
Подолянский не успел ни согласиться, ни отказаться. Поручика мягко оттер в сторону Темлецкий:
– Позвольте, Дмитрий? А то у меня к нашему соратнику новому, есть приватный разговор.
Байда на миг вытянулся по стойке «смирно», кивнул и исчез, будто и не было его. Только шлейф свежеупотребленного в воздухе повис.
Гауптман склонился к Анджею:
– Наш поручик, хоть и горький пьяница, ничего поделать не можем, но следопыт великолепный. И служака отменный, вон, в прошлом году незаконщины на полторы тысячи наградной выплаты задержал!
Подолянский быстро прикинул в уме. На выплату, то есть, на премиальное жалование, в Корпусе, шла четверть суммы, в которую оценили задержанную контрабанду. Соответственно, наловил лихой поручик тысяч на семь—восемь. И не в одиночку же он по лесам бегал, а нижним чинам тоже кое—какой процент положен. Билет третьим классом от ближайшей станции, Вапнянки, где, кстати, и баталион дислоцируется, до Крукова, обойдется в сотню…
Небогато живут местные господа обер—офицеры, совсем небогато! И с размахом в плане премиальных у них тут дела обстоят ровно так же, как и с деликатесами. Паршиво. Не сообразил, надо было из саквояжа хоть пару банок шпротиков достать. Порадовались бы.
С приватным разговором не вышло. К Подолянскому и Темлецкому подошел Орлов, начальник «трешки».
– А вы, прапорщик, богом клянусь, молодец! Помните, пан Владислав того красавца из столицы?
Гауптман нахмурился, вспоминая.
– Точно, точно! С него еще бриолин так и капал! Догадываетесь, господин прапорщик, что сей поручик сотворил?
Действие самогона надежно заклинило любые мысли. Хотелось безмятежно улыбаться и все. Подолянский так и сделал.
– Вы совершенно правы! И мало того, что подписал, так еще торговался из—за процентов!
– И что с ним стало? – уточнил прапорщик.
– Как «что?» – удивился Орлов. – Пан Лемакс слов на ветер не бросает! Он же вроде вам говорил о жадной породе Лабы? По глазам вижу – говорил. Утопили мы круковянина. Как местные говорят – лышень бульбы зи сракы выдулись![19]
Анджей догадывался, что над ним подшучивают, но решил промолчать – развлекаются гауптманы, пусть их! В поддержание игры даже соорудил на лице нечто типа удивления.
– Павел… – протянул Темлецкий, – мой же прапорщик, я его пугать должен! Он, бедный, и так, уже ведь лыжи примеряет, дабы убечь на первом же паровозе. На деле, мы поручика отправили в бригаду, минуя баталион. А следом, с нарочным, его расписку. Говорят, полковник очень смеялся.
– А вы, пан Анджей, повторюсь, молодец! Двоих в лазарет спровадили.
Подолянский поперхнулся от сомнительной похвалы. Но гауптман, похоже, нисколько не был возмущен случившимся. Напротив, он повернулся к Темлецкому и продолжил:
– Вы бы, пан Владислав, в следующий раз предупреждали. Наш новый товарищ, сущий медведь! Корчинский до сих пор перхает – что-то там с хрящами.
– Надеюсь, ничего серьезного? – поспешил уточнить Анджей.
Начальник третьей заставы отмахнулся:
– Сам виноват! Не думаю, что у поручика к вам будут какие—нибудь претензии. Ну а если ему что взбредет, то я, как старший товарищ и его непосредственный командир, рекомендую пристрелить и закопать где-нибудь в овраге.
На лице Подолянского отразились столь сильные эмоции, что Орлов не выдержал и захохотал, чуть не расплескав вино.
– Анджей, с вас можно писать картину сюрреалистов! Воплощенное удивление, пополам с ужасом.
– Не привык я еще к таким методам разрешения споров, – прапорщик развел руками.
