Майская свадьба

– Осторожнее! – Селина в испуге бросилась ко мне. – Вы сделали ему больно!

Жан слегка трепыхнулся и заревел так пронзительно, что меня бросило в холодный пот. Я совершенно не умела обращаться с детьми. Один крик этого ребенка привел меня в ужас. Перепуганная, я отдала малыша Селине.

– Ну как вы себя ведете, мадам! – сказала она укоряюще. – Для того чтобы показать свою любовь, совершенно незачем душить ребенка. Он ведь совсем крохотный. Умерьте свои чувства, пожалуйста! Он же не мужчина, чтобы обнимать его так страстно.

– Ах, не читайте мне проповеди! – воскликнула я. – Мне кажется, по части материнства я пока иду впереди вас и знаю больше. Когда у вас будут дети – вот тогда мы посоветуемся.

Я чувствовала, что буду ревновать Жана к кому угодно. Он должен любить только меня. Лишь мне известно, что ему нужно!

– Он орет вовсе не потому, что ему больно. Он голоден! – проговорила я торжествующе. – Видите, я быстрее вас это поняла.

– Возьмите его, мадам, и будьте более сдержанны.

Дрожащими пальцами я расстегнула лиф ночной кофты. Маленького Жана не пришлось просить дважды – крошечные губы малыша, розовые, как цветочные лепестки, жадно припал к моей груди, не дожидаясь приглашений.

– Ну, какой же он Жан? – произнесла я улыбаясь. – Он Жанно, и это куда лучше!

Сердце у меня билось от волнения и радости так сильно, что я опасалась, как бы его бешеный стук не побеспокоил ребенка. Это было невероятно, но теперь у меня появился маленький друг – моя кровинка, моя родная душа. У меня нет матери, и отца, считай, что нет. Однако сейчас я знала, что уже никогда не буду одинока.

2

Я полностью оправилась после родов, которые оказались довольно тяжелыми, только через две недели. Лекарь, привезенный из Сен-Пьера, был согласен с местной повитухой и долго не позволял мне вставать с постели.

Жанно рос и развивался успешно; с каждым днем он медленно, но уверенно прибавлял в весе и становился все симпатичнее: когда ему исполнилось три месяца, он выглядел гораздо краше, чем при рождении. Глаза ребенка и взгляд, сперва такие неопределенные, стали ясными, и я отлично видела, что Жанно – голубоглазый мальчик, просто копия Анри. Анри-то ведь тоже был голубоглазый! Черные волосы Жанно, пока еще редкие, но очень шелковистые, с каждым днем становились все мягче, смуглая поначалу кожа приобретала белый нежный оттенок. Малыш легко узнавал меня среди всех женщин и сразу тянул ко мне ручонки, доверчиво улыбаясь.

Остаток осени пролетел совершенно незаметно для меня. Закончился сбор урожая на плантациях, а в ноябре прекратились тропические ливни. В канун Рождества Жанно исполнилось пять месяцев. Малыш теперь мог переворачиваться и даже сидеть, не падая на спину, у него начали появляться первые зубки, а вместе с ними – некоторые горести. Жанно плакал по ночам от непривычных ощущений, и я часами сидела у его колыбели, пытаясь успокоить. Лишь когда усталость валила меня с ног, мне на помощь приходила Селина. Но в целом все шло без особых осложнений. Я была счастлива и огорчалась только оттого, что молока у меня хватило лишь на первые два месяца. Потом пришлось пригласить кормилицу – дородную негритянку Жасмину. Она с радостью взялась кормить моего сына, впрочем, на этой ферме любой чернокожий рад был сделать что-либо доброе для меня как для сестры хозяина.

