Курьёзы Комбинатора в тонких намёках на толстые обстоятельства
В зале одобрительно загалдели: «Да, Михайлыч знает своё дело!»
– А вот еще одна Правительственная телеграмма, – и, Кашпо, выдержав паузу, стал зачитывать, – у меня от ваших сеансов на голове исчезло врождённое красноватое пятно и выросли волосы. Теперь не пускают в Кремль. Что делать?
Кашпо крутил телеграмму. В зале воцарилась тишина: «Подпись на разборчива, – но я-то чувствую его дух и знаю, что я его знаю, а он не знает, что я его знаю и, что я его всегда узнаю… – это же меченый, наш бывший «презент» до Пьяньциня. Точно он! Но он же подал в отставку и вышел на пенсию! Можно было бы посоветовать сделать новую фотографию на пропуск, но ведь его всё равно не пустят!» -
Кашпо продолжил медленно перебирать на своём столике письма.
«Целая куча Правительственных – надоели. Ну вот наконец то простенькая! – Кашпо высоко поднял телеграмму над головой, – пять лет назад от меня ушла жена. После вашего сеанса она ко мне вернулась. Будьте вы прокляты!..»
– Признаюсь, раз она всё-таки вернулась – это приятный курьёз, – Михалыч, положил телеграмму и, немного помолчав, продолжил. – Правда были у меня курьёзы и похлеще! Вот как-то одной больной девочке сказал: «Брось костыли и иди». И чтоб вы думали, – она бросила и… пошла.
– Вот здорово! – обрадованно воскликнул вихрастый парень из зала.
– А чем она болела, Михалыч? – поинтересовался кто-то из зала у Кашпо.
– Коклюшем.
– А костыли зачем?
– Дедушке несла…
– Да, неприятный моментик для дедушки, – послышалось из зала…
– А давайте-ка я вам лучше зачитаю вот это письмецо из не распечатанного конверта, – Кашпо вскрыл конверт и поднял руку с письмом, затем, положив на стол стал читать: «Дорогой Анатолий Михайлович, после ваших сеансов почувствовали себя хорошо. Теперь по ночам танцуем и поем, правда, люди сначала пугались, но постепенно привыкли. С уважением, жильцы рядом со вторым городским кладбищем».
– Опять что-то не то, прости меня господи, – и Кашпо немного расстроившись на несколько секунд замолк…
– А давайте-ка я вам лучше зачитаю вот это письмецо, – Кашпо порылся на столике, – а вот оно: «Мой муж 10 лет был парализован, но после второго сеанса – вдруг встал с инвалидного кресла, плюнул в телевизор – и ушел на кухню»! – Вот видите, плюнул и попал!..
– Да…, редкий случай…
– Но признаюсь вам, как на духу, случались со мной курьёзы и весьма прибыльные…, – он замолчал, обдумывая стоит ли рассказывать следующую историю… Затем стал медленно поднимать правую руку вверх, а затем решившись, резко опустил её вместе с японским заклинанием «Хусим».
– Однажды ко мне заявились бандиты. Наставили оружие и потребовали: «Давай миллион, а то прикончим!..»
– Как же они посмели так не культурно поступить с вами? – возмутилась какая-то женщина в первом ряду.
– Конечно, не культурно, и я такого отношения к себе не ожидал! – Кашпо немого помолчал. – Нате, говорю я им, усритесь!..
– И что? – заинтересованно спросил кто-то из зала.
– Через три дня приходят снова и просят, чтобы я у них принял три «лимона», со словами: «Дорогой, Христа ради возьми свои бабки назад с процентами, сил больше нет – понос замучил, сплошное недержание».
– Хорошо, – говорю я им, уговорили, – не срите!..