– Это еще что! – хмыкнул Темлецкий и ткнул пальцем в потолок, где ровной строчкой тянулось восемь пулевых отметин. – Видите?
– Конечно! Все забывал спросить о причинах.
Гауптман Орлов подал Анджею наполненную чарку:
– Вы, друг мой, смотрите лучше сквозь благородный хрусталь! На дне очаровательная линза получается.
Анджей с благодарностью принял, но пить не спешил.
– Так вот, – продолжил Темлецкий, – дыры сии произошли после того, как один юный прапорщик… О, пан Анджей, совершенно не в вашу сторону, вы такой глупости в жизни не совершите, даже в лютом подпитии, я уверен! Представьте себе: роковое письмо, лунная ночь и много—много вудки. Ужасное сочетание! К несчастью, тут же стояла и картечница – мы ее только—только получили из Вапнянки, хотели на следующее утро пристрелять – очень уж для утиной охоты полезная штука. Как дашь очередью по стае, перья во все стороны!
– И что стало с тем юным прапорщиком? – Анджей осторожно вернул разговор к нужной теме.
– Застрелился, – совершенно серьезно заявил гауптман, – соорудил хитрую систему, потянул за веревочку и ррраз!
Первым не выдержал паузу Орлов, согнувшись от смеха. Через полминуты его поддержал и Цмок. Отсмеявшись, и кое-как разогнувшись, начальник «трешки» хлопнул Анджея по плечу:
– Ваш гауптман – неисправимый фантазер и обожает шокировать свежих людей! Вы погодите, он вам еще про призраков расскажет!
– Не буду я ему ничего рассказывать, – с хмурой физиономией заявил Темлецкий, – сам увидит. Все видят. Кому парни захотят показаться.
В ответ на молчаливый вопрос, гауптман пояснил:
– Не знаю, обратили внимание или нет, но постройка наша, хоть и фортом древним кажется – свежая. Ей нет и пяти лет отроду.
– Обратил, конечно!
– Вот—вот. И запах в подвале тоже слышали? Вас же наш каштелян туда утаскивал, в логово интендантское.
Анджей кивнул.
– Семь лет назад, в начале осени среди ночи полыхнуло. То ли граничары подожгли, то ли кто из рядовых огнем баловался. А может с освещением что случилось – оно газовое, как у людей… Так и не разобрались. Да особо и не до того было, а потом дожди, снег… Прежнее здание, деревянное было. Ну и сгорело всеми, кто внутри оставался. Человек пятнадцать со всей заставы и уцелело, те, кто в дальних флангах был. Ну и Вацлав «Гыр на вас», с внучкой из огня выскочил.
Один фундамент остался, на нем и восстанавливали, чтобы документацию не перезаводить…
– Да уж.
– А дырки, что в потолке, как Павел верно сказал, вовсе не от застрелившегося прапорщика образовались. – Темлецкий поставил пустую чарку на стол, вытянул руки, оглядел их с пьяной внимательностью, – У нас, правды ради, вообще никто не стрелялся. Пока что, разумеется. Это к нам в прошлом году экспериментальную ручную картечницу привозили. Блок на сорок выстрелов, с плеча стрелять можно… Я, вот, по неумению, и шарахнул. И ррраз! Хорошо хоть на девятом выстреле заклинило и не убило никого, только штукатуркой обсыпало. Замечательная вообще штуковина, если между нами. Заряжать, правда, сущая мука. Но на то нижние чины есть.
Выпив еще по одной, гауптманы удалились, оставив прапорщика в полнейшем раздрае чувств. На услышанное накладывалось выпитое, отчего в голове творился полнейший сумбур, анархия и революсиньерство. Хорошо хоть чудодейственный «кордонный сбор за нумером девять» по—прежнему действовал и Анджей сохранял некоторую трезвость сознания. Что будет, когда количество перейдет в качество – прапорщик и подумать боялся.
