Кордон

Анджей себя ловеласом никогда не считал, но бывало всякое. В том числе, и мимолетно—полевое, на скаку, не снимая шпор. Бывало. Прапорщик поскреб грудь. Пальцы прошлись по сукну. Чем завершилось, чем завершилось?.. Лосеверблюдом вчерашнее завершилось! Раз уж вы, господин прапорщик, изволили одетым дрыхнуть как последний дворник! Так что не ждите секундантов от профессора, ревновать бессмысленно…

Хоть сапоги снял. Вон, у двери валяются.

В дверь осторожно поскребли.

– Открыто! – гаркнул Анджей, тут же скривившись. От звука собственного голоса полыхнуло в голове десятком болезненных молний. Увы, в коридоре мялся вовсе не всемогущий волшебник Вацлав, с заветной склянкой «кордонного сбора» за очередным нумером – ведь есть у многомудрого каштеляна нечто подобное, не может не быть! Нет, в комнату сунулась смутно знакомая рожа рядового. Что ли, физкультурник—часовой?..

– Господин прапорщик, вас до себя пан Цмок вызывали. Говорили, что как проснетесь, то не спеша подходите. Опохмел на столе, разговор на языке.

– Чего? – Не сумел распутать хитрые для похмельной головы речи. Мысли ворочались тяжелые, словно жернова. И никакого места для драконов там не было, – Какой язык, какой Цмок?

Рядового непонятливость прапорщика не удивила. Он лишь тяжело вздохнул и пояснил: – Цмок это значит гауптман Темлецкий, господин прапорщик! Начальник заставы нашей.

– Тьфу, ты, черт бездумный, – вяло отмахнулся Анджей, – сразу не мог сказать, без кандибоберов?

– Да я же так и сказал, господин прапорщик!

– Чтоб тебе собаки курец[27]отожрали, как ты мне тут понятно сказал, – ругнулся Подолянский. – Сгинь, пока кувшином не кинул.

Рядовой ухмыльнулся, кивнул и прикрыл за собой дверь.

– Взял и человека обидел ни за что, бездумным обозвал, – тихо произнес Анджей, почесав гудящий затылок, – надо было попросить хоть сапоги подать.

Пришлось справляться самому, без импровизированных денщиков.

Анджей, согнувшись, и придерживаясь то за стул, то за пол, подобрался к сапогам. Сидя прямо на полу обулся. Поднялся, взглянул на себя в узкое зеркальце у входа. Картина маслом по лепешке, кордонный вовкулак – звезда погостного канкана. Глаза красные, рубаха в вороте черная. Мундир измятый, будто коровами жеваный. В крови.

– И я в таком виде куртуазить еще пытался? Силен! – восхитился своей наглостью Подолянский, пытаясь счистить ногятми багровые потеки. Чешуйки крови сыпались на пол, но как вовкулаком был, так и остался. Разве что несколько полинялый вид приобрел, а на полу добавилось мусора.

– С другой—то стороны, господа, я ведь не в кабаке с курвами гужбанил, а свинячил сугубо по служебной необходимости!

******

– Доброго утра желать не буду, – кивнул с усмешкой Темлецкий, выглядящий отвратительно свежим. – Примете за издевательство.

– Давно такого не было, – вздохнул Анджей, стараясь не дернуть чугунной головой. – Каюсь, перебрал. Хотя, вроде бы и выпил немного. А вот развезло до полнейшего безобразия.

– От усталости, – пожал плечами гауптман. – Поверьте, одно дело напиваться после необременительного дежурства, и совсем по иному, если примете стаканчик после такой беготни, какая вам выпала. Так что, самоедством заниматься прекращайте. И присаживайтесь. Ну и угощайтесь, естественно. Вы же мне нужны в трезвом сознании, а не в самоугрызаемом похмелье.

– Обойдусь, господин гауптман! – бодро, насколько смог, заявил Анджей, стараясь не коситься на приставленное к столу жестяное ведерко, где виднелись бутылки «Белого Меда», пересыпанные подтаявшими ледышками.

Темлецкий ухмыльнулся, сел поудобнее, облокотившись на толстенную столешницу, такую же основательную, как все на заставе.

– Мы, пан Анджей, слава Царице Небесной, не на «двуйке», где даже срать ходят согласно устава[28]. Так что, во—первых, в приватной обстановке, я для вас Владислав, – приказным тоном заявил гауптман. – И во—вторых, на пиве я настаиваю. На правах старшего товарища, не командира. Поверьте, будет лучше. Хотя бы бутылочку.

– Слушаюсь! – рявкнул Подолянский, и добавил через пару секунд, когда отпустила злая боль в голове. – Понял, Владислав, благодарю за совет!

Ледяное пиво омыло волшебным бальзамом истерзанную душу…

Терпеливо дождавшись, пока прапорщик допьет, Темлецкий спросил: – Ну как, готовы теперь к вопросам?