– Значит, всё-таки осознали! – удовлетворённо произнесла женщина с первого ряда…
– На четвертый день смотрю опять заявляются, но уже с пятью миллионами и просят, чтобы я взял их поганые деньги, со словами: «Представляешь, Александр Михайлович, мы уже … день не срём, два не срём, три…»
– Ну что делать, пришлось взять под дулом пистолета, со словами: «Спокойно, мужики! Главное – не ссать!» – аплодисменты в зале…
– Вот такие вот дела случаются, – и, утерев лицо платком, сказал, – теперь можно разное.
Тут же за словами, опередив всех, поднялся молодой парень: «Сыроежкин я, – Александр Михайлович!.. А вот мы, как – бы с женой, выражаем вам благодарность».
– Я слушаю вас очень внимательно, молодой человек.
– Понимаете, вот раньше у нас с женой возникали проблемы и ругань на «почве» секса, но после третьего вашего сеанса семейная жизнь наладилась, – публика в зале восприняла информацию сдержано…
– Не совсем проникся, разъясните, – произнёс Кашпо.
– У меня вот… рассосался, а у жены вот зарубцевалась. Живем теперь дружно, как брат и сестра.
– Это очень редкий случай в моей практике! Попрошу описать его поподробнее, а запись передать мне…
Во время этой беседы, по проходу к сцене на костылях ковыляла женщина средних лет, но остановилась, в метре от сцены, тяжело дыша.
– Почему вы на костылях? – поинтересовался Кашпо, но не получив от неё ответа, он окропил её своей водой и скомандовал, – а ну-ка отбросила костыли! Прошлась! Побежала!..
– Не могу!
– Почему?
– У меня повреждено семь позвонков, а три позвонка зацементированы. Как же я смогу…, – закричала женщина, но на полуслове, отбросив костыли, стремительно вбежала на сцену. Зрители, наблюдавшие за этим явлением затаив дыхание, вдруг взорвались неописуемым восторгом, увидев воочию «волшебное исцеление». Кто-то заплакал, кто-то засмеялся, но все захлопали в ладоши…
И тут, словно по команде, присутствующие в зале повскакали с мест и бросились к Кашпо: «Позвольте до вас дотронуться! Дотронуться позвольте!» – публика, возбуждённая своим напором, открыла двери в фойе, запустив в зал громкую музыку, заглушающую просьбы.
– Это что, я вот присутствовала на сеансе, когда Анатолий Михайлович сразу троих избавил от костылей! – вырывается у одной из возбуждённых участниц сеанса.
– Что и говорить, наш Кашпо держит марку! – поддержала её другая и обе стали напирать на передних, пытаясь продвинуться к сцене и дотянуться до, пятившегося в глубь сцены, «целителя»…
Он, пока искусственно улыбаясь, протягивал к ним руки, подумал: «Ещё немного и я не смогу унести от них ноги!» – и попятился в глубь сцены…
В этот критический момент, слегка покачиваясь, появился ведущий Брендин: «Господа, концерт, пардон оговорился, – все целебные пятницы свершились! Прошу на выход! Остальное найдёте в фойе!»..
Публика, наконец осознав сказанное ведущим, дружно направилась в фойе…
– Представляешь, Шизель, в своё время мне посчастливилось побывать на сеансе этого Чародея-Кашпо, на Украине, то там весь зал стоял на «ушах», но почему-то прямо во время его сеансов смеялись и плакали!
– Невероятно! А вот, хотите верьте, хотите – нет. У меня был знакомый сосед. Он всегда ходил седой как лунь. И вдруг – я его увидела черным. По его словам, однажды во время сеанса, глядя на то, как его жена заряжает воду от Кашпо по телеку, а он издевался над манипуляциями рук нашего чародея и – за секунду стал как смоль.
– А вот моя седая собачка тоже неожиданно для нас обрела снова черный цвет волос, так вот она, грешная, всегда, как только Михалыч начинал сеанс по телеку, садилась на угол ковра рядом с моим «козлом» и следила за руками нашего чародея…
– Да-да, помню, тогда еще у твоего «козла», прямо во время сеанса, рога отвалились!