Пьянка давно уже прошла официальные стадии, и присутствующие разделились на компании, оставив Анджея в ошалении стоять у стола. Появилось время хоть немного обдумать происходящее.
Вообще, традиция, в первые минуты показавшаяся ему дикой, и, признаться, приличествующей только оркам или диким граничарам, но не офицерам Корпуса… Традиция выглядела, при трезвом размышлении, весьма разумной. Рациональной даже, если без учета нахлынувших эмоций, там, на дороге.
Это в помещении, в свете газовых рожков и в тепле, что волнами накатывает от ребристых радиаторов, можно морализаторствовать. А вот за пределами круга света – дикие и глухие леса. С соответствующими нравами. Оружие, опять же, есть у каждого взрослого, и взрослыми люди становятся с двенадцати лет. На выручку, случись что, не придет никто кроме сослуживцев. Да, в баталионе есть блиц—шквадрон. Но Республика не Арания, и летательных аппаратов на весь Корпус ровным счетом четыре штуки. И возят они генералов. По местным же буреломным дебрям самый молниеносный отряд усиления будет пробираться не один день. Могут и к похоронам опоздать…
О, какие люди мимо проходят! Унтер—офицер был тот самый, из наряда. Здоровенный, куда выше и шире Подолянского в плечах, глаза маленькие, но умные. Злые. Блестят из—под косматых бровей. Ладони – как ковши парового землекопа. Ему бы не на границу, а в саперы! И паровика с отвалом не надо!
– На месте стой, раз-два! Ко мне, шагом марш!
– Ландфебель Водичка по вашему приказу прибыл, господин прапорщик! – с уставной четкостью грянул унтер и покосился на Анджея с хитринкой. – Вы, господин прапорщик, ежели за вечернее решили мне в морду залезть, то я вам как на духу скажу. Имел приказ от господина гауптмана, изображать тварь дрожащую и бесхребетную. С укором и слезинкою в глазах.
– Не блажи, – благодушно отмахнулся Подолянский. – Я не дурнее паровоза. Понятное дело, что на такой кунштюк по своей воле хрен бы ты подписался. Однако, – Анджей нацедил унтеру стакан – с горкой, с гвардейским шиком – плесканул и себе на два пальца, с ноготком, – в следующий раз, прошу тебя, друг Водичка, ты хоть мигни, что ли. А то ведь до смертоубийства чудом не дошло.
– Дык, самолично наблюдал, как вы «трешников» валяли. Занимательное зрелище, для понимающего человека. Что же до приказа… Просьбы, точнее, – поправился Водичка, – то на иконах клясться не буду. Но ежели будет возможность хоть мурашу[20]пролезть – обязательно просигнализирую.
Выпить сослуживцы не успели. За стеной, в комнате дежурного, где нынче сидел непьющий Вацлав, зазвенела рында: если верить надписи, идущей по ободку, то с самого геройского корвета «Гром», что утоп лет эдак сорок назад в жарком бою у мыса Чухна. И как такой раритет в двухстах верстах от ближайшего моря оказался? Природный феномен! Не иначе, Лаба вынесла…
В кают—компанию вошел гауптман Темлецкий, сменивший парадный мундир на тусклую серо—зеленую полевую куртку.
– Господа офицеры! См объявляю тревогу. Бганы на Старой схлестнулись смертно. Якобы коров делили. Имеем десяток трупов минимум. Мальчишка от Младших прибежал. Кровью, вопит, все залито, хоть кораблики пускай.
Глава 2
…Бганы, которых насчитывалось пятеро – отец-старшак и четыре сына – люди были основательные и хозяйственные. Крепко держали и Старую Бгановку, где обитал отец с самым младшим, холостым еще сыном, и Бгановку Новую, где жили семейные братья. Зарились одно время на Вымрувку, там где солеварня пана Жижки по прозвищу Вырви-Глыз, но не выгорело. Одноглазый сам на кого хочешь позарится. Не менее основательный персонаж.
