Последняя кукла Питера Страубе. Мрачная сказка на грани фантастики
Да, главный комиссар и бургомистр города Рюгге охотно привлекал к делу защиты общественных интересов самые последние изобретения техники. То же самое электричество, например, по приобретенному им патенту, отбиралось из атмосферы целой сетью сложной конструкции башен, установленных приезжими инженерами за баснословные деньги. Кстати, на этот проект оказалась потрачена половина реквизированных ранее средств граждан Остландии. И если разговор зашел о денежных тратах, то на стену ушла ровно четверть, и еще четверть на организацию общественного досуга. Но траты, как говориться, оправдывали себя. Жители Рюгге получили, кроме прочего, освещение улиц и центральный водопровод, параллельно с канализацией. Но все эти «блага» могли исчезнуть в мгновение ока, если бы остались без главного покровителя и вдохновителя – Людвига Шмауса.
Боясь покушений, а король Фердинанд был готов на любые, самые подлейшие подлости, гер Шмаус заточился в Шлезвигском замке, и обезопасил себя личной охраной. Такой же не веселой во всех отношениях участи он подверг своего сына. Ведь как не надежна была защита, но за все время правления Главного комиссара, на его жизнь было устроено шесть покушений! В среднем по одному за два года.
Первое он помнил отлично. Произошло оно в поле, когда Людвиг стоял палаточным лагерем перед королевскими карательными войсками. Ночью, командующий подослал к нему диверсантов. Профессиональные убийцы сумели пробраться к Людвигу Амадею в палатку. Произошла короткая, но кровопролитная схватка, в ходе которой отставной майор лишился правой руки, а нападавшие были убиты. Подоспевшие на подмогу товарищи лишь созерцали холодные трупы.
Увы, в то далекое время, гер Шмаус был еще молод и полон жизненных сил. Теперь же, – другое дело.
А дело в том, что правда, – это самая страшная вещь, какая существует на свете. Она старит человека, и даже может сломать. Против нее ни войны, ни эпидемии, ни революции в отдельно взятой стране, не стоят, практически, ничего. И что интересно, ее боятся как проигравшие, так и победители. Проигравшие ищут себе оправданий; победившие пытаются скрыть на какие жертвы пошли ради победы. В итоге мы имеем две, а может и более псевдоисторических «правд», плохо укладывающихся в общечеловеческую историю.
А Шлезвигский замок был нашпигован скелетами. В каждой стене; в каждом эркере; в каждом шкафу, хранилась какая-нибудь зловещая тайна. В этой нише, к примеру, была замурована бедная горничная, понесшая от герцога Бранденпупского; из этого эркера шагнул на булыжную мостовую один из отвергнутых почитателей эрцгерцогини Гольфштанской; в этом шкафу для носильных вещей, был символично задушен собственным шарфиком кронпринц Хокенбрюкен, гостивший в замке по приглашению герцога Шлезвига. И это вполне естественно, что очередной житель старинного замка, а их как видим, было немало, постарался внести свой посильный вклад в увеличение их дьявольской численности.
В глухом подвале северной башни была устроена настоящая пыточная. О существовании оной, после ликвидации прежних хозяев, знали лишь два человека во всей республике. Сам гер Шмаус, и его верный палач Франц гер Поппен. Палач, кстати, был единственным государственным служащим. Все высокие должности, такие как советники или министры, Главный комиссар успешно совмещал в единственном лице, – своем собственном. И в этом была определенная логика. Нет министров, – нет казнокрадства и взяточничества. Государство, – это я, любил говаривать Людвиг. И с этим тезисом многие соглашались. А если не соглашались, то в двадцать четыре часа выдворялись за пределы республики.
Но вернемся к нашей «зловещей» и «пытошной». В свое время, её особым секретом стали трое безответственных горожан: трубочист Томас Крюгер, кузнец Питер Фальк, и артист бродячего цирка, ликвидированного известным декретом Главного комиссара, фамилии которого так никто не узнал. Трубочист, сидя в одной из труб замка, стал свидетелем секретного разговора, касаемого самой строгой государственной тайны. Вряд ли это произошло случайно, ибо такие совпадения, при наличии в Шлезвиге трех десятков не чищеных дымоходов, в принципе не возможны. Кузнец, как позже выяснилось, на основании полученных сведений организовал секретный кружок, с целью произвести в самом ближайшем будущем государственный переворот. Циркач же был обвинен в том, что агитировал ни в чем не повинное население примкнуть к обозначенному кружку и, в перспективе, восстать против самоназначенного автократа. Конечно, удачно разоблаченные бунтовщики не были единственными пациентами инквизиторской комнаты. Через нее, как вы понимаете, прошли многие уважаемые здесь люди… Заключенным давали лишь воду, и три корочки хлеба, что не позволяло им умереть окончательно. Но не многие выживали.