– Ты, подруга что-то путаешь. Против рог – Кашпо бессилен. Если тебя рога беспокоят – тебе точно к Чуме!..
– А вот мы, с моим Васьком, недавно дома смотрели телесеанс Кашпо, ну сразу, как только поженились, – вклинилась в разговор их молодая знакомая, – мой Васёк стал кричать: «Ну не верю я Кашпо! Не ве – рю! И всё тут! Вот тебе!» – и ткнул в экран нашему Кашпо дулей в нос.
– И что?
– Не поверите, большой палец прямо на моих глазах увеличился раза в три. Муж был просто в шоке.
– Ну что, Васёк, – съел! – говорю я ему, – лучше б ты его кое-чем другим ткнул…
– И что он тебе ответил, Дунь?
– А он просто произнёс: «Вот теперь поверил, … знал бы другим местом ткнул, но сеанс-то, уже окончен. Как говорят – «окончен бал погасли свечи!» Пришлось счастливый случай перенести на следующий раз…
В фойе было весело и многолюдно…
– Привет, Даня! Ты тоже здесь! Так может пойдём потанцуем? Привет, Пушок! Ну как помогли тебе с потенцией эти два мага?
– У меня начал действовать! А у тебя?
– Рассосалась…
В фойе «Шанса» играл диджей-сеты Бой Джорджа, а с другой стороны звучало: «А Кашпо-то дело знает, были швы, а стала гладь! Два сеанса посмотрела – стала девушкой опять!..»
Глава 5. Клячкин в «ячейке» имени Кнырика
Клячкин Мусик Каземирович, учиться и работать не любил, но был по-своему «талантлив»… – он любил наблюдать как это делают другие… У него в голове было две извилины – заработать чужими мозгами и слинять на коллективный Запад.
Мусик, лёжа на диване, мечтал о сексуально-мозговой революции, которая бы его озолотила и освободила от совести и разного рода обязательств перед обществом. После чего, ему захотелось, чтобы каким-то хитрым образом, с этим багажом перебраться к мозгоёдам за кордон. И тут, как по щучьему велению, возник «Ветер перемен».
На первом этапе, «ветер перемен», через общество «Ты мне, я – тебе», помог Клячкину Мусику Каземировичу стать распорядителем мест захоронения на элитном кладбище, которое курировал представитель исполкома «Золотого рубля».
Места были общие по «вкусу», но разные по содержанию: песчаные, глинистые, суглинистые, торфяные сухие и заболоченные, на солнышке или в тени – на любой вкус и цвет, в зависимости от «щедрости» близких и родственников усопшего.
Работа не пыльная, но престижная, а главное – денежная! Местные его знали в лицо, а некоторые иногда почитали.
Уровень прибыли зависел не только от положения усопших и их родственников при жизни, но от связей с криминалом.
Через справочное бюро и другие каналы, доверенные Клячкина, отыскивали одиночек, в весьма преклонном возрасте и нуждающихся в поддержке, уходе, но при этом имели квартиру и были при деньгах. Доверенные оформлял, через свои юрконторы, попечительство и начинали помогать…, но почему-то владельцы от их помощи не «расцветали», а «испарялись». Такие результаты Клячкина иногда удивляли и даже волновали, но не расстраивали. В таких случаях он задавался вопросом к знакомым – «почему не везёт»? Правда кому не везёт он не уточнял.
По истечению малого временного отрезка, квартира переходила к другому владельцу, который её продавал, а большую часть вырученных денег передавал Клячкину Мусику Каземировичу, к которым добавлялись деньги за предоставления более «солнечных» услуг усопшему.
Клячкин обзавёлся квартирой, МЭРСом, женой и уже хотел было обзавестись магазинчиком «Сексуальных принадлежностей», но случилось не предвиденное. Однажды он, с кем-то из кураторов исполкома «Золотого рубля» не поделился, должным образом, и был лишён «кормушки» как взяточник у трудового народа.