Но и кроме солеварни, Бганам было чем похвалиться: и поля, и две пасеки, и тайных делянок несчетно. На полях, средь пшеницы, тоже росло… всякое, законами Республики не особо разрешенное. Ну и полторы сотни коров со всякими хрюшками…
– Чисто магнаты, – подвел итог краткой справки Анджей, который с ландфебелем ехал во главе колонны, растянувшейся на узкой тропинке.
– Можно и так сказать, – перевел дух Водичка, вкратце посвятивший командира в местные экономические реалии, – разве что звания подлого, и баб на шелках драть не приучены.
– Скользко на шелках драть, на пол усвистеть можно, – задумчиво произнес Анджей, обернувшись в сторону Байды, – вместе с бабой…
– Что, совсем хороший? – в свою очередь обернулся и ландфебель. – Ох, ну курва ж мать, прости, Царица Небесная…
Поручик Байда, назначенный старшим в деле, еще на заставе залезал на лошадь с некоторой долей неуверенности и легкой расслабленностью в членах. Отъехав же от заставы, поручик, радуясь, что ускользнул от бдительного командирского ока, влил в себя всю загодя припрятанную флягу. Отчего Байду и вовсе развезло – офицер качался в седле из стороны в сторону. От падения пока что спасало везение, шальное счастье пьяных и дураков.
– Нельзя его таким везти, – нахмурился ландфебель, – граничары ко всему привычные, но вдруг очнется не вовремя.
– Буйный? – уточнил Анджея. Прапорщика самого слегка вело. Но свежий лесной воздух и оживленный деловой разговор потихоньку трезвили. – Или муроводит?
– Блюет, – пояснил Водичка и рявкнул:
– Близнюк и Сучевский, пана поручика под белы руки, и на заставу. Ферштейн?
Рядовые, кряжистые мужики, эдак десятого года службы на вид, а то и давнее, молча ухватили поручикову лошадь под уздцы. Развернули, делая вид, что Байды как бы и нету здесь. А что кричит кто-то, пуская пузыри, так то морок. Фантом сиречь.
Анджей дождался, пока маленький конвой скроется за поворотом узкой лесной дорожки, потом махнул рукой – двинули, мол. Оглянулся еще раз…
– Довезут, не переживайте, – подтвердил Водичка, – они парни надежные. А что у Бганов случилось – то брехня все. Не коров они там делили! Да и что там делить, рога отдельно, копыта отдельно.
– А из—за чего? – спросил Анджей, удивленный резким переходом. – Скот, насколько знаю, в здешних местах первая ценность.
– С тем не спорю, – замотал головой ландфебель. – Только зуб даю, что они, по своему падлючьему обычаю за лето с батраками не рассчитались. Ну или кинули по десятке в зубы, и зимуй как хочешь! Вот и взбеленились люди. Бганы те еще жучары! И знаете, господин прапорщик, до того ведь наглые, что даже ученых столичных, и тех обжулили!
– Ученых столичных? Когда успели? Мы с ними неделю как на заставе. Одним поездом из Крукова добирались.
– Да я не про тех, а про прошлых! – Радостно оскалился Водичка. – Этих ты еще попробуй обжулить! Один профессор чего стоит!
Анджей мысленно согласился с характеристикой профессора. Пан Конецпольский держался так, словно в прошлом служил не меньше, чем полковником, а то и бригадиром. И выправка, и борода, и не голос, а сущий глас, на весь плац рычать можно. Остальные геологи, конечно, пожиже, но тоже видно, что бывалые. Разве что барышня–секретарь выбивалась, сущей тростинкой смотрелось.
Подолянский тряхнул головой. Хватит с тебя, пан Анджей, дуростей любовных! Хватит! Экспедиция тут еще от силы пару недель пробудет, а там, прощай, пани Юлия, скатертью тебе дорога под белы ноженьки…
– Те тоже по округе бродили да в старых бумагах копались?