Антонио, мой брат, впервые появился на Мартинике восемь лет назад. Китобойная шхуна, направлявшаяся из Нантакета к мысу Горн, сделала остановку в Сен-Пьере по причине вспышки оспы, случившейся на судне. Брата и других заболевших матросов без сожаления оставили на острове, предполагая, что здесь найдутся люди, которые им помогут, а если и не найдутся – невелика беда: от оспы выздоравливали немногие даже при должном уходе. Однако Антонио повезло. Его забрали иезуиты в лазарет, устроенный при миссии Сен-Луи, и каким-то чудом выходили. Лицо его после болезни, конечно, было обезображено, но физической силы он не утратил. Отец Лавалетт, в то время еще руководивший миссией, позволил ему остаться и дал работу на ромовой винокурне.

Болезнь так изменила Антонио, что он пересмотрел свою прежнюю жизнь, проникся интересом к миссии и одно время даже подумывал присоединиться к Ордену. Отец Лавалетт не возражал против этого, но предупредил, что понадобится несколько лет, чтобы проверить твердость его намерения и пройти все необходимые испытания. По природе бойкий и предприимчивый, Антонио выполнял множество поручений священника на острове Сан-Доминго; однажды ему даже пришлось посетить Бразилию, пытаясь найти для своего покровителя финансовую помощь у тамошних руководителей редукций. Однако иезуитские миссии и в Бразилии, и в Парагвае были повсеместно разрушены испанцами и португальцами, Орден иезуитов повсюду подвергался одинаковым, будто спланированным во времени, гонениям, и Антонио не привез на Мартинику ни одной утешительной вести.

Отцу Лавалетту пришлось до дна испить чашу позора и унижения. Миссия Сен-Луи вместе со всем имуществом была поделена между кредиторами, иезуиты были объявлены во Франции вне закона. Уезжая, убитый горем священник поручил Антонио выкупить на предстоящем аукционе хотя бы небольшую часть земли, на которой могли бы найти спасение от рабства наиболее дорогие его сердцу индейцы. По сути, маленькая ферма Пьомбино, расположенная возле деревни Ле Прешер, – это было все, что осталось от некогда богатой и огромной миссии. Осколок прежнего счастья…

И таки да, вулкан Монтань-Пеле действительно ожил в год разгрома Ордена. Давно уже уснувший, он теперь угрожающе урчал по ночам, испуская из-под камней струи белого пара, и от его сдерживаемой дрожи звенели чашки в буфете, а у домашних кошек вставала дыбом шерсть.

3

Был обычный день середины января 1788 года. Сбежав по ступенькам крыльца, я остановилась посреди двора, отыскивая взглядом Жасмину. Так и есть: по своему обыкновению, она сидела на каменной скамейке под навесом и кормила Жанно грудью, одновременно свободной рукой перебирая плоды гуявы в корзине. Я подскочила к ней, заглянула в лицо сынишке.

–– Как он? Все хорошо?

–– Отменный мальчик, мадам. Очень сильный!

Я погладила лобик малыша, поправила кружевную пеленку. У моего ребенка на ферме Пьомбино было все необходимое – и молоко, и уход, и ласка… да и само место это было очаровательное. Дом был невелик, но очень уютен и обжит, потому что прежде в нем располагалась гостиница миссии (над входом до сих пор сохранился барельеф в виде солнца со множеством лучей и с латинской надписью «Ad majorem Dei gloriam» – «К вящей славе Божией»), и Антонио не пришлось вносить в расположение комнат никаких изменений. Построенный из темного местного камня, дом был украшен водопадами цветущей глицинии, покрывавшей его стены так густо, что, собственно, их почти не было видно; сквозь фиолетовую массу ее цветов проглядывали малиновые огоньки герани, которая росла в горшках на подоконниках. Над печной трубой вился дым, а из кухни доносились запахи лепешек из маниоки и жареной козлятины – готовилась еда для прислуги.

–– Время обеда, мадам, – многозначительно сказала Жасмина. – Да и фрукты пора отправить на конфитюр. Гуявы уже пустили сок.

–– Я побуду с ребенком, – подхватила я ее мысль. – Ступай, он уже утолил голод.