Этих троих держали по одиночке в каждой из башен, каковых насчитывалось четыре. Северная, как упоминалось выше, была занята комнатой для допросов. Но подвалы западной, южной, и восточной, были совершенно свободны! Если бы кому вздумалось освободить изможденных мятежников, то пришлось бы изрядно побегать. Протяженность крепостных стен, соединяющих башни, со всеми ее заворотами и переходами, равнялась не многим менее тысячи футов, что в самом приблизительном пересчете составляло почти половину римской мили. А если участь протяженность всех подъемных мостов внутри замка и винтовых лестниц, то можно уложиться и целую. К тому же, не имея подробного плана, в сих нескончаемых лабиринтах немудрено заблудиться. Сам гер Шмаус плутал в них первое время, пока не освоился.
Таким образом, бремя забот и нескончаемых страхов изменило этого человека до неузнаваемости, что среди прочих «скелетов» составляло самую главную тайну. Государственной важности, разумеется.
Из донесения AOS V.D.
Надо бы заскочить домой. Похвастаться перед супругой своим новым приобретением. Но каким образом авто достался ему он, конечно же, не расскажет. И это не будет враньем. Он просто не скажет всей правды. И жена поверит, куда ж она денется.
Дорога заняла не более десяти минут, ибо попутные автомобили предпочли не соревноваться с ним в скорости. Лихо притормозив у подъезда, Володя птицей влетел на второй этаж родимой хрущёвки. Ключ без помех вошел в замочную скважину. Данилов тот час очутился в узеньком коридоре квартиры.
Первое, что он увидел, это черные лакированные ботинки, аккуратно стоявшие на обувной полочке.
– У нас гости? – выкрикнул он, сбрасывая промокшие кроссы в угол.
Он хотел было заскочить в туалет, но в дверном проеме, ведущем из коридора в гостиную показалась голова жены. Ее лицо выражало упрек. Данилов почуял неладное. Вытянув шею, он пытался заглянуть в комнату, но супруга преградила ему дорогу. Все, что он увидел, это край расправленного дивана, с накинутым на него одеялом. Поверх одеяла лежала нога. Голая, сука!
– Ты? – прошептал одними губами Данилов.
Света сделала шаг навстречу, скрестив на груди руки. На ней не было ничего! Данилова бросило в жар. Чувство несправедливой обиды обожгло его сверху до низу. А еще, он почувствовал себя персонажем скверно написанной пьесы, в которой главный герой возвернулся не вовремя.
Жена все так же стояла перед ним, не давая пройти в комнату. Он хотел ее отодвинуть, но вдруг отчаянно расхотел прикасаться, словно испугался испачкаться. Комок подступил к горлу.
– Я в туалет зайду, – тихо сказал Данилов.
– Пожалуйста, – брезгливо сказала она.
Расстегнув брюки, он долго стоял над унитазом, тупо уставившись в его белое чрево. Не спрашивая разрешения, крупные слезы, одна за другой, беззвучно катились из его глаз. Он поднял голову к потолку, и те полились по щекам. В зеркале он случайно увидел свое отражение. Жалкое зрелище. Данилов чуть не завыл, но опомнился. Надо взять себя в руки. Открыв воду, подставил лицо под прохладную освежающую струю. Как бы там ни было, нельзя, чтобы предательница видела его слез.
Выйдя из ванной, он кое как обулся в сырые кроссовки. Тут же почувствовал на себе взгляд жены, и поднял голову. Та успела облачиться в легкий халат и, стоя у входной двери, смотрела на него молча, но с вызовом. И что ты будешь сейчас делать? – словно спрашивала она.
Данилов не знал, что сказать и что сделать. Ему вновь стало так жалко себя, что глаза повторно наполнились влагой.
– Пусти, – сказал он.
Жена, нехотя, отступила.
Данилов пулей вылетел из подъезда.
