Послание из прошлого

Однако, рисковать было нельзя.

Несколько раз с улицы раздавались голоса пацанов. Перекрикивая друг друга они звали его во двор:

– Витек! Витька, выходи в футбол! Эй, Витоха! Ви‑и‑ит, ты где там?

Чуть позже его звали лазить на крыши гаражей, потом «в квадрат», и уже ближе к вечеру, когда стало темнеть, градус искушения вырос до неприличия – на школьном стадионе он заметил Лену с двумя подружками. Девочки сидели на скамье и следили за ходом футбольного матча между его, Витькиным двором и двором Лены.

Получается, что он не только предал свой двор и свою команду, но и потерял возможность на правах победителя угостить Лену пирожным «Корзиночка», которое она так любила.

Витя с тоской посмотрел на рубль, сморщившийся на подоконнике, словно старый осенний лист. Потом резким движением задернул шторы и сел на диван.

Попытка занять себя чтением Жюля Верна потерпела неудачу: приключения героев, которые еще вчера казались головокружительными и опасными, теперь вызывали тоску.

Он ждал вечера и программу «Время» по телевизору, где после основной, самой скучной части про достижения партии и правительства последуют спортивные новости.

Конечно же, диктор расскажет об итогах забега, и Витя почти не сомневался, что несмотря на очевидный результат, объявленный на стадионе, победа будет за Шаровым.

Он снова посмотрел на спортивный календарь, будто бы в нем была скрыта некая тайна. Кажется, от его взгляда на майке Шарова уже протерлась дырка, а сам он стал пунцовым – то ли от натуги, то ли от смущения.

Витя погрозил ему пальцем.

– Смотри мне! Не подведи!

* * *

Он слонялся по комнате, прислушиваясь к монотонному голосу диктора программы «Время». В ушах до сих пор звенел голос тети Оли:

– Леня, Ленечка, Леонид, какой молодец этот молодой человек… вот как, Витя, нужно трудится, чтобы побеждать фаворитов. – Она многозначительно молчала, вышагивая по только что политому тротуару, кидала на него быстрые взгляды, будто проверяя, как он себя чувствует. Потом любопытство и азарт пересиливали скромность, и она быстро говорила, нагнувшись к его уху точно так же, как тот мужик с карточкой на кармане нагибался к ее:

– А ты точно слышал… ну… это… – она кивала головой в сторону, боясь произнести запретные слова.

– Да, как пить дать, – отвечал Витя беззаботно и в конце концов возненавидел имя победителя гонки.

В его 6 «б» классе был один Ленечка, по фамилии Архангельский, училка благоволила ему, будто и взаправду видела в нем ангела: все у этого Ленечки получалось легко и непринужденно, тогда как Вите каждая задача, каждый пример, да вообще, кажется, любой шаг давались с огромным трудом.

«Теперь вот и тут…» – подумал он, переступая через прозрачную лужу, на дне которой, словно пиратский клад, плавал… он нагнулся и его охватила внезапная радость. Это был рубль! Целая, настоящая купюра в один рубль! Немного потрепанная, мокрая, с оторванным уголком, но в остальном – если ее высушить и разгладить…

Он быстро поднял банкноту и сунул ее в карман.

Тетя Оля настолько погрузилась в свои мечты, что, казалось, вообще забыла обо всем вокруг.

– А когда будет следующее соревнование? – вдруг спросила она. – Пока не пошла с тобой… а ведь не хотела же! – она театрально вздохнула и продолжила, – … и подумать не могла, что мне может нравиться легкая атлетика. Бег – особенно, – подытожила она, глядя затуманенным взором куда‑то вдаль.

Витя покосился на нее, чувствуя, как прохладная вода от купюры просочилась сквозь карман и потекла по ноге. Он был в светлых шортах и осознание того, что прохожие или, не дай Бог, тетя Оля, а еще хуже – кто‑нибудь из одноклассниц (он, разумеется, представил Лену в спортивном костюме «Адидас») пойдет сейчас навстречу и увидят темное пятно… что они подумают? Ясно что – Витя намочил штаны. Не добежал до дома.

Послезавтра смешная и одновременно страшная весть разнесется по всей школе. Отличник Леня закатит глаза, как он это обычно делает, когда кто‑то из класса не находит ответ в первую же секунду после прочтения задачи.

