И, ничего не понимая, обрек жизнь на вечную войну.
Что руки неприкосновенны и нелицезримы
Вещали мои предшественники, пилигримы.
Ведь мы створяем ими каждый наш день
Божественную странную дребедень.
Что глаза интимнее, чем оголенная женская грудь —
Такова действительная великая суть.
Касаясь взглядами в публичном месте,
Ты невольно совершаешь противозаконное действие.
А губы отражают твой физический внутренний мир,
Смотреть на них может быть опаснее, чем пить чистый эфир.
И я не имею в виду пошлость типа поцелуев.
Я хочу сказать про уголки, что пугают смертожуев.
И, наконец, разумна ли вовсе красота нашего тела?
Об этом на половину моей страны гремело:
О том, что хватит прятаться за тысячей слоёв одежды.
Вы что, пытаетесь сыскать там какой-то надежды?
Нет, я не призываю вас к нудизму!
Просто лично для меня это что-то подобное мазохизму.
Надевайте костюмы полегче,
В них всевышний будет любить вас крепче.
Шарфы – это тоже мода,
Шляпа – признак знатного рода.
Пальто – сидит и не сковывает,
Один вид туфель на ногах взволновывет.
Я расплывался в улыбке под маской,
И лицо моё было покрыто красной краской
От одной мысли обо всех этих заповедях,
Которым я следую словно на копьях.
Но вот очередь дошла до нас с тобою.
Она обернулась, чтобы поглядеть, надо ли брать кофе с собою.
Я сказал: «Мне американо, и можно без сахара».
Она добавила: «Я хочу тоже, но под действием знахаря».
Бариста ответил: «Конечно, но нужно подождать. С собой хотите ли взять?»
Я посмотрел на её очки, и она явно дала понять,
Что не собирается за меня ничего выбирать.
Я ответил: «Да, пожалуй. Не хочу тут места занимать».
Быстрый кивок, словно на часах скакнули стрелки
(У человека тоже могут быть бессмысленные посиделки).
Мы болтали о расколах на картинах
И разглядывали открытки на витринах.
Вероятно, мы бы сошлись во мнении,
Что художник под сильным потрясением
Сам намеренно и лично
Ломал картины эксцентрично.
Царапал, рвал, метал и резал.
И вот то, что он обрезал,
И дошло до наших дней.
Ну а время – уж добей!
Что же его так бесило?
Возможно вся картина,
Где руки – нагота,
А глаза – срамота?
Ну, последнюю мысль,
Что это ручно-глазной бордель,
Я про себя промолвил тихо,
Чтобы никто не помер лихо.
Наконец горячий кофе принесли в бумаге,
И мы пошли по улицам, словно по ночной Праге.
Наверное заблудились бы опять,
Но нам не привыкать.
Здесь поворот, вон там улица Надежды,
Здесь я потерял вчера одежду,
А в этом дворе выиграл сто рублей в лото…
Эй, стоп! Они что, налили в кофе молоко?!
Неважно. Главное – дорога.
Осталось ведь совсем немного.
Бальзам, что утром натирала ты,
Похоже, вовсе вывел на гробы.
Я в похоронное бюро не наведывался,
Я о смерти своей ещё не уведомился,
Быть может я что-то напутал? Вчера тут был наш дом…
Кто бы линию эту распутал? Я б на язык тогда вылил весь ром!
Но, однако, проблема, что улица сходится.
Знак гласит: «улица Святая Богородица».
Корпус первый, вроде та сторона…
Почему я такой нервный? А почему нервна она?!
Её рука в кармане меня начинала злить,
И я попросил её весь этот ужас объяснить.
Она молчала и, словно в смущении, пялилась в пол.