По большому счету, Анджею было плевать и на прошлых ученых, и на их занятия. Но лес, казавшийся по дороге на заставу родным, своим в доску, теперь оборотился жутким урочищем. Тянулись из темноты острые лапы-ветки, ухали филины, идущая на убыль луна светом мертвых падала на лицо. А добродушный бас ландфебеля хоть как-то развеивал страшноватое наваждение..
– Не, те все больше копали, ямы рыли. Шурфы называются, слышали, может?
– Слышал, знакомое слово. А что искали, не говорили?
– Да кто ж простому унтеру такое скажет? – улыбнулся Водичка. – Но искали они золото и соль.
– И как, успешно?
– Куда там, успешно, господин прапорщик? Было бы успешно, тут не три хутора с заставой скучали, а целый город отгрохали бы! Не нашли ничего, а потом еще и рабочие у них угорели.
– Насмерть?
– А то! – Водичка закивал с таким усердием, будто сам все и устроил— Насмертнее не бывает! Меня еще пан Цмок просил первичную экспертизу провести. Я каждого покойничка перещупал, да вскрытие провел.
– Чего-чего? – поперхнулся Подолянский. С подозрением оглядел массивную фигуру Водички. Представить медведеобразного ландфебеля за подобным высоконаучным занятием не получалось.
– Я ж раньше в Гданьске служил, в тамошнем полицейском управлении. Опыт есть.
– Да уж… – протянул пораженный Анджей. Огладил еще не обросшую с каторги голову. Хотя, если разобраться, чему удивляться? Жизнь, она штука сложная и хитрая. Профессор, который на вид – бывший военный. Унтер глухой заставы, оказавшийся полицейским. Гвардеец, в недалеком прошлом мотавший срок на каторге – месяца не прошло… Прелестная компания, право слово! Пана золотаря да пары курв не хватает.
– Ну так вот, – продолжил ландфебель, – они и до того уезжать хотели, а тут еще беда такая – полдюжины трупов, как с куста. Плюнули, да умчались. Вацлав их потом еще матом крыл, они ж свое барахло побросали, что где. А куда его? Лопаты да прочее шанцевое, в дело пошло, а бумаги куда девать? Сожжешь – а ученые как вернутся? На растопку не пустили, оно и к лучшему оказалось. Так в подвале и валялись, пока нынешние в ту пыль носа не сунули. Ну а Бганы нонешних—давешних обманули. Насчитали за месяц работы чуть ли не тысячу. Визгу было, ору! Старшаку пан профессор чуть из мышебойки в лоб не стрельнул… И орал, мол подонки тут живут, и негодяи сплошные… Тот—то профессор, вида куда как благообразного, а до денег дошло, так и все…
Набитая копытами тропа снова вильнула, прошла под низко нависшими еловыми лапами – Анджей хоть и пригнулся к конской шее, а колючки по затылку прочесали. Подолянский мысленно выругался. Было у него одно мерзкое качество, изрядно портившее жизнь – категорическое неумение примечать дорогу. Разве что на пятый—шестой раз, да и то, оставалась вероятность свернуть не туда. Для местной нетронутой топорами пущи – самое то. Отошел от тропки на десять шагов – по весне обглоданные мелким зверьем сапоги и найдут. И пана Лемакса с его контрабандьерами и прочими закордонными басурманами не надо. Хорошо, хоть днем видно будет получше – лес пустой и прозрачный, сбросил лишнее перед зимой.
– Опасные они мужики, эти Бганы. И премерзкие! – чуть громче, чем обычно произнес Водичка, ощутив видно, что прапорщик не на шутку задумался. – Им тут все должны. Ну, кроме нас, конечно!