Хулиган Илья Шкет, причем Шкет была одновременно и фамилией, и кличкой – мелкий, верткий, наглый и самоуверенный пацан – метнет в него самолетик и обязательно попадет прямо в затылок – он это проделывал очень ловко. Тогда весь класс заржет, но слышать Витя будет только один голос – ЕЕ. Голос Леночки Евстигнеевой.

Она сначала поморщится, а потом тихо засмеется в кулачок, впрочем – не со зла, в этом Витя был уверен, а просто так получится, – само собой.

Всю эту картину воображение нарисовало в один миг, и он уже был не рад этому рублю, на который можно купить так много всего вкусного и даже угостить Лену на зависть Шкету, который тоже был в нее влюблен, хотя и не признавал этого.

Витя быстро взглянул на тетю Олю, та шагала быстрее, подстегиваемая невидимой силой.

– В следующую субботу, – сказал Витя.

– Что? Что в следующую субботу? – спросила она, очнувшись.

– Соревнования. Вы же спросили.

– А… да? Ну надо же! Если хочешь, я обязательно с тобой пойду. Даже заранее съезжу и куплю билеты.

– А можно веер? – спросил Витя.

Тетя Оля не сразу поняла его вопроса.

– А то мне жарко, – пояснил мальчик.

Она достала из сумки самодельный бумажный веер из газеты и протянула ему. Витя лениво махнул пару раз и опустил веер на шорты.

Теперь он чувствовал себя гораздо лучше.

– Очень хочу! – сказал он.

Тетя Оля открыла было рот, чтобы что‑то сказать или спросить у него, но встрепенулась и тотчас смолкла. У крайнего подъезда стоял почтальон, Николай Степанович.

– Странно, сегодня же суббота, – задумчиво произнесла тетя Оля и поспешила скорей домой, избегая встречи с мужчиной.

* * *

Втайне Витя надеялся, что Остапенко все же нарушил какие‑нибудь правила. Схватил противника за майку, зашагнул за линию, да мало ли, что можно нарушить… Таким образом, все закономерно, Шаров придет первым, а Остапенко дисквалифицируют. Равновесие восстановится.

Он насилу дождался восьми вечера и когда услышал знакомые позывные «Времени», аж подскочил от нетерпения.

Прослушав нудные и никому не нужные полчаса он узнал, что семьдесят два процента американцев не одобряют воинственную политику Рейгана (и тут же подумал, какое счастье, что он родился в СССР, а не там, в оси зла), что в Воркуте молодая семья Трутневых, у которой родилось пятеро детей, получила пятикомнатную квартиру и автомобиль «Жигули», что бригадный подряд это лучшее достижение народного хозяйства… Витя уже подумал, что спортивных новостей сегодня не будет, когда диктор, лицо которого было словно вырезано из камня, сказал:

– О спорте. Сегодня на Центральном стадионе «Динамо» прошло первенство страны по бегу на пять тысяч метров. Участников соревнования, несмотря на жаркую погоду, пришли поддержать поклонники и любители бега.

Камера показала чашу стадиона, разделенную светом и тенью на две почти равные части. У линии старта замерли уже знакомые Вите спортсмены. Прогремел выстрел стартового пистолета, Витя успел заметить, что Шаров как‑то странно взглянул прямо в экран телевизора – в его, Витины, глаза, будто бы понимая, что мальчик сейчас наблюдает за ним, но в следующий миг картинка исчезла и на экране вновь возникло непроницаемое лицо диктора.

– В упорной борьбе за первое место, которое дает право участвовать в международных стартах, победи… поб…

По экрану побежала рябь, звук исказился, и Витя кинулся к окну, потому что причиной помех могли стать птицы на антенне, либо же какой‑нибудь радиолюбитель, который устанавливая собственную конструкцию, задел и повредил кабель.

Витя распахнул створку, дважды ударил ладонью по карнизу – этого обычно было достаточно, чтобы спугнуть пернатых.

Он вернулся к телевизору, изображение восстановилось, и диктор теперь казался еще более мрачным. Он сидел там, в студии, глядя в объектив телекамеры и молчал. Потом кивнул кому‑то, по лбу пролегла глубокая морщина и заговорил вновь.

– Дорогие телезрители, в Останкино случились технические неполадки. Мы проносим извинения за сбой в телевизионной трансляции. Вернемся к чемпионату СССР по бегу на пять тысяч метров. В этом соревновании победил бегун, выступающий под номером тридцать четыре Леонид Остапенко. Илья Шаров под номером один пришел вторым и замкнул тройку лидеров Андриан Ветров, номер двадцать три.