Мне не удавалось избавиться от легкого чувства ревности к этой темнокожей женщине. Я с удовольствием забрала у нее сына, прижала к груди, нежно покачала, осыпая десятками поцелуев маленькое личико.

–– Мой принц! Мой Жанно! Как же это удивительно – тебя не было, и вот ты есть, мой родной!

Малыш заливался смехом, хватал ручонками меня за разметавшиеся пряди волос. Я собиралась погулять с ним в саду и оглянулась в поисках бутылочки с водой, которую должна была где-то оставить Жасмина. В этот момент Антонио влетел во двор поместья на взмыленной лошади.

–– Приветствую, Ритта! Я вернулся. Что до Луиджи, то его из Сен-Пьера нелегко вытащить!

Мои братья часто ездили в столицу острова, навещали там некую молодую вдову де Пикуаньи. Она держала игорный салон и, похоже, зарабатывала этим; Луиджи пропадал у нее постоянно.

–– Наш братец теряет из-за этой дамочки голову, – сказал Антонио, привязывая лошадь у коновязи. Конь жадно пил. Из дома показалась Селина, поспешила принести взмокшему и взъерошенному хозяину кувшин воды и полотенце.

–– Наш Луиджи? – переспросила я. – Не думаю. Он так хорош собой, что терять голову должна она.

Антонио долго умывался, фыркая, смеясь и заигрывая с Селиной, потом, ущипнув ее за локоть, подошел ко мне. В ту зиму ему было тридцать лет. Худощавый, высокий, он не был красив, но его живое лицо с характерным угрюмо-задиристым выражением было своеобразно. Из-за оспин, обезобразивших его внешность, он уже мало походил на прежнего Антонио (я помнила его совсем не таким), но, в сущности, это был все тот же тосканский лаццарони, немного разбогатевший и из-за возраста ставший чуть спокойнее. В нем по-прежнему было нечто притягательное, что в детстве заставляло меня и побаиваться его, и одновременно восхищаться им.

–– Пойдем в сад, сестра. Пусть обед нам принесут туда. А твой Жанно… постой, не отдавай его няньке. Можно взять его с собой. Расстелим покрывало на траве, он с удовольствием поползает.

Я согласно кивнула. Погода была очень теплая, сухая, и уносить Жанно в дом мне совсем не хотелось.

–– Пойдем, Антонио.

В сад, полный фруктовых деревьев, вела усыпанная песком дорожка, а за садом начинались кофейные плантации. Благодаря им над усадьбой постоянно витал умопомрачительный аромат, будто в кофейном салоне; вдобавок к этому кофейные деревца как раз вступили в пору цветения и были покрыты множеством атласных белоснежных цветов. Сад находился на вершине холма, и там была установлена чугунная скамья, с которой можно было видеть бескрайнюю гладь серебристо-голубого океана.

Я вспомнила, что почти год назад, когда наш корабль подплывал к Сен-Пьеру, остров показался мне огромной корзиной цветов, утопающей в морских водах. Мартиника… Я почти полюбила ее теперь, такую цветущую, пропитанную солнцем. Здесь появился на свет мой сын. И хотя я совсем не представляла себе, что ждет меня впереди, и по-прежнему считала жизнь на острове скучноватой, желания вернуться во Францию у меня поубавилось. В конце концов, куда спешить? Отец, возможно, забыл обо мне. Я даже надеялась, что это так. Что касается Жанно, то где ему может быть лучше, чем здесь? Странно, но в данный момент у меня, наследницы знатного рода и громкого титула, не было на свете иного пристанища, чем эта ферма.

–– Красиво здесь, – вырвалось у меня.

–– Э-э, что теперь говорить! Красиво, но раньше было куда лучше.

–– Раньше? Когда ты работал при миссии?

–– Да. Вот это была жизнь. А нынче – одно подобие. Полиция постоянно присматривается ко мне, а ферма едва сводит концы с концами. Если б не урок, который дал мне отец Лавалетт, я б подумал о том, как одолжить денег у торговцев с Сан-Доминго.