Сначала расстроился, но потом устроился «ветродувом» по поставкам «воздушного» мяса для комбинатов колбасных изделий, но и там на долго не задержался.
Сегодня, после затяжных дождей, в окно заглянуло солнце. Клячкин Мусик Каземирович лежал на диване, в жёлтых трусах в голубой горошек с опущенными красными подтяжками, в ожидании резкого взлёта приобретённых им акций «Три Ку-Ку». Он гордился своей оперативностью приобретения, на средства от продажи квартир «невинно усопших», этих акций, порошков для оздоровления души и мазей для любимого организма.
Мусик Каземирович также был горд тем, что ему наконец-то удалось на короткое время победить жадность и осуществить свой первый взнёс в гей клуб, вовремя поправив своё пошатнувшееся положение среди руководства и квартирантов общежития, чем предотвратил своё выселение из общежития «Законников и сексуальных меньшинств». Откровенно говоря, это место ему не нравилось, но оно было его последним пристанищем, в этом бренном мире. По его глубокому убеждению в ближайшие дни его положение должно кардинально измениться в лучшую сторону…
Котировки акций Клячкина шли в рост! Муса Каземирович, в ожидании резкого их повышения, прибывал в отличном расположении духа. Он, лежа на «просевших» в некоторых местах пружинах «заслуженного» дивана, находясь на вершине облаков своих мечтаний, блаженно «мурлыкал» себе под нос, строчки старинного русского романса:
– Мой уголок мне никогда не тесен,
– Когда ты в нём, то в нём цветёт весна!
– Не уходи, ещё с тобою мы не спели многих песен…
– Да!.. Скоро поток «ветра перемен» подхватит меня под белы ручки и понесёт в голубые дали, – мечтательно вслух произнёс он… И перед ним по голубому морю поплыли экзотические острова с диковинными растениями и долларовыми листьями, украшающими дворцы с авто и яхтами разнообразных марок… На пальмах висели виски, коньяки, шампанское, вино различных марок и фрукты, фрукты, фрукты!..
Вдруг кто-то зашуршал дверью, прервав его голубые мечты.
– Какого чёрта! – возмутился Клячкин, – кто испортил мою осязаемую «картину?».
– Привет, Мусик-Пусик, мой болвасик! Не хочет ли твоя душа водочки? – как из-подземелья спросил кто-то голосом его жены.
Это без стука вошла пышная женщина с развитым верхним и нижним бюстами, в «одежде» смахивающая на «прикид» мужа.
– Клёпа, твою мать!.. Ты оборвала нить моих экзотических мыслей на самом интересном месте. Ты почему без стука входишь?
– Ещё чего?! Ты что – белены объелся? К себе домой Клеопатра всегда входит и будет входить без стука!
– Ты Клёпа! А не Клеопатра. Почувствуй разницу!
– А ты кто такой, чтобы обзываться? Мозговед несчастный!
– Я потомок герцога Наварского – то есть герцог Клячкин-Наварский.
– Да ты давно видел себя в зеркале, герцог – кляча? – и прихватив за волосы под его носом, поинтересовалась, – а это что ты отрастил, мозговед несчастный?
– Усы.
– Нет, это не усы! Это плацдарм для мандавошек!
– Сама ты мандавошка! А я герцог Клячкин-Наварский, художник-новатор и голубой мечтатель, член «гей-клуба»! Признанный творец и лидер общественного сознания общежития «Законников и сексуальных меньшинств»! Выразитель его глубинных помыслов, созданных самой природой, а иногда и вопреки всем её законам.
Наступила короткая пауза, затем Клячкина решилась посягнуть на его имидж: «Какой ты член – одна бородавка. Все твои изыскания я видела в фойе дома культуры «Шанс» – одна срамота! Какие-то дикие фантазии выпуклых и оторванных от реальности мужских и женских частей тела, собранных из кукурузы, овса, редиски, булыжников, тополиного пуха с вкраплениями ягод чёрной, красной рябины и всевозможных злаков… Одно безобразие – ни одной натуры!..