В городе Краснодар состоялись соревнования по гиревому…

Дальше Витя уже не слушал. Он ринулся в комнату, чуть не сбив возникшую в проеме маму.

– Витя! Что случилось?!

Он схватил лежащий на подоконнике рубль, в прихожей натянул фирменные кеды «Два мяча», которые мама достала где‑то с огромным трудом и крикнув ей – «Наши проигрывают! Надо успеть!» – выбежал стремглав из дома.

Матч они проиграли со счетом «1:4». Единственный гол забил Валик Кривошеев, паренек из соседнего подъезда, – и то в пустые ворота, когда победители, громко вопя и радуясь, столпились у центра поля. Они со смаком пили зеленый Тархун – его запах и ароматный вкус Витя буквально чувствовал на губах.

Проигравшая команда быстро разбежалась, а Лена с подружками медленно удалилась за школу – ее дом был где‑то там, большой и новый двенадцатиэтажный небоскреб.

Витя смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом и горечь разочарования застилала, жгла его глаза. И хоть сам себе он в мыслях повторял, что это всего лишь пыль, и глаза слезятся из‑за нее, в глубине души он знал, что никакая это не пыль… и так будет повторяться всякий раз, пока он не выиграет. Пока не докажет ей, что способен на большее, достоин, чтобы она взглянула в его сторону…

* * *

– Все случилось так, как вы сказали, – тихо сказал Витя в микрофон. Перед этим он трижды проверил, что мама спит и спит крепко. Он прошел мимо ее кровати, немного постоял, потом уронил на пол набор открыток с видами города – но мама никак не отреагировала. Она что‑то шептала во сне, неразборчиво и быстро – Витя всегда боялся этого шепота, ему казалось, что кто‑то потусторонний, какая‑то злая сила в такие моменты говорит устами мамы, но сейчас ему было не до суеверий.

И все же он замер, прислушиваясь. Через минуту раздались нечеткие, как бы растворяющиеся во времени и пространстве слова: «Леша, Лешенька, уходи, уходи… опасно… все хорошо… я тут, я с тобой… не умирай… пожалуйста…»

Она вся напряглась, потом всхлипнула и как‑то обмякла.

Ни жив ни мертв, Витя стоял у кровати, боясь шевельнуться.

Но мама больше не произносила ни слова.

Он прокрался в свою комнату, прикрыл дверь, подсоединил магнитофон к сети, воткнул штекер микрофона, и, включив запись, произнес настолько тихо, насколько это было возможно:

– Шаров проиграл. Остапенко пришел первым. Я был на стадионе с тетей Олей и потом посмотрел программу «Время». Но… это невозможно… как он мог пропустить соперника? – произнес Витя, чуть повысив голос с заметной обидой в тембре.

Под одеялом было жарко, пот струился с него ручьем, простыня промокла насквозь, но других способов обеспечить хоть какую‑то шумоизоляцию он не придумал. Если бы сейчас в комнату зашла мама, Витя вряд ли смог бы ей объяснить, чем занимается.

Он помолчал, вслушиваясь, как крутится бобина на магнитофоне и шелестит тонкая, шоколадного цвета пленка, связывающая его с неведомым собеседником.

А что, если отец не просто так хранил эту пленку в шкафу? – подумал он. Что, если он спрятал ее в самый низ шкафа с какой‑то целью? – но тут же отбросил эту мысль.

Он постарался до мельчайших подробностей вспомнить прошедший день и принялся описывать его своему визави. Витя рассказал, как решил найти спортсмена, которому грозило поражение и предупредить его. Как Шаров выслушал его, но, скорее всего, не поверил.

И как потом на трибуну поднялся какой‑то странный мужчина и что‑то выспрашивал у тети Оли. Будто бы ему показалось, что мальчику жарко и он должен осведомиться о его здоровье. Конечно же, по мнению Вити – это была полная ерунда. Настоящие его намерения, в этом Витя уверен – были совсем другими и будь Витя один, ему точно несдобровать. Но тетя Оля на вид довольно грозная женщина и этот мужчина в конце концов ушел.

Что ему на самом деле было нужно, Витя так и не узнал.