– Конечно, – Подолянский, которому стало чуть лучше, попробовал подскочить, но плюхнулся обратно на стул, подчинившись небрежному жесту гауптмана

– Сидите—сидите. Итак, Анджей. Вы что думаете по поводу вчерашней кучи трупов? Да! – не дав и слова вымолвить, Темлецкий тут же продолжил. – Знаю, что вы сейчас скажете, что вы не следователь, и в полицейских делах не сведущи. И, соответственно, по вышеуказанным причинам и по малости звания, мнения своего иметь не можете. Ибо не положено и вообще.

– Ну… как бы да, – неуверенно ответил Подолянский. – Нечто подобное и намеревался сказать.

– Херня, – стукнул кулаком по столу гауптман. Подпрыгнула крохотная гипсовая статуэтка. Кого она изображала, Анджей не знал, но усищи были роскошнейшие, добавляя скульптурному герою сходства с тигром или еще каким крупным кошачьим. – Звание ума не добавляет, вспомните того же Байду. Поручик, а ведет себя словно фенрик[29]. Порой. Не порой – тоже.

Водичка, кстати, о вас отозвался в исключительно положительных выражениях. Он, если между нами, восемь лет работал в Гданьске. А этот город, уж поверьте, заслуженно считают криминальной столицей Республики. Опять же, между нами, но ландфебель отзывался о ваших методах с воодушевлением. Обзывал будущим королем кордонного сыска. Но вы про это ему не говорите, он под страшным секретом на ухо шептал.

– Про Водичку знаю, – не стал запираться Подолянский, – он сам рассказал. Про прошлую службу, в смысле. А вот что в Бгановке произошло…

Анджей задумался, скользя взглядом по обстановке кабинета. Кабинет начальника заставы еще в первый визит поразил прапорщика своим сходством с Круковской Кунсткамерой. По стенам висели охотничьи трофеи, вперемешку с узорными щитами и боевыми масками. Анджей даже смог понять значение нескольких узоров – те были точь—в—точь как в «орочьей» методичке, по которой читали курс в академии.

Над центром стола Темлецкий повесил живописнейший натюрморт из четырех засушенных орочьих голов, в окружении их же традиционного оружия: топоров и кинжалов, с рукоятями в виде головы ворона.

В правом углу красовался полный орочий доспех, надетый на безлицый портняжий манекен: деревянная кираса с высоким, выше подбородка, деревянным воротником, с поножами и наручами. Каждую деталь доспеха покрывала роспись – орк-ворон дрался со старухой, волк с медведем, а за этим всем наблюдал раскинувший крылья орел с определенной антропоморфностью в облике. Наблюдал с прищуром, отчаянно напоминавшим взгляд Цмока. К манекену прислонилось копье с широким и длинным наконечником, покрытым патиной.

– Любуетесь? – спросил вдруг Темлецкий.

– Красиво же! – произнес прапорщик. – Сам я, правды ради, в этнографии ни черта не понимаю. А вот дядя – страстный коллекционер. Даже писал что-то. В академические альманахи, кажется.

– Так профессор Ченек Подолянский – ваш дядя?! – Удивился Цмок. – А я-то думаю, до чего фамилия ваша знакома. Отличные книги профессор пишет! Великолепные! Толстенные томищи, а не в альманах какой-нибудь, на полсотни страниц. Стыдно, господин прапорщик!

– Не читал, – пожал плечами Анджей. – Стыдно. Вы знаете, совершенно другие интересы были в жизни, а потом как все завертелось…

– Какое чудесное совпадение, надо же! – повертел головой Темлецкий. – Анджей, тогда у меня к вам просьба. Сугубо дружеского характера! Будете дяде писать, передавайте мое восхищение!

– Всенепременно! – Анджей ответил преувеличенно бодро. Про себя цыкнул: не получится списаться с дядей Ченеком, даже близко. Не любит многомудрый отцовский брат государеву службу, крепко не любит. Нелюбовь свою распространяя на всех служак, без исключения.

– Ну то ладно, – Цмок хлопнул по столу ладонью, – вернемся к нашим баранам. Сиречь, к Бганам.

– Там…– замялся Подолянский.

– Вы, если записи делали, то доставайте, не смущайтесь, – подбодрил гауптман. – Мы не школяры, чтобы тарабанить заученное, без следа собственной мысли.

Анджей достал из планшета блокнот. Раскрыл на закладке, слегка пожеванной былинке, сорванной у стола, где записывал показания.