Закрывая лицо как последний ворюга, прыгнул в машину. Долго сидел, повернув ключ. Бабки, сидевшие на скамейке, с пристрастием разглядывали его сквозь стекло, и подозрительно перешептывались.
Кое-как вырулив со двора, он проехал сто метров, и встал на обочине. Уткнувшись в кожаный руль, тихо завыл, пуская слюну на помятые брюки. Ну, почему? и За что? – два вопроса крутились в его голове, не находя выхода.
Так он просидел, пока совсем не стемнело.
*
Когда они делали это впервые, Володи хватило на пару движений, а Светлана больно ударилась головою о книжную полку, висевшую у него над кроватью. Она ушла в ванную комнату, где тихонечко плакала. Забравшись вместе с ней в ванну, и открыв кран, Данилов заботливо вытирал ее маленькие слезинки, и смотрел, как в сливное отверстие утекали вместе с водой красные капли. И в тот момент у него странно щемило сердце. То ли от ложного ощущения вины, то ли от осознания необходимости сделать маленькую, но такую необходимую подлость. Глупец! В свои двадцать с хвостиком лет он считал предательство самым тяжким грехом, и не мог переступить через принципы. Да, он был честным в большей степени, чем наивным. Именно был. Через две недели он сделал ей предложение, и Светлана ожидаемо согласилась. Наверняка любила его.
И до сей поры Данилов глупо считал, что они оба счастливы.
Володя очнулся, почувствовав холод и резкую боль. Что же мне делать? – подумал он, – Домой нельзя; к родителям – тоже; остается другая женщина. К счастью у него, как и у всех, была еще и любовница.
Повернув ключ, он дал по газам, не позволив мотору прогреться.
*
Он познакомился с Верой, когда в очередной раз поругался со Светой, и колесил по ночному городу в поисках приключений. Сблизившись самым простым и естественным способом, тут же в машине, молодые люди пришли к общему знаменателю, что у них много общего. Она понравилась ему за свои здравые рассуждения о смысле жизни и стремлении к счастью. Да и сам он, к тому времени, уже не останавливался ни перед какими условностями в достижении оного: врал, предавал, выкручивался.
Да, со временем взгляды человека меняются. Отвратительное становится вполне терпимым; глупое – не лишенным оригинальности; наглость сродни второму приданому. И Володя не был тому исключением. После многих безуспешных попыток оседлать Эверест, он удачно переболел юношеским максимализмом.
А что же Вера? Дождавшись развода от мужа, ушла от него, и воспитывала ребенка одна, снимая крохотную комнатушку рядом с Заводом металлоконструкций. Ушла, устав от бесконечных измен и часто возникающего безденежья. Данилов время от времени наезжал к разведенке, заваливая продуктами или малюсенькими подарками. Вера встречала его как желанного гостя. По крайней мере ему так казалось.
А чуть позже, когда Сонечка – ее дочка, видела десятые сны, они с Верой занимались любовью. Хорошо, как по нотам. Не торопясь, наслаждаясь процессом. Лишь тонкая занавеска между кухней и комнатой, а также металлическая кровать со скрипучей панцирной сеткой, оказались безоговорочными помощниками их обоюдного и окончательного грехопадения.
Это всего лишь интрижка на стороне, – думал Данилов тогда, – очередной роман, хотя и очень красивый. А Вера? Вера – всего лишь любовница.
О, как ему нравились ее длинные волосы; тонкие музыкальные пальцы; изящные икры. Еще он очень любил разглядывать Веру со стороны, когда она этого не замечала. Он снимал ее своеобразным рапидом, чтобы откладывать в памяти. Взмах руки, поворот головы, и так далее. Сзади особенно хороша была попка. Особенно, когда он прижимался к ней обнаженной, благоухающей. А еще она красиво стонала. Не в пример его Свете, которая все делала в гробовой темноте и молчании.
*
Увидев Данилова в таком состоянии, мать-одиночка без лишних вопросов уложила его в постель, и напоила горячим чаем с малиной. Потом дала валерьянки. Данилов расслабился, и его боль притупилась. Всю ночь он пролежал под одеялом не шелохнувшись, а Вера согревала его своими объятиями.
В пять утра он поднялся, и молча сидел на маленькой кухне, отгороженный занавеской. Чуть позже встала и Вера. По ее виду можно было сказать, что она так же плохо спала. Выпив чаю и, поцеловав Данилова в щеку, она ушла на работу, не забыв проверить дочурку.