Зато после окончания забега услышал от маленького мужчины в сером костюме, что ставки были сорок к одному. И хотя Витя не знает, что это такое, однажды по телевизору в американском фильме про скачки говорили похожие слова.

Но на стадионе не было никаких лошадей, – недоумевал Витя.

В конце он добавил, что в следующую субботу тетя Оля хочет опять пойти на стадион и спросила его, «…кто может прыгнуть выше непобедимого Лескова?», – спросила она. «Как думаешь, есть ли такие?»

Витя не знал ответ на этот вопрос.

Сказав все это, Витя испугался, что наговорил много лишнего, но как стереть уже сказанное – не знал. На магнитофоне было несколько кнопок, назначение которых он точно знал, как например, красная кнопка записи, две кнопки перемотки и вторая слева – кнопка воспроизведения. Другие же клавиши, тумблеры, регуляторы оставались для него темным лесом.

Кнопки «Стереть» или «Удалить» среди них точно не было.

В конце своего рассказа он, чуть помедлив, добавил о проигранном матче команде соседского двора. Хотел сказать про Лену, излить горечь неведомому другу (ему почему‑то казалось, что это все‑таки друг), но не смог. Не смог пожаловаться. Решил, что это не по‑мужски – просить помощи в таком деле.

Он справится сам.

* * *

Витя решил не спать эту ночь и во что бы то ни стало дождаться ответа. Любого ответа. Он слабо верил, что дождется. С каждой минутой в нем крепла уверенность, что все произошедшее – лишь игра его воображения. В конце концов, у него даже не было доказательств, что кто‑то ему отвечает. Новая запись стирала старую. Когда он записал свой ответ, запись голоса далекого незнакомца пропала…

Тут Витя вдруг вспомнил, что на пленке – будто бы окружая голос незнакомца, была слышна какая‑то музыка, песня. И песня эта, была настолько странной, что он даже не мог в точности ее описать.

Его как молнией прошибло.

Что же там играло? Он попробовал напеть мелодию. По радио такое точно не передают, во всяком случае… Может быть… – Витя похолодел, – ему удалось поймать вражеские голоса? Голос Америки или Радио Свобода. Он, конечно, слышал, что вражеские голоса существуют, но, чтобы воочию услышать их…

Он с сомнением взглянул на серебристый прямоугольник магнитофона и отверг эту идею. Все‑таки, вряд ли. Этот аппарат не может улавливать радиоволны, – подсказал ему внутренний голос. – У него даже антенны нет.

Вряд ли это могло быть старой, отцовской записью, не до конца затертой новой. Папа слушал Высоцкого, Окуджаву, а тут же…

Тогда что?

«Черный папин танк… черный папин танк»… – речитативом зашептали его губы и тотчас он увидел страшную безликую громадину, надвигающуюся прямо на него сквозь пространство и время.

* * *

Он очнулся подле письменного стола, когда на дворе начало светать. Дернувшись, Витя испуганно оглянулся – но в квартире стояла тишина. За окном уже начали перекличку птицы и розоватый рассвет пробовал на вкус мягкое полотно молочного тумана, расстилающегося над спящим городом.

Витя поморгал заспанными глазами, словно не понимая, где находится, потом зрение его сфокусировалось на магнитофоне и постепенно он вспомнил весь прошедший день, странный забег на пять тысяч метров, помехи в телевизионной трансляции, проигрыш соседскому двору и небрежный кивок Лены – все это пронеслось перед его мысленным взором быстрее молнии.

И тогда же он осознал, что наговорил на пленку много лишнего, слишком много! Чем, конечно же, навлечет беду не только на себя, но и на маму, и – вероятно лишится не только магнитофона, но и обещанных мамой коньков на Новый год.

Рука его дернулась и потянулась к бобине. Размотать и порезать на мелкие кусочки, пока никто не услышал! – пронеслась в голове мысль.

Он взял пальцами за края пластикового круга, потянул его на себя, чтобы немедленно уничтожить вещественное доказательство, но другой рукой, удерживая магнитофон, чтобы тот не упал, нажал кнопку воспроизведения.

В ту же секунду раздался голос и Витя почувствовал, как волосы на его голове встают дыбом. Он попятился задом, пока не уперся в стену и не осел на ватных ногах.

Слова, прозвучавшие сквозь шуршание и треск, были настолько далекими и странными, что он тут же покрылся мурашками с ноги до головы.