– Если говорить о том, что мы видели собственными глазами, то произошло массовое убийство. Четырнадцать трупов. Большая часть имеет по нескольку ранений, гарантирующих смерть. Убивали… Своеобразно. Наносили раны с большим ожесточением. – Анджей замялся. Пожевал губами, пытаясь найти слова получше: в голову сплошным потоком шел один канцелярит. Словно казенными словами разум пытался отгородиться от дикой картины перед глазами. – Убивали жестоко, раны глубокие. Есть отрубленные руки-ноги. Крови нахлестало на пару саженей окрест и на пол сажени в высоту. Оставшихся – постреляли. Водичка рвался провести баллистическую экспертизу, но вроде и так понятно…

– Понятно? – Гауптман подался вперед, облокотился на стол. – Что именно?

– Как убивали. Понятно. В общем. А детали нам уже без особой надобности. Да и мертвецам уже безразлично. – Анджей вздохнул. – Один черт, убийцы тоже мертвы.

Темлецкий кивнул – продолжайте мол.

– Вижу, господин гауптман, записи вы читали – лежат у вас на столе. Если верить свидетелям, а опросил я почти всех, убитые собрались то ли на промысел, то ли еще куда. Собрались – и тут же устроили смертоубийство. Драка вспыхнула мгновенно. Почему – хуторяне не знают, а если и знают, то молчат. Никто не видел начала, но все клянутся, что жертвы поубивали друг друга. Очень быстро. Слишком. Полутора минут не прошло. Пока услышали крики, пока прибежали – все и закончилось.

– Оттого взбесившиеся огнестрельное оружие в ход и не пустили, – задумчиво произнес Цмок, сделав пометку крохотным «аксельбантовским» карандашом на листке, лежащим перед ним. Облокотился на стол, посмотрел на Подолянского исподлобья. – Резались тем, что оказалось под рукой. Продолжайте, Анджей, прошу.

– Все, кто прибежал на крики, а таковых, – Анджей сверился с блокнотом, – таковых оказалось девятнадцать человек, утверждают, что в дерущихся словно демоны вселились. Вопли, крики, пена изо рта. И жестокость. Звериная. На паре тел, при осмотре, я видел укусы, подтверждаю. Если тела обмыть – если бы мы этим занялись – подозреваю, что следов от укусов нашли бы еще больше.

– Демоны, значит. С уклоном в антропофагию.

– Плоть никто не ел, если вы про каннибализм. Только укусы. Горло, запястья, пах. Будто сошедшие с ума баскские псы. Ожесточение страшное.

– Все равно, – покачал головой Цмок, – от того, чтобы укусить, и до того, чтобы откусить – пара движений. И один ритуальный переход, трансгрессия. Прямо как ваш дядюшка писал. Психически здоровый человек не кусает другого. Это каннибализм, Анджей, именно он. Продолжайте, а то я вас снова сбил с мысли.

– Так вот. Бесновавшиеся занимались исключительно друг другом. На прибежавших, внимания не обратили. Ну кроме того, что был застрелен. Но, учитывая, насколько наши… Э-э-э, жертвы перепугали свидетелей, не удивлюсь, что хуторяне все равно его бы застрелили. Даже если бы он не кинулся на них. Почти выжившим, кстати, оказался Иштван, старший из братьев Бганов.

– Могли, допускаю, – подтвердил Темлецкий. – И застрелили бы, и оглоблями забили. Во избежание, так сказать. Граничары, с одной стороны, весьма разумны, с другой же, как и положено подлому люду – суеверны до крайности. Представьте, до сих пор оставляют угощение лесным духам! Молоко, мед… А Иштвану туда и дорога, скорбеть по негодяю никто на заставе не будет. Особенно Водичка.

– Убийцу Иштвана мы нашли сразу. Вернее, он сам признался. Матиуш Сале, сорока двух лет отроду, наемный работник, батрак. Орудие преступления сдал добровольно. Доставили его до заставы. Сидит сейчас во втором угольном складе.

– Вацлав о госте доложил и даже спрашивал, не поставить ли его на довольствие. – Темлецкий спохватился. – Кстати, вы не уточняли, почему прибежавший мальчишка сказал, что повод для убийства – коровы? Не звучало ли в момент драки чего-то подобного? Кто-нибудь из свидетелей что-то слышал?

Анджей пожал плечами:

– Специально не уточнял. Но, я думаю, сказали бы непременно. Скорее всего, мальчик сам, пока скакал к нам, подыскал единственный хоть немного логичный повод. Там ведь… Гекатомба, – прапорщик поежился. – Когда люди убивают друг друга просто так, ни с того, ни с сего… Подозреваю, что это страшнее, на порядок. Но если родичи поубивали друг друга при дележке некой материальной ценности – то это понятный мотив. Приемлемый. Как меня просветили Водичка и рядовые, Матиуш с Богданом, – в здешних краях это даже простительно.