– Это ты так считаешь?
– Я не одна! Когда извозчик перевозил эти фрагменты из «Шанса» в музей, лошадь беспокойно оглядывалась и ржала.
– А почему осёл, сопровождавший лошадь, не ржал?
– Да потому что он ржать не умеет!
– Клёпа! У тебя напрочь отсутствуют фантазия и воображение!
– Да на твою «фантазию» я уже насмотрелась, а пощупать нечего… Всё – терпенье кончилось! Я ухожу к реальному Шарамышкину!..
– Клёпа, ты свинья! Я, есть герцог Клячкин-Наварский, а ты собираешься к какому-то Шарамышкину!..
– Да, к нему! Он реалист и у него реальная «кукурузина» на выставке.
– Я не позволяю тебе так разговаривать и тем более так поступать со мною! Несчастная ты самка! Я объявляю бессрочную голодовку, – и Клячкин, скрутив штопором свои кривые и бледные как поганки ноги, поудобнее устроился на «заслуженном» диване, – и ты вместе со своим инженером Шарамышкиным будете повинны в моей смерти!..
В ответ, как не странно, была тишина. Клёпа молчала.
– Всё, так и зарегистрирую мои мысли в своей предсмертной записке, – чернильный карандаш и тетрадный лист в клеточку, для подсчёта своей прибыли от роста акций, Клячкин приготовил заранее. Но, пока, вместо планируемых расчетов нацарапал: «Клёпа + Шарамышкин повинны в смерти моей! Я, Клячкин Мусик Каземирович, начал голодовку в 20-00… сего года».
Пока Мусик Каземирович закладывал основу в фундамент их новых отношений, Клёпа нервными движениями рук и правой ноги пыталась достать из-под своей железной кровати чемодан, «времён Очаковских и покоренья Крыма», доставшийся ей от одного из родственников по наследству.
– Ты, Клячкин, на оба полушарья звездонутый «сексуальной революцией»! Правда ещё требуется проверить, есть ли они у тебя, вообще? – наконец ей удалось выдвинуть обшарпанный саквояж и, открыв его, она стала беспорядочно бросать в него нижнее бельё и прочию одежду…
– Клёпа, – страдальческим голосом вдруг обратился Клячкин к жене, после завершения регистрации своего первого серьёзного предупреждения, – меня отстранили от кладбища, но не отстраняй же меня от своего сердца!.. Неужели ты забыла, что я сделал для тебя!.. Ты шутишь, Клёпа? Иль ты действительно хочешь уйти от меня к этому убогому нищему инженеришке?
– Да! – твёрдо произнесла Клячкина.
– Но отчего ж так и почему? – спросил Клячкин с телячий страстью и его тонкие губы задрожали среди не ухоженных зарослей.
– Потому что он любит меня, – и уткнув припудренный носик в свою пышную белую грудь, продолжала перемещаться по «одноклетчатому уголку», лишённого санузла, собирая разбросанные вещи.
– Но Клёпа, я же люблю тебя сильнее, чем он!
– Я тебе уже как-то говорила. Ну помнишь, когда опустились акции первый раз. Тогда я тебя поставила перед фактом. Вот сейчас говорю второй раз. Я больше тебя не люблю! Так и можешь записать в своём талмуде!
– А как же я? Что будет со мной? Так…, делаю запись о втором серьёзном предупреждении, – и Клячкин, послюнявив чернильный карандаш стал писать.
– Нет уж, ни каких улик! – воскликнула Клёпа.
– Это как же быть без улик, ежели они имеются в наличии?!
– Я не желаю ни каких улик!.. Лучше ешь бутерброд с паюсной икрой, которую я купила на свою заначку! – произнесла Клёпа с душевным надрывом. – Ешь, мерзавец! Ешь…
– Не буду. Оставь меня не благодарная. А!.. – отводя руку жены, завопил Клячкин. – Я хочу умереть!..