Анджей улыбнулся в ответ. Здоровяка—ландфебеля в состав отряда Темлецкий приказал взять лично, нехорошо косясь на хмельно улыбающегося Байду, промахнувшегося в очередной раз мимо стремени. Поручик, мол, общее руководство осуществит, а непосредственно делами вы, господин прапорщик, заниматься будете. В чем вам Водичка и поможет. Юлаго, сработались вы с паном унтером. Он и местность знает, и Бганам спуску не даст – личное у него.
После того, как двое пограничников отделились от отряда, дабы сопроводить выбившегося из сил офицера, у Подолянского осталось еще шесть человек, все в возрасте. Вообще, по непонятной прихоти бригадного чиновника на заставе не было никого моложе прапорщика. Ну кроме загадочной Ярки, про которую слышал краем уха, но которая за все эти суматошные дни, на глаза так и не попалась. И рядового Бужака, коий славился приверженностью к новомодным физкультурам и некоторой вялостью мысли. Оттого, к серьезным делам и не допускавшийся – стоял себе, вечным часовым на воротах.
Подолянский достал из вьюка баклагу с водой, прополоскал рот.
Тропа вилась и вилась себе сквозь осенний лес. Водичка, поматерив Бганов еще какое—то время, для приличия, притих. Потянулась монотонная, квадранс[21]за квадрансом, поездка…
В груди, помалу, занималась злость на господина гауптмана. Не мог сам поехать, что ли?! Видел же, что поручик пьян до безобразия?! Вот приедут они на место, и что прикажете там делать?! На месте массового убийства?! Нет, можно, конечно, завернуть трупы, если они остались, в половики – ковров—то здесь нет. Завернуть и утопить в реке. Но ведь не оценят. Получится сплошное безобразие. Куда ни кинь, попадешь в жмура. Ладно, упремся, разберемся. Зря, что ли, Цмок Водичкой усилил? Вот пусть бывший лягаш и подсказывает, что и как.
Прапорщик зевнул, чуть не вывернув челюсть. Жуть какая… Вторые сутки на ногах и отдых не предвидится. Хорошо хоть свежо, в седле задремать не выйдет. Кордон, чтоб его!
– Вы, господин прапорщик, хлебните, – Водичка посмотрел на расстроенного Анджея, протянул свою флягу, – хлебните—хлебните, не подумайте! Кофе там, с крохотной капелькой вудки. Очень выручает, когда в сон клонит.
Анджей ломаться не стал, угостился. Содрогнулся – крепкое у ландфебеля варево получилось. Таким врагов травить хорошо. Зато действенно! Кровь по жилам так и побежала. От настоящего кофе, само собой, одно название – жженый ячмень впополам с цикорием. В Арании, поди, таким свиней поить брезгуют… Нет, положительно, надо выписывать из Дечина не только поваренную книгу!
Подолянский дохнул в ладонь, поморщился:
– Ну и запах же от меня….
– Знаете, пан Анджей, – Водичка оглянулся. Остальные пограничники растянулись длинной цепочкой по тропе и к разговору интереса не выказывали. Кто—то даже умудрился прикорнуть в седле, показывая граничарскую выучку. – Знаешь, Анджей, я тебе, что сказать хочу. В Бгановке трупов может, полдюжины, а может и все двадцать. Много, короче. Я такого навидался, есть опыт. Поэтому… На кровь свежую лучше смотреть, когда в голове шумит. Они, – Водичка выделил голосом это «они», словно захотел отсечь «их» от мира живых, – и сниться не будут, да и не затошнит так. Мужики—то ладно еще. А когда бабы с детками убитые, то оно же вообще, зрелище слезное.
– Есть такое, – фыркнул Подолянский. – Главное, самому убивать трезвым.
– Ага. Цмок мне так и сказал, что ты хоть и гвардионус столичный, и парень молодой, но опыта… В достатке. Всякого, так сказать, – понимающе кивнул Водичка.
– Опытный, – скривился Анджей, – такой опытный, что тьфу три раза!