– Прежде чем ты уничтожишь пленку, просто прослушай ее до конца.

Теперь, совершенно точно, он узнал этот голос.

Его собственный голос, только повзрослевший, уставший и бесконечно одинокий.

Глава 9

2010 год

После похода к участковому, Виктор прилег, чтобы осмыслить случившееся и слегка задремал. Ему приснился сон, который постоянно снился ему в колонии.

Он находится на стадионе «Динамо», чашу которого ровно пополам делит свет и тьма. Едва различимые на противоположной стороне арены фигурки бегунов, двигаются почти синхронно, как марионетки. Странный мужчина, наклоняющийся к тете Оле так близко, словно он желает ее поцеловать… или схватить зубами за шею, и, наконец, три быстрых удара гонга, возвещающих последний перед финишем круг.

Шаров оглядывается, однако резкая тень позади мешает уловить рывок соперника, который, будто демон, возникает из тьмы и как одержимый, несется к финишу, прилагая для этого поистине нечеловеческие усилия.

Взмах флажка арбитра… Резкий свисток…

Стремительная тень заволакивает стадион. Витя встает со своего места, чувствуя, как шорты от жары прилипли к пластиковому сиденью.

Ни ветерка, ни дуновения.

Он оглядывается на тетю Олю, думая, что это ее тело отбрасывает такую густую, почти черную тень, но женщины нигде нет.

Стадион абсолютно пуст.

Ровные ряды сидений уходят влево и вправо насколько хватает глаз и от этой картины ему становится страшно.

Огромное светодиодное табло, до того момента пустое и застывшее, вдруг озаряется ярким светом.

Витя все же силится разглядеть победителя: вытягивает шею, часто моргает, будто бы тьму можно прогнать взмахом ресниц.

Невыносимая ватная тишина окружает его и как он ни старается, разглядеть победителя не удается.

* * *

Пронзительный звонок заставил его выпрыгнуть из груди.

Он резко вскочил, озираясь – чаша стадиона исчезла, вместо нее непонятно откуда взялась тесная конура – здесь не было ни белого, ни черного, ни тьмы, ни света – все выглядело одинаково серым, таким, что поначалу Виктор лишь дико вращал глазами, пытаясь понять, где находится.

Через минуту, когда сознание с трудом совместилось с реальностью, он понял, что кто‑то звонит в дверь.

Виктор медленно поднялся, будто боясь расплескать еще клубившиеся в голове обрывки странного сна и вышел в прихожую.

Лязгнув замком, он поймал себя на том, что забыл посмотреть в дверной глазок.

Но кто и что у него можно украсть?

Усмехнувшись, он откашлялся, прочистив горло, и открыл дверь.

– Витя… – в темную створку просунулось худое изможденное лицо тети Оли. Она смотрела робким, виноватым взглядом и он не узнавал в ней ту прежнюю, боевую тетю Олю, которую знал. – Витенька, извини, что беспокою… у меня свет дома погас… старый утюг, зараза, давно надо было его выкинуть… Ты не посмотришь, я в этом совсем ничего не смыслю…

Виктор кивнул, сунул ноги в шлепанцы и не запирая двери, пошел за женщиной.

Извечная проблема нашего дома, – подумал он. Мама сама умела менять пробки, а он в старших классах научился делать жучки, хотя свои знания применил всего один раз, едва не спалив весь дом. Выручил все тот же почтальон, Николай Степанович.

Воскресным вечером во время стирки выбило пробки, пропал свет, а запасных, как назло, не было. Он быстро соорудил жучок, вынув сгоревшую пробку, примотав к ее концам медный провод по верху и закрутив назад. Откуда он это узнал? Все очень просто – те самые гаражи, по крышам которых он так любил лазить с пацанами. В крайнем, у самого забора ряду, где огромные кусты бересклета и калины скрывали дыру в сетке, через которую можно было попасть на территорию, практически дневал и ночевал странный мужичок, которого все звали Гром. Витя не знал как его зовут по имени отчеству и стеснялся спросить. Да это было и не нужно. Все звали его дядя Гром. Низенький и коренастый, весь в бородавках, с приплюснутым, как у жабы лицом и жиденькими волосками, выбивающимися из под засаленной кепки. Поговаривали, что на груди у него татуировка молнии точь в точь повторяет огромный шрам, похожий на молнию. Оттого и кликуха пошла. Но Витя никогда не видел этого и не хотел бы увидеть.