Антонио сердито ударил огнивом, раскуривая трубку. Табак у него был местный, такой, что слезы могли выступить на глазах от его крепости, и я поспешила унести Жанно от дядюшки подальше, усадила на покрывало. Что до проблем Антонио, то мне они уже были известны: в память о своем благодетеле он не терпел рабства, поэтому его хозяйство было далеко не так доходно, как у тех плантаторов, что использовали рабский труд.

–– Но я с ними никогда не свяжусь, конечно. Чтоб я пропал! Обратиться к ним – все равно что попросить помощи у черта.

–– Почему ты так считаешь? – спросила я. – Они просто ростовщики. И то, что они обманули иезуитов, вовсе не значит, что ни у кого на свете нельзя брать в долг.

–– Дурочка! – сказал он мне, пожимая плечами. – Брать в долг – не грех, но те люди, что дают деньги в рост, – сущие дьяволы.

–– Почему?

–– Потому что одалживать под проценты запретил сам Христос. Я не знаток Писания, но уж это слышал не раз. Стало быть, если люди прямо нарушают этот запрет, как же их назвать? Люциферово отродье!

Искренняя вера сочеталась в Антонио с простонародной грубостью, но я слушала его не без внимания. Уже не раз при мне он осыпал бранью неких «проходимцев с Сан-Доминго», сознательно спланировавших, как он считал, банкротство миссии, но в этот раз, слушая брата, я вспомнила мужчину, которого встретила в Сен-Пьере еще до рождения Жанно. Он называл себя Рене Клавьером, торговцем, и сказал, что отправляется в Порт-о-Пренс… Задумчиво гладя сына по голове, я спросила Антонио, может ли этот человек быть как-то связан с людьми, погубившими отца Лавалетта.

Брат выпустил фиолетовое кольцо дыма.

–– Связан с этим гадючником? Раз он банкир и ехал туда, то даже не сомневайся.

–– Я видела у него странное украшение, – сказала я. – Ни у кого из мужчин такого не замечала. Звезда с каким-то треугольником внутри… Ты не знаешь, что это означает?

Антонио яростно сплюнул.

–– Не знаю. Но уверен, что явную мерзость! Там, в Порт-о-Пренс, собрались жуткие ублюдки со всей Европы. Их объединил некий Паскуалли, проходимец, португальский еврей. У них денег без счета. Они не только плетут заговоры против Церкви, но и поклоняются голове козла.

Глаза у меня расширились.

–– О, что за выдумки, Антонио?!

–– Не думаю, что выдумки. Об этом все говорят! – Нахмурившись, он добавил: – Я уверен, что корабли отца Лавалетта не просто так попали в руки англичан. Это все было заранее задумано, чтоб опорочить Орден. Англичан нарочно навели на них. Я в этом нисколько не сомневаюсь…

Селина принесла еду: ломти жареного тунца, деревенский хлеб, масло в горшочке, фрукты и роскошный зеленый салат. Антонио какое-то время еще пребывал в плену своих мрачных дум, потом отставил трубку, деловито пододвинул к себе бутылку с ромом.

–– Нужно поесть, Ритта. Потом я скажу тебе кое-что важное.

Он пробормотал благодарственную молитву и жадно принялся за еду. Меня его слова не особо побеспокоили, как не поверг меня в уныние и его рассказ о каком-то змеином гнезде безбожников на Сан-Доминго. Рене Клавьер… Он вспоминался мне, конечно, как вспоминался бы всякий красивый мужчина, но, в сущности, какое мне до него дело? Я его и не увижу больше никогда. Отбросив все тревоги с легкомыслием юности, я наскоро утолила голод, а потом присела рядом с Жанно, стала кормить его кусочками гуявы. Малыш охотно глотал сладкую мякоть фрукта, смешно причмокивал, сок стекал по его подбородку, и я смеялась, вытирая сыну личико.