– Какой есть, – хмыкнул ландфебель. – Был бы ты зеленым, как гоблин, Цмок бы поехал сам. А так – оказал доверие! – Водичка задрал указательный палец. Покачал им в воздухе, собрал морщинки у глаз в улыбку. – Такая вот тонкая тонкость, Анджей. А запах, изо рта и не очень… Да что запах? Тут кордон, а не коронные земли, как бы их в «сердешные» не переименовывали. Если пограничник объявится здесь начисто бритым, наглаженным, без перегара и вежливым – тут же получит поленом поперек хребта. Потому что чистый и вежливый пограничник – это не пограничник, а йормландский шпион.
– Прям вот так сразу и шпион? – переспросил Анджей. Ему—то офицеры, что родной уже «четверки», что соседской «трешки», пьяницами не показались. Байда, разве что.
– Осечек не бывает! – перекрестился Водичка. Небрежно, едва двинув рукой, обмахнул себя троеперстием, то ли в шутку, то ли всерьез.
– Тебя, Янек послушать, то лучше всего, прям под воротами пол-фляжки выдуть, а остатки на себя вылить? И грязи еще на мундир, грязи! Чтобы даже спросонья за шпиона не приняли.
– Вудку, положим, лучше не на себя, а в меня, – уточнил ландфебель. – Что до грязи, то всякое случается, не смею препятствовать. Иногда, если для дела полезно, можно и по ноздри извазюкаться.
– Весело у вас тут!
– Так ведь кордон! – Водичка подбоченился в седле, глянул сверху вниз – У нас всегда непросто было.
Анджей снова дохнул себе в ладонь, потянул носом. Скривился.
– Нет, не примут меня за шпиона! Ни за йормландского, ни за синяка-русина. Какой я шпион, к чертям лысым?! Штаны грязные, морда небритая, глаза как у вовкулака красные, изо рта так несет, что листья облетают! Не стать мне уникумом, Царицей Небесной клянусь!
Водичка промолчал. То ли не знал мудреного слова «уникум» – что вряд ли, ландфебель был умен не по чину – то ли просто решил вслух мнения своего не выказывать.
– Скажи мне, друг Янек, – погаснув, спросил Подолянский, – пан начальник обмолвился, что у тебя есть что—то личное к Бганам. Что случилось? Если не секрет, конечно.
– Да какой секрет, если вся округа знает. Да и в бригаде шепчутся. Я бы их, суков, всех бы, своими бы руками подавил! Года три назад я к девке местной сватался, из Новой Бгановки. Ох и девка, друже, огонь! Так те гадюки узнали, и к ней сразу. Ты что, мол, дура, с лягашом бывшим жить собралась?! Та мне гарбуза и поднесла[22], курва! Я сразу до Иштвана – это из Бгановского кубла брат старший. Ты чего, говорю, творишь, паскудник?! Так вот, слово за слово, я ему десяток зубов выхлестнул, они мне в отместку три ребра сломали. Оглоблей. Впятером.
– Не договорились, выходит?
– Да куда там, – махнул рукой разом погрустневший Водичка, – одни беды от этих… Девок.
– Понимаю тебя, друг Янек, ох, как понимаю, – горько усмехнулся Подолянский. – А дай—ка фляжечку свою, гляну, что там на дне изнутри написано…
Так, за разговором кончилась и фляжечка, и дорога. За очередным поворотом, лес расступился, перетек вдруг в луг – кусты подлеска Бганы благоразумно извели.
– А вот и хутор!
– Не, пан прапорщик, – подал голос один из рядовых, – хутора, простите, это у вас, на коронных землях. А у нас тут только мызы. Ну или если хозяева подопьют до полубеспамятства, то тогда фольварк. В подпитии тут у кажного сразу гордость из дупы лезет. И мызу иначе, чем фольварком[23], уже и не честят. Упаси вас Царица Небесная Бгановку хутором назвать! Граничары, они ж памятливые, и падлючие. Оскорбятся и запомнят надолго.