Отвратительный на вид, производящий самое ужасное впечатление при первой встрече, он, тем не менее, был добрым, хотя и немногословным мужиком. Он‑то и показывал пацанам всякие полезные, бесполезные и даже опасные штуки при случае, приговаривая: "В жизни всякое пригодится…"

Чем он там занимался, постоянно чумазый и грязный, в своем гараже, больше похожем на берлогу, заваленном горами инструментов, мотками проводов, электрическими приборами, о назначении которых можно было только догадываться, Витя не знал, да и не задавался этим вопросом.

Мама всплеснула руками, когда в дом вернулся свет, а барабан стиральной машины снова начал вращаться.

Утром Витя ушел в школу, мама на работу и только Николай Степанович, разносивший газеты, почуял неладное. Он позвонил в дверь тете Оле и так как у нее был ключ от квартиры Крыловых (а запах гари шел именно оттуда), – благодаря всем этим довольно банальным обстоятельствам, пожар удалось предотвратить.

Виктор вошел в квартиру тети Оли со смешанным чувством. Воспоминания тут же нахлынули на него, но тех самых ощущений не было и в помине. Словно ушло что‑то очень важное, близкое, уютное, родное.

Ушло навсегда.

Он потряс головой, смахивая наваждение.

– Держи, вот, – тетя Оля сунула ему в руку пробку. – Раньше я Машу просила, сама как огня боюсь электричества, – виновато сказала она.

Виктор быстро поменял пробки, щелкнул выключателем и комнату заполнил неяркий желтоватый свет.

Он обвел взглядом жилище тети Оли, в котором провел чуть ли не больше времени, чем в собственной квартире и не смог удержать вздох разочарования.

– Господи… – прошептал он.

От прежнего уюта не осталось и следа.

Продавленный диван, застеленный кое‑как дырявым, полуистлевшим пледом, одним краем стоял на кирпиче, а другим на сморщенных словно от боли книгах.

Югославская стенка, гордость тети Оли, стояла на месте, но вид у нее был совершенно удручающий – некогда идеально ровная, лакированная поверхность теперь вся была испещрена какими‑то вздувшимися пузырьками, похожими на волдыри и покрыта странным белесым налетом.

С люстры, которая светила одной полуслепой лампочкой, свисала тонкая нить паутины. Она медленно левитировала в воздухе, вызывая ощущение болезненной летаргии, в которую по неведомой причине оказалась погружена не только квартира, но и сама ее хозяйка.

А еще этот… запах. Витающий вокруг, въевшийся в старые обои, мебель, побелку на потолке…

Виктор прекрасно знал, что именно так пахнет.

Угасание, старость, смерть…

Тетя Оля будто не замечала перемен в ее жилище, да и в ней самой тоже.

Она чуть заметно улыбнулась и развела руками.

– Ну вот, теперь можно жить.

– Да уж, – медленно произнес Виктор. – Но…

Он решил не заканчивать свою мысль. Не спрашивать у нее, что произошло. Вместо этого, он положил руку на ее худое костлявое плечо и сказал:

– Всегда рад помочь, тетя Оля. Если что, заходите. Я пока не нашел работу, так что, сижу в основном, дома.

Она закивала и если бы раньше обязательно позвала его пить чай со свежими пахучими пирожками с картошкой, капустой и печенкой, то теперь лишь кивнула и, взяв за локоть, проводила до порога.

И только там, когда дверь за ним почти закрылась, произнесла:

– Шаров‑то теперь участковый наш. Помнишь его?

Виктор вздрогнул, словно ему дали пощечину.

Он обернулся, но тетя Оля как‑то странно засуетилась, слегка подтолкнула его вперед и приговаривая, что «надо еще успеть в церковь сходить, да потом в магазин молока и хлеба купить», закрыла дверь.

Совершенно ошеломленный, Виктор зашел в свою квартиру, закрыл дверь и привалился к косяку.

Что с ней случилось? Что произошло? Может быть, Николай Степанович всему виной? Несчастная любовь даже в зрелом возрасте способна сломить и перемолоть, дать пинка, обескровить и лишь рассудка, но… на тетю Олю это не похоже.

Во чтобы то ни стало, он решил найти почтальона и узнать какие‑нибудь детали.

Присев на кровать, он долго смотрел на магнитофон, прокручивая в голове послание, которое получил ночью.