Уловив момент, Клёпа засунула бутерброд, в его отверстие под носом, «оросив» крошками и икрой волосатую физиономию мужа. Клячкин отчаянно сопротивлялся, словно его собирались кастрировать. Он дёргался и отводил рот от руки жены с бутербродом, отрицательно мычал и выталкивал языком разваливающейся хлеб, покрываясь крошками и раздавленными липкими икринками.
Перепачканная икрой и хлебными крошками жена наконец сдалась и села на чемодан, но оценив обстановку, через несколько секунд, встала и направилась к трюмо.
– Ты не смеешь голодать!
– Смею! Оставь меня, я без тебя хочу умереть, как мученик и стать святым.
– Тоже мне, святой нашёлся. Ну и валяй – это твоё частное дело. – Клёпа осмотрела себя со всех сторон в большом трюмо, привезённым из последней проданной квартиры и, подправив губной помадой и тушью нужные места, направилась к двери, таща за собой чемодан, с торчащими из-под крышки, признаками нижнего белья.
– Но я же люблю тебя, Клёпа!
– Это уже история из прошлой жизни, а я ухожу в новую!
– Но почему? – вопрошал Мусик Каземирович, дрожащим голосом, подняв свои волосатые ручки.
– Мне так надо!
– Нет, так не надо! – отозвался эхом, пискляво-плачущим голосом Клячкин. – Так не должно быть! Не можешь ты уйти, неблагодарная, если я люблю тебя сильней чем он!
– Могу!
– В таком разе я продолжаю голодать! День буду голодать. Месяц буду голодать, пока не умру! – дрожащим голосом процитировал чьи-то мысли Клячкин и пустил слезу. – Я буду голодать до тех пор, пока ты не вернёшься и не увидишь лежащим на этом, видавшем виды диване, мой молодой красивый труп, покрытый мухами.
– Нашёл чем удивить работника ритуальных услуг, – рассмеялась Клёпа.
– Ты не дооцениваешь моей индивидуальности! – Клячкин сел и, повернув лицо, уткнул свой орлиный нос в пыльную спинку дивана, обиженно засопел.
– Есть надо, а не хлюпать носом, сексуал несчастный!
– Не буду! Вот так умру в одних трусах с опущенными подтяжками и буду лежать на полу-у-у…, пока ты жалкая и мерзкая при том, наслаждаться будешь со своим Шарашкиным котом, – завыл Клячкин, раскачиваясь как старый еврей на молитве, обнаружив в себе признаки зарождающиеся стихотворца.
– Шарашкин, настоящий инженер и интеллигент! – произ- несла Клёпа, – он слюни не пускает!
– А что он пускает? Он же не инженер, а хам – ползучий мерзавец. Вам будет обидно и досадно, что я умер красиво, но вы ответите перед обществом «сексуальных меньшинств». – Услышав это, Клёпа, перед самой дверью, притормозила…
– Ты не имеешь права так говорить о Шарашкине и запугивать нас своими меньшинствами!
– Это почему же?
– Во-первых, я не из пугливых, а во-вторых – у него больше извилин в голове, чем у тебя. Он инженер-интеллектуал и выше тебя, а ты метр с кепкой!
Этого Клячкин уже снести не смог, так как посягнули на его сантиметры. Клячкин резко развернул свою гриву в сторону жены: «Ты вонючий скунс, да к тому же самка! К безмозглому Шарашкину уходишь от меня! Он ростом выше. Ну и что-же. У меня, зато размер обуви значительно больше, и я устойчивее его стаю на плоскости.
– Ты, Клячкин, сексуальный порожняк и дурак! – неожиданно для Клячкина спокойно произнесла Клёпа.
– Ты сексуальной похоти предаться хочешь с ним, – Клячкин опять завыл по волчьи, – ты публичная девка и мерзопакостная при том!
– Ты начал повторяться. Перестать изображать из себя клоуна.
– Почему? – удивлённо спросил муж.