–– До чего ж вы милые, – невольно сказал Антонио, засмотревшись на нас. – Отличный у меня племянник… Очень жаль, что мне предстоит огорчить тебя, сестра!

–– Огорчить? Но, Боже мой, что меня может сейчас огорчить? – спросила я все так же смешливо.

–– Думаю, что весть о твоем отце. Три дня назад он высадился на Мартинике с десятком своих гренадеров. Я сегодня узнал об этом в порту.

Я побледнела, услышав подобное. Ну, надо же! Кто бы мог подумать… У меня были основания бояться подобных известий раньше, осенью, но теперь, когда наступил январь, я уже убедила себя, что отец, должно быть, отказался от меня, непутевой дочери. В конце концов, что он привязался ко мне? Я знала его каких-то шесть лет, видела редко, но, конечно, была благодарна ему за образование и роскошную жизнь, которую он мне обеспечил. Однако этим мои чувства и ограничивались… Я всегда была одинока с тех пор, как он удочерил меня. Весь этот дурацкий роман с Анри, отношения с принцем крови – это все от одиночества, от заброшенности. И теперь он приехал, чтобы забрать у меня Жанно?!

–– О Господи, – прошептала я. – Что ему от меня нужно?

–– Он столько денег и сил вложил в тебя, Ритта. Этого следовало ожидать. Я даже дивлюсь, что он так медлил. Должно быть, в Париже у него были дела, которые его задержали, иначе б он примчался раньше.

Растерянная, я поднялась, сделала несколько шагов по дорожке. Здесь, в саду, еще иезуитами были установлены солнечные часы: металлическая пластина на каменном постаменте, отбрасывающая тень, по длине которой можно было судить о времени. Сейчас, вечером, тень была длинная, мрачная и, казалась, тянулась к Жанно, беспечно лепечущему на траве…

Меня обуял страх. Я сжала руки, оглядываясь по сторонам, словно надеясь найти защиту.

– Я немедленно, сейчас же оставлю этот дом. Я должна уехать, непременно уехать, и как можно скорее!

Сильная рука Антонио остановила меня, но я была так взвинчена, что плохо понимала его слова.

– Куда ты пойдешь, ты подумала?

– Я буду мыть полы в тавернах, только не останусь здесь! Я не хочу, чтобы у меня забрали Жанно, не хочу!

Меня бросило в дрожь при одной мысли об этом. Я представила себе, как этот теплый живой сверток вырывают из моих рук, уносят прочь… Это все равно что вырвать сердце!

– Постой, Риттина, подумай немного. Здесь ты в наибольшей безопасности.

– Ну да! В наибольшей опасности, хочешь ты сказать!

– За фермой уже наверняка установлено наблюдение. Как только ты выйдешь за ее пределы, тебя поймают, черт побери! Кроме того, если ты останешься здесь, твой отец, конечно, не осмелится брать ферму штурмом!

Антонио кричал, он был в ярости оттого, что я не внемлю его доводам. Рыдая, я молча смотрела на него и забывала утереть слезы. Мой отец не осмелится?.. Мне смешно было слушать такое. В моем возбужденном сознании могущество отца разрасталось до фантастических размеров.

– Ах, замолчи, замолчи, ты очень ошибаешься! – крикнула я в истерике. – Все не так, как ты говоришь, все иначе! Раз отец здесь, меня никто не спрячет. И не строй из себя героя, ты тоже против него ничего не можешь! Он всех сметает с пути. Если ему понадобится, он пригонит сюда две или три тысячи войска. Мне лучше уйти отсюда в другое место, уехать с острова, подальше от Мартиники!

Я подхватила сына на руки, с силой прижала к себе.

– Я не расстанусь с тобой, Жанно! Не расстанусь!..