Еще через час проснулась девчушка и, увидев Данилова, широко заулыбалась знакомому дяде.
– Привет, заяц, – ответил негромко Володя, прогнав с лица маску великой печали и безысходности, – Как дела?
Ребенок принялся с азартом рассказывать ему о своих куклах, школьных занятиях, и так далее.
– Подожди-подожди, тараторка! – усмехнулся Данилов, – Твоя мама просила напоить тебя чаем. Это во-первых. А во-вторых, проверить уроки. Так что, давай, слазь с постели.
– Хорошо! – кивнула Сонечка, отбрасывая одеяло.
Они сидели за маленьким столиком, накрытом цветастой клеенкой, и пили заварочный чай. Глядя на девочку, он совсем не слушал, что она говорит, погрузившись в свои скорбные мысли.
Как странно, – раздумывал он, – Со Светой они прожили чуть меньше десяти лет, но так и не завели собственного ребенка. Она очень хотела, но Данилов всячески избегал этой темы. Думал, что рано. Хотел пожить в свое удовольствие; встать на ноги; заработать побольше денег. Потом стал загуливать на сторону. И сам не понял, как это произошло, потому случилось сие очень быстро и неожиданно. Потом как прорвало, и понеслось… Данилову приходилось врать благоверной почти каждый день. Так можно ли считать это отправной точкой, после которой нетяжелая жизнь Данилова обросла большими проблемами и покатилась в обратную сторону?
Но не один же он такой злодей и обманщик. Супруга, к примеру, ни разу не обманывала его? Обманывала! Хотя бы тот случай с анализами эякулята…
Данилов проверил у ребенка уроки, и проводил девочку в школу, предварительно заплетя ей косичку. Заплел не слишком умело, как мог, но это заставило его почувствовать себя Робин Гудом, и даже героем. В глазах маленькой девочки, разумеется.
Интересно, чего я боялся, когда не хотел зачинать ребенка? – бурчал про себя Данилов, – обузы? ответственности?
Он тут же вспомнил, как в последнее посещение Сонечка рассказывала ему о том, как папа приходил домой пьяный и кричал на ее маму. Как она, Сонечка, убегала в другую комнату и пряталась под кроватью, чтоб отец ее не нашел.
– Ты же была совсем маленькой, – говорил ей Данилов, – неужели все помнишь?!
– Помню, – отвечала она, – и буду помнить всю жизнь. Папа был злой, и бил маму.
Девочка плакала, а он вытирал ее слезки и приговаривал, чтобы она успокоилась:
– Такого больше не будет, я обещаю…
Тогда Соня подняла на него глаза, полные слез.
– И ты не сделаешь нам ничего плохого, как папа?
– Нет, конечно же.
– Почему? Потому, что любишь нас?
Данилов не мог сказать «да», поэтому просто кивнул.
Несколько слов о фарфоре
Если подумать, то фарфор – материал не практичный, и достаточно дорогой. Если речь не идет о массовом производстве, а об одной единственной голове, паре ручек и ножек, то о нем лучше забыть. Возиться со все этой глиной, размельчением в порошок кварца и шпата, а также с помолом пережженных костей, процесс затратный и долгий. Потом нужно все замешать, процедить, и залить в какую-то форму. Потом ждать, когда на стенках формы появится «черепок» достаточной толщины, ведь в процессе дальнейшей просушки он может уменьшится. Далее, в процессе первого обжига, нужно в поте лица работать мехами целые сутки, и одновременно следить за тем, как бы тот полусырой черепок не треснул, или того хуже – деформировался по причине неравномерного испарения влаги. Потом, если заготовка осталась целой и хорошего качества, ее требовалась раскрасить, и повторно обжечь в печи при более высокой температуре. Здесь, опять же, необходимо поработать мехами, но более интенсивно. И температура повторного обжига должна быть намного выше. Конечно, для искусного мастера, такого как Питер, перечисленные этапы работы не могли вызвать особенных затруднений, но загвоздка заключалась в другом. Своего помощника у старика не было, а его руки и натруженная спина уже не могли выдержать серьезных нагрузок по причине почтенного возраста. Лет десять – пятнадцать назад, о чем упоминал в разговоре гер Шмаус, он еще мог, а теперь – нет, извините. Можно попытаться нанять пару-тройку бездельников, чтобы крутили меха, но как их найти в развращенном безделием городе?