– Плохо получается.
– Какие мои годы, – потренируюсь и будет получаться хорошо.
– Чтобы хорошо получалось надо этому всю жизнь учиться, а ты учиться не любишь!
– Какие мои годы, научусь, – примирительно произнёс Клячкин, осознав, что жена его «расшифровала», – но я много для нашей семьи сделал!..
В момент короткого затишья, неожиданно сверху перегородки, делившей маленькую комнату на ячейки, появилась коротко стриженная голова Квашкина», соседа слева из 13 ячейки общежития «Законников и сексуальных меньшинств, с выпученными мутными глазами от недельного запоя.
Склонившись над Клячкиной, голова посажанная на мощную, татуированную цветными мифическими страшилками, шею, предварительно дыхнув на Клячкину, то ли самогоном, то ли керосином, произнесла: «Вам, милые буржуины из «нулевой ячейки», помочь иль не мешать? И вооще, сознайтесь, наша ячейка вам, вооще, тесна иль вообще не нужна?» – Клёпа от неожиданности вздрогнула и испуганно посмотрела на верх, молча вдыхая «аромат» доселе неведомых ей запахов «духов».
Клячкин, быстро сел на пятую точку и, смахивая с усов и бороды крошки с остатками раздавленной икры от внепланового «ужина», спросил дрожащим от страха голосом: «В каком смысле?»
– В прямом!.. Спать не даёте, козлы и «Закон Моря» нарушаете!
– Да о чём можно говорить со жмотом и отрыжкой капитализма, – произнесла другая голова, соседа Гуаношвилли из 9-ой ячейки общества, бритая под «Котовского», появившаяся справа в знак солидарности с соседом из 13-й. Для доходчивости общения с соседом по перегородке, Гуано использовал тумбочку и, опустив руку, старался прихватить Клячкина за красные подтяжки. Они оба, с учётом своего почти двухметрового роста и высоты данного положения, похоже, относились к Клячкиным с пренебрежением.
– Представляешь, Гуано, мы, с «больной» головой, квасим у себя за их здоровье и не догадываемся, что эти «красавцы», во главе с Мусиком Каземировичем, до сих пор не удосужились исполнить неписанный «Закон Моря», – возмутился Квашкин из тринадцатой.
– Ка-а-кой «за-а-кон мо-оря»? – проблеял, дрожащим от страха голосом, Клячкин.
– Для непонятливых, тупых и убогих, объясняю, – он сделал паузу, – вы, Мусик Каземирович, не законно заселились семьёй к нам и заняли наш «уголок», который теперь нам стал тесен! Кстати, это из-за ваших интересов нас поделили на ячейки, – констатировал сосед из 13-ой, – и без учёта наших пожеланий, вы заняли аж целых две «ячейки общества» от нашей бывшей большой коммунальной квартиры.
– Таким образом, вы, – продолжил мысль сосед из девятой, – для улучшения вашего квартирного вопроса и душевного состояния, кинули нас вместе с соседями, оторвав от нас часть площадей вместе с нашим кислородом! Я правильно излагаю, друган?
– Вполне! – произнёс сосед из 13-ой и горизонтальной распальцовкой подтвердил сказанное, – чем сознательно и сильно обидели нас «законников из сексуальных меньшинств».
– Мы не кии-да-али и ни ко-о-го не обижали, – стуча зубами и заикаясь изрёк Мусик Каземирович.
– Разъясняю тупым и убогим, пока с двухпроцентной скидкой, – ты, со своей «шваброй», не поставил «законникам» и обществу «Сексуальных меньшинств» положенные при вселении ёмкости со спиртными напиткам. Короче, по-французски с вас «Бутыльброд» по-русски или «МАГАРЫЧ» по-французски! А вообще-то настала пора вас потрогать за «вымя».
– Не надо меня трогать, я голодаю, – пропищал Клячкин, уклоняясь от волосатой руки Гуаношвилли, который чуть было не ухватил его за подтяжки.