Я повторяла это, как заклинание, способное отвести беду от головы этого ребенка. Снова и снова я вглядывалась в черты этого милого личика, запоминая мельчайшую складочку, самый маленький изгиб. Жанно таращил на меня глаза, потом разжал кулачки и широко зевнул.

– Ах, ты ничего еще не понимаешь! – проговорила я с горечью и растроганностью в голосе.

Селина, пришедшая забрать посуду, попыталась меня утешить.

– Все обойдется, мадам, вот увидите, все обойдется!

Что я могла ей сказать? Что успокоение придет ко мне только тогда, когда я окажусь от своего отца на расстоянии в тысячу лье?

– Господин Антонио непременно что-нибудь придумает. Он такой умный, такой храбрый. Настоящее счастье – иметь такого брата!

Я посмотрела на нее сквозь слезы и попыталась улыбнуться.

– Ты что, влюбилась в него, Селина?

– Я? Матерь Божья, да с чего вы взяли? Вовсе нет.

– Но только влюбленные могут быть так уверены друг в друге.

Она взяла у меня ребенка, сказав, что унесет его в дом. Я не противилась. Жанно и вправду будет лучше дома, в кроватке, где он сможет уснуть… и где он будет в большей безопасности, чем здесь, в саду. Из дома его вряд ли кто-нибудь выкрадет. А я… я так перепугана и взвинчена сейчас, что малышу от меня больше вреда, чем пользы.

–– Успокойся, в конце концов, – с досадой сказал мне Антонио. – Еще ничего не случилось. А я, черт побери, думал о том, что делать, все то время, пока скакал из Сен-Пьера.

–– И что ты придумал? – спросила я сдавленно, вытирая мокрые от слез щеки.

Брат попыхтел трубкой.

–– Ты права в том, что здесь тебе задерживаться не следует. Завтра, когда появится Луиджи, я отправлю его с тобой на Сен-Люсию.

Так назывался ближайший к Мартинике остров, очертания которого легко можно видеть со здешнего побережья.

–– Может, я даже сам отвезу тебя туда, – продолжал Антонио, будто размышляя вслух. – У Луиджи слишком много ветра в голове. Наденешь платье Селины, обернешь голову негритянским тюрбаном, и тебя в повозке не узнают. А ребенка можно спрятать в корзине, чтоб он не был опознавательным знаком. Лишь бы не случилось завтра непогоды…

–– А что там… на Сен-Люсии? Кто будет ждать меня там?

–– Есть у меня некоторые знакомые. Не скажу, что условия там будут хороши, но несколько месяцев перекантоваться можно. Я так полагаю, раз твой отец большой вельможа, он не сможет долго прозябать здесь?

–– Наверное, – всхлипнув, подтвердила я. – У него есть служба… королевский двор…

–– Ну, вот и славно. Рано или поздно он уберется с Мартиники. Тогда станет полегче, и ты с Жанно вернешься к нам.

–– А как мы поедем? Туда, на Сен-Люсию?

Антонио приобнял меня за плечи.

–– У тебя хороший брат, Ритта, скажу это сам о себе без обиняков. Пока ты рвала на себе волосы, я уже все продумал. Еще утром я перебросился парой слов с одним своим знакомым, капитаном шлюпа. Он постоянно курсирует между Мартиникой и Сен-Люсией… И ты не бойся, это хороший парусник, хоть и маленький.

–– Я ничего не боюсь, – пробормотала я. – По крайней мере, морского путешествия – нисколько.

–– Это и путешествием не назовешь. Завтра вечером будешь уже в безопасности.

Помолчав, Антонио добавил:

–– Если захочешь, позже к тебе приедет Селина. Ты же у нас нынче белая кость, сама ничего не сможешь делать.

Было уже совсем темно. В дальнем углу сада слуги зажгли факел, и его желтые сполохи теперь были единственным источником света в непроглядной тьме тропической ночи. Антонио поднялся, потрепал меня по волосам:

–– Пойдем спать. Ты же знаешь, жизнь здесь замирает в шесть вечера и начинается в шесть утра. Тебе надо собраться…

–– Я скоро приду, – сказала я, коснувшись его руки. – Еще минуту побуду. Спасибо, Антонио. Ты спасаешь меня…

–– Гм, а разве это не то, что должен делать для сестры старший брат?