Так размышлял старый мастер, пока трудился над туловищем. И этот процесс был не менее трудоемким, потому как внутренняя начинка была сродни сверхточному механизму часов, со всеми его шестеренками, камнями, пружинами, и даже вилками.
Как поступить, – думал он, – ведь в данном случае, моя кукла не будет в качестве украшения мирно стоять на полке, где ее не достанут проклятые дети, а будет интенсивно ими использоваться. Дети жестоки. В своих играх они с легкостью переходят ту грань, которую взрослые называют насилием. Отломать руку, или уронить куклу на пол, чтоб посмотреть, а не отвалился ли у нее фарфоровый носик, дело привычное.
Закручивая очередной винтик, гер Страубе обомлел, а потом просиял. Ему в голову пришла ошеломительная идея. Что будет, если вместо фарфора сделать куклу из…
Из донесения AOS V.D.
Володя взбежал по лестнице и, очутившись рядом с знакомой дверью, замер, с трудом сдерживая дыхание. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. И то вряд ли было одышкой. Скорее – страхом от неизвестности. Там, за дверью, его могло ожидать все, что угодно. Но лучше бы, чтобы супруга была одна. В это время она обычно только готовилась идти на работу, и Данилов рассчитывал застать ее дома.
Ах, как бы хотелось, чтобы вчерашнее происшествие оказалось неправдой. Вот сейчас он снова отворит дверь ключом, и Светлана встретит его на пороге, и улыбнется ласково, и обнимет. Как раньше, как тысячу раз до этого… Но вешалка в прихожей оказалась пуста.
Не снимая кроссовок, Данилов прошел в гостиную. В ней кавардак. Впрочем, как и везде. На кухне, во второй комнате, в туалете, – повсюду в беспорядке валялись осколки его прежней никчемной жизни. Оборванные шторы; горшки с цветами, разбитые в дребезги; перевернутые стулья; разбросанные книги; сорванные со стен и растоптанные фотографии; хрустящие под ногами осколки посуды. А еще ему на глаза попалась желтая кофточка, которую он подарил Свете, когда они только встречались. Разоренное войною гнездо.
Перевернув стул, Данилов сел на него посреди комнаты, и закурил. А чего он мог ожидать? Торжественной встречи с цветами? Нет, в том мире, где он живет, чудес не бывает.
Неожиданно зазвонил телефон. Данилов кое-как отыскал его среди кучи разбитого хлама. Его грязно-белый пластмассовый корпус был еще цел, хотя сам звонок уже отдавал хрипотцою.
– Да, – сказал в трубку Данилов.
Тихо сказал, будто бы находился сейчас в чужой незнакомой квартире.
– Володя?! – раздался сквозь треск помех голос.
– Стас, – констатировал он.
– Куда ты пропал, черт побери!?
– Ближе к теме!
Данилову совсем не хотелось пересказывать Стасу все то, что произошло с ним за последние сутки.
– Дело Подольского я забираю себе… Ты понял меня?
Данилов лишь фыркнул.
– Неудивительно.
– И вообще, нам надо как-нибудь встретиться, и обсудить кое-что, касаемо фирмы. Думаю, нам надо расстаться.
– Я понял, – ответил Данилов, все так же негромко.
– Что? я не расслышал?
Опять помехи и треск.
– Хорошо!
Движением руки Данилов разбил пластмассового негодяя об стенку. Затем вскочил, и заметался по комнате, круша и распинывая по углам все, что еще осталось нетронутым.
– Мразь! Какая ты мразь! – закричал он в злобе, намереваясь покинуть квартиру.
И только тут узрел на входной двери приколотую ножом записку. На измятом тетрадном листе значилось страшное в своей простоте слово: «Р А З В О Д!!!».
*
Данилов гнал с дальним светом по разделительной полосе. Напролом, вдавив педаль до отказа. Встречные авто шарахались в рассыпную, и жались к обочине. Фонари по бокам тротуаров мелькали с бешеной скоростью. Он смотрел на дорогу остекленевшим взглядом, и не видел ее. Пальцы, до боли в костяшках, сжимали руль. Его ослепил яркими фарами встречный КамАЗ.
– Все, – подумал Данилов, и резко затормозил.
Авто занесло, и закрутило волчком на мокрой поверхности. Он сжался в комок, ожидая удара. Странно, но в предвкушении смерти, ни одна из картинок из прошлой жизни не промелькнула перед глазами. Возможно, ему будет больно, но потом – все закончится. И пустота.