Темлецкий снова покосился на Анджея исподлобья – странно, невыразительно, будто сом. Но вслух ничего не сказал. Прапорщик продолжил, отбросив политес:

– Но лично я так и не понял, отчего все случилось… Так. Был бы местным, как вы говорите, суеверным граничаром, предположил бы демонов. Или оборотничество? Представили себя кобелями и перегрызлись за суку с течкой. Кобелями адских гончих. Но в наш век, газового освещения, пара, пороха … – Анджей развел руками. – Разве что их опоили или окурили, чем-нибудь эльфийским. Если верить книгам, у лесных жителей есть в арсенале нечто подобное. Нашел кто-то из мальчишек старую бутылочку, открыл не вовремя…

– Меньше верьте книгам о сверхоружии эльфов, в них на одну сотую правды девяносто девять долей лжи, мой друг. Хорошо если высосанной из пальца, а не из чего другого. Я еще могу поверить, что они дружно обожрались дурмана или белладонны. Но никак не в эльфийские козни!

– В эльфов я тоже не верю, – поспешил уточнить Анджей, – вернее, в их колдовство. Вспомнил для иллюстрации бредовой версии, не более. Простите.

– Для иллюстрации версии, – протянул гауптман. Развернулся на кресле, уперся взглядом в одну из орочьих голов. Орочья морда скалила клыки и злорадно щурилась, будто знала некую тайну, но из вредности не делилась с гауптманом. – Вообще, я с вами частично согласен. Бганов, вполне вероятно, чем-то опоили. Ну… Не могу я поверить в естественность произошедшего. Четырнадцать человек не сходят с ума одновременно.

Впрочем, подумаем над этим завтра. Анджей, как вы как смотрите на идею взять за хвост, ну или хотя бы надавать пинков пану Лемаксу? Завтрашней ночью. Настоящему пану Лемаксу, – добавил гауптман, глядя на вытянувшееся лицо подчиненного, – не с третьей заставы.

******

До ночного дела оставалось несколько часов – выходить планировали в пять вечера. Ложиться спать, даже прислушавшись к совету Цмока, Анджец не стал. Не хотелось. Молодой организм поборол совершенно атипичное похмелье – три стакана с вечера, капелька, если на вудкоизмещение[30]

переводить! – и требовал движения. Сейчас бы в гимнастический зал… Но на заставе, к великому огорчению Анджея, не имелось даже простейшего турника, не говоря уже о прочих снарядах, категорически рекомендованных профессором Хоромецкой, великим специалистом в области физиологии.

Мелькнула мысль заявиться в домик к геологам и вытребовать паненьку Юлию для личного разговора. Побеседовать да вызнать, не держит ли она на него обиду, и тому подобное. Но как мысль мелькнула, так и сбежала, махнув на прощание лисьим рыжим хвостом.

Ни к чему. Если он вчера себя вел как свинья, то барышня еще не отошла от обиды. А если все осталось в рамках приличия, то тем более, не следует галопировать. Надо хотя бы форму сменить, а то кровь так и сыплется… Или пускай, ночью страшнее будет?

Так Анджей и бродил бесцельно по заставе. Хотел было наведаться на угольный склад, потолковать с Матиушем—стрелком, узнать о приграничной жизни, как её видят граничары. Служить здесь еще долго, так что любые знания пригодятся.

Но возле котельной, как на зло, возились несколько нижних чинов – перетаскивали уголь из третьего склада поближе, в выгородку возле топки. Пыль, из—за безветрия, стояла плотным клубком. Зашел на конюшню, послушал перебранку конюха с Вороном, конем Темлецкого. Конюх, недалекий малый из граничаров, винил Ворона в том, что тот уж очень обильно гадит, не иначе из врожденной злобности. Конь отвечал негодующим ржанием, намекая, что и сам конюх не без греха.

Затем Анджей двинул в сторону кухни, красно—кирпичного куба со множеством окон и продушек.

На кухне правил пан Бигус, худой как палка и совершенно седой. Вальтер – так пана Бигуса звали по документам, но никогда в лицо – был выходцем из Стального Города. Отчего вся кухонная стряпня несла на себе отпечаток йормландской кухни: просто, сытно, много. Особенно жира. И никаких изысков и премерзких отступлений от традиций! В данный момент, судя по ароматам, пан Бигус колдовал над мясным супом, благо со свежей говядиной перебоев не было. Сытый пограничник – добрый пограничник, мудро рассудили граничары, и цену за провизию не ломили.

Анджей прислонился к стене, прислушался. Вальтер распекал помощника, обзывая его дерьмодемоном и свиноголовой хрякособакой. Интересно, если выписать из Дечина, а потом торжественно вручить заставскому повару книгу рецептов, он за хлебный нож схватится? Или без затей двинет кулаком в глаз?..

– Господин прапорщик!

Анджей чуть не подпрыгнул от неожиданности, отпрянул от стены. Зарделся, будто пойманный на чем—то постыдном.