Он ушел, огонек его трубки исчез в темноте. Я в растерянности опустилась на скамью. Несмотря на то, что план на завтра был составлен, мысли у меня метались. Что, если не удастся дойти до шлюпа незамеченными? Что, если разыграется ураган, и судно останется в порту? Порой меня охватывала такая паника, что мне казалось: убежать из этого дома с Жанно на руках прямо в тропики – лучший выход. Сказать этого Антонио я, разумеется, не могла, он бы счел подобные мысли ужасной блажью. Он приказал мне собирать вещи… но, Господи, вещи – это последнее, о чем я могла думать в такой момент!

Меня поразило то, в какую череду авантюр превращается моя жизнь. Все было так налажено: королевский двор, место фрейлины, предстоящее замужество, бесконечные удовольствия светской жизни. И вот теперь – Антильские острова, побеги, погони, полнейшая неустроенность. Хорошо, что на свете есть Антонио, что он может поддержать меня и прокормить моего сына, а если бы его не было, куда бы я делась? Я молода и очень красива, но у меня нет мужчины, который любил бы меня, а у Жанно нет отца, который о нем заботился бы. Я говорила, что готова мыть полы в тавернах, но на самом деле у меня не было уверенности в том, что я смогу выдержать такую жизнь.

Разумным выходом, вероятно, было бы смягчить отца… убедить его в том, что присутствие Жанно во Франции никак не помешает его планам касательно меня. Да, это было бы разумно. Но я боялась и помыслить о такой попытке. У меня не было уверенности в том, что на этого железного холодного человека можно как-то повлиять, а в случае неудачи я рисковала слишком многим. Как сказала мадемуазель Дюран, отец уже подобрал какую-то семью, в которой Жанно должен воспитываться. Наверно, так обычно делают в подобных случаях. Но согласиться с этим я не могла. Разлука с ребенком – это как конец жизни!

Значит, оставался побег… шлюп… Сен-Люсия… и, может, потом еще какой-то остров из тех многочисленных клочков суши, которыми усеяно Карибское море… И так без конца?

Шорох раздался в саду. Я вгляделась в темноту, но ничего не заметила. Может, какое-то животное? Уже слишком темно, не следует так засиживаться здесь. С тяжелым вздохом я поднялась, собираясь вернуться в дом.

В этот миг легкие шаги послышались позади меня. Секунда – и чья-то мозолистая рука зажала мне рот, не давая вскрикнуть. Обезумев от испуга, я рванулась, попыталась укусить эту шершавую руку, но это не произвело никакого эффекта. Злоумышленник не выпустил меня, более того, я услышала, как к нему подбежал кто-то еще.

–– Она кусается, Гизар! Давай мешок!

Кто-то набросил мне на голову полотняный мешок. Я и так почти ничего не различала, но сейчас вообще перестала видеть. Рука, зажимающая мне рот, не давала мне дышать. Круги пошли у меня перед глазами. Я почувствовала, что меня тащат куда-то в глубину сада, к плантациям и дороге, и сделала последнюю попытку вырваться. Нападающий, выругавшись, ударил меня по голове. Больше я уже ничего не помнила.

4

Сознание возвращалось ко мне медленно. Открыв глаза, я увидела над собой обшитый деревом потолок, с которого свисала массивная люстра из литого серебра, слева – полузадернутый шелковый полог кровати, кушетку, обтянутую кожей, несколько кожаных стульев… Где я? Кровать, на которой я лежала, слегка покачивалась, воздух был наполнен густым запахом пряностей, и от этого всего меня сильно мутило. Впрочем, может, не только от этого. У меня немного болела голова… С чего бы это?