Бах!!!
Мерседес влетел правым боком между передним и задним мостом КамАЗа, и несущийся на полной скорости грузовик проехался по его средней части всеми своими колесами. Превращая элитную иномарку в стоптанный тапочек, большегруз лишь подпрыгнул на нем слегка, после чего стал прерывисто притормаживать.
– Эй, парень! – какой-то мужик тряс лежащего на асфальте Данилова, – Ты живой!?
С трудом приподняв голову, он огляделся. Толпа народа вокруг; дымящийся Мерседес, уткнувшийся мордой в сугроб; подоспевшая сию же секунду скорая. Все, как в тумане. Народ расступился, при виде средних лет санитара в белом халате. Тот ужасно походил на доброго, но уставшего от непомерной работы небесного ангела. От него даже пахло, как от покрытого пылью почтового голубя. К сожалению, крылышек у него за спиной, Данилов разглядеть не успел. Может они и были, но черт его знает…
– Как вы себя чувствуете? – спросил санитар.
Заглядывая неудавшемуся самоубийце в глаза, он двумя холодными как ледышки пальцами раскрыл его верхние и нижнее веки. Словно заглядывал Данилову в душу, намереваясь сию же секунду узнать, достоин ли мерзавец спасения?
– Хорошо, – прошептал пострадалец, – чувствую.
Нашатырка резко ударила в нос. Данилов отдернул голову. Все вокруг закружилось. Ангел в белом, тем временем, ощупал его руки и ноги.
– Легкое сотрясение, – констатировал он, – переломов не наблюдается. Поедем в больницу?
Данилов не знал, что ответить, поэтому замычал. Санитар устало вздохнул, и отстранился, дав время подумать. Он закурил сигарету, и встал, прислонившись спиною к машине.
Данилов готов был поклясться, что слышит телефонный звонок. В числе многих органов чувств, подвергшихся неожиданной амнезии, слух точно его не обманывал. Поднявшись кое-как на ноги, он дошел до машины, открыл переднюю дверцу, и полез в бардачок. Он совсем позабыл про Анин мобильник.
– Да, – прохрипел он.
– Володя! – из трубки раздался радостный девичий голос, – Сможешь подъехать?
Девушка назвала адрес на другом конце города. Точнее – пригорода, где располагался элитный поселок. Ну, конечно! А как же иначе!
– Когда?
– Прямо сейчас, если не трудно.
Конечно, он прямо сейчас к ней и помчится! На битой машине, с тяжелой как тыква головушкой…
– Да, я подъеду, – пообещал он.
За всей кутерьмой он совсем позабыл о том деле, которым она собиралась его озадачить.
На плечо Володи легла чья-то рука. Легкая, почти невесомая, словно птичье крыло. Ангел!
– Молодой человек, вы не забыли?
Он обернулся. Санитар выжидательно смотрел на Данилова.
– Все хорошо, – Володя обшарил карманы, – Не беспокойтесь. Я тихонько доеду до дома, а там как-нибудь…
Найдя у себя мятую сотку, сунул ее в карман санитару. Тот неодобрительно хмыкнул, и осуждающе глядя на пострадавшего, произнес:
– Только учтите, что последствия ваших действий могут оказаться самыми непредсказуемыми.
– Знаю-знаю, с такими вещами не шутят.
Данилов неуверенно похлопал спасителя по плечу. Ангел в халате кивнул, и направился к ожидавшей его белой «буханке».
Данилов кое-как вытолкал Мерс из сугроба. Горела одна левая фара, а замятое внутрь крыло на ходу царапало колесо. Можно подумать, что весь кошмар с большегрузом только привиделся. На самом же деле ему повезло? Встречный КамАЗ отвернул в сторону?
Всю дорогу его не покидало ощущение дежавю.
Забытый родственник, и почему нельзя ни о чем забывать
Встречный ветер швырял за шиворот колючие, как осколки слюды, снежинки. Пряча лицо от пронизывающих порывов, Питер брел сквозь чахло освещенные улицы, стараясь не поскользнуться на обледеневших булыжниках мостовой. В карманах шинели он заботливо прятал бутылку вина и четверть головки плесневелого сыра. Через пару кварталов, он вышел на ничем не отличающуюся от других, улицу и, найдя нужный дом, в длинной череде прилепившихся друг к другу приземистых зданий, толкнул плечом почерневшую от времени дубовую дверь.