Ремесленники душ. Изгой
– Знакомьтесь, Бастилия, это Жнец. Жнец, это Бастилия, – странно пошутил майор и видя, что я не понял, махнул рукой, – хотели снести при революции, но оказалось слишком хорошее здание для содержания душеприказчиков, так что пришлось смириться, и теперь это вотчина комиссии по правде.
– Что это за комиссия? Второй раз слышу о ней, – поинтересовался я.
– Думаю, это не секрет, – сначала задумался он, затем ответил, – Сенат разделён на тринадцать комиссий, каждая из которых отвечает за свою область управления государством. Комиссия по правде отвечает за внутреннюю безопасность, жандармерию и, как следует из названия, выяснение правды.
– Ясно, спасибо, – я чуть склонил голову, позволяя ему взять у меня саквояж.
– Покажу вашим тюремщикам, что в нём нет ничего опасного, и верну, – заверил меня он.
– Не повредите прибор, за него всем, кто будет к этому причастен, оторвут голову.
– Не беспокойтесь, это я понял ещё в прошлый раз.
Четыре тюремщика, души которых явно были неизвлекаемыми, поскольку я попытался до них «дотронуться», без особой опаски повели меня внутрь. Сначала был тщательный, но аккуратный обыск, затем меня заставили раздеться и выдали серую робу. Коробку с камнем я им не отдал, просто усмехнулся при попытке взять её у меня из рук.
Видимо, какие-то инструкции у них всё же были, так что видя, что, кроме этого, я им не препятствую, тюремщики отступились. Закончив со всем, они опечатали мои вещи, положив их в железную коробку, закрыли её при мне на ключ с биркой за номером сорок восемь, затем повели наверх, по каменным лестницам, оставив в угловой камере с двумя узкими окошками, находящимися выше моего роста.
Едва дверь за ними захлопнулась, я смог спокойно вздохнуть и осмотреться. Майор оказался прав, скромно, ничего лишнего, но тем не менее чисто и удобно. Кровать, прикреплённая к полу, с тонким матрацем и комплектом постельного белья на нём, а также совсем небольшая подушка, которая была столь тонкой и невесомой, так что я мог удержать её на одном мизинце. Рядом с кроватью находился стол с выщербленной столешницей и одинокий расшатанный стул, задвинутый внутрь. В углу камеры находился умывальник и закрытое ведро с понятным назначением.
Положив коробку с камнем на стол, я заправил кровать и лёг, прикрыв глаза.
***
Утром меня разбудил осторожный стук в дверь. Вскинувшись, я испуганно посмотрел на стол, где вчера оставил камень, но так и заснул, едва закрыл глаза. Протянув руку, я забрал коробку, прижав к себе, только после этого опустил ноги с кровати.
Внутрь зашла женщина лет сорока, с весьма выдающейся внешностью. Ухоженная, красивая, явно в дорогом платье. Она несла с собой поднос, на котором дымились две чашки чая, рядом с ними примостилась тарелка, полная бутербродов с сыром и колбасой.
– Доброе утро, Рэджинальд, – поздоровалась женщина, заходя в камеру и протягивая мне одурманивающе пахнувшую еду. Хлеб был таким свежим, что аромат повис с воздухе, пока она сервировала стол, усевшись на единственный свободный стул, а мне подвинула поднос с чашкой и двумя бутербродами.
– С твоего позволения я тоже поем, с утра пришлось рано вставать, маковой росинки не смогла перехватить, – с этими словами она впилась красивыми белыми зубками в свой кусочек хлеба. Мне пришлось последовать за ней, поскольку живот недовольным урчанием напомнил о себе и о том, что перекусить будет отличной идеей.
Так мы молча и завтракали, заинтересованно наблюдая друг за другом. Покончив со своим бутербродом, она аккуратно промокнула губы салфеткой.
– Давай познакомимся, меня зовут Жаклин де Брюи, я глава комиссии по труду.
– Рэджинальд ван Дир, – я, застигнутый врасплох с едой во рту, быстро пробубнил в ответ своё имя.
– Очень приятно наконец познакомиться с такой выдающейся личностью, – она аккуратно протянула мне ладонь, которую я пожал свободной рукой.
Она недоверчиво посмотрела на ладонь.
– Мой сын с ума сойдет, – улыбнулась она, показав руку, – он твой фанат.
– Фанат врага, убивающих солдат республики? – удивился я.
– Это звучит невероятно, Рэджинальд, но, похоже, мы переборщили с твоей демонизацией среди нашего народа, – она виновато пожала плечами, – теперь большая часть тебя боится до дрожи в коленках, другая, как мой сын, ищет любую информацию о твоих успехах.
– По моим тюремщикам не было видно, что они испуганы, – я качнул головой в сторону двери.
– Так это от того, что никто не знает, кого привезли в Бастилию, леттр де каше полезная вещь в определённых случаях. Годилась для короля, пригодилась и нам. Сейчас для всех, кроме избранных, ты просто VIP-заключённый номер сорок восемь.
– И вы пришли рассказать о моей дальнейшей судьбе? – предположил я.
– Договориться, – твёрдо ответила она, мгновенно став серьёзной.
– Я слушаю.
– Ты не совсем понял, – она встала со стула и заходила по камере, – договориться со мной и той коалицией в Сенате, что я представляю.
– Вообще не понимаю вас, – признался я.
Она досадливо закусила губку и вернувшись, опустилась рядом со мной. Меня сразу окутал чарующий аромат её парфюма. Знакомый запах роз с чем-то древесным.
– Не стану тогда лукавить и ходить вокруг да около, сегодня будет решаться твоя судьба на пленарном заседании всех комиссий. Большая часть за твоё физическое устранение, поскольку ты представляешь угрозу для нас и государства в целом, но вот я и ещё несколько человек против этого, поскольку хотим, чтобы ты приносил нам пользу. Мы готовы дать тебе всё, что ты хочешь, только чтобы ты дальше продолжал свои исследования и делился ими с нами.
– Вы дадите мне лабораторию и всё нужное? – удивился я. – Зачем это вам?
– Как бы кто к тебе ни относился среди нас, Рэджинальд, но никто не отрицает того факта, что ты выдающийся душеприказчик, – она пожала плечами, – у нас нет информации о так называемых исповедниках империи, но то, что есть на тебя, однозначно говорит о том, что тебе есть чем нам помочь. Именно поэтому я против твоего умерщвления.
– А вы не задумывались о том, что, если я умру, может произойти нечто печальное для этого города? – поинтересовался я. – Ведь я не дурак, чтобы лезть в пасть к голодному льву, не сделав ничего для своей безопасности.
– С этого места поподробнее, – глаза её сузились.
– Ну, пока рано делиться сутью моих умений с вами, но пока я находился на фронте и вокзале, а затем ехал сюда, в душу каждого человека, который со мной контактировал, я вложил частичку своей ауры, настроенной на противорезонанс, так что, если я умру и моя душа разлетится на мельчайшие осколки, все они начнут резонировать с душой носителя, что приведёт к его довольно быстрой и мучительной смерти.
– И как много таких людей? – холодно поинтересовалась она, – я теперь тоже «заражена»?
– Конечно, – я спокойно пожал плечами, – я настроил это таким образом, что это происходит само по себе, и, что для вас более важно, так это то, что частички моей души постоянно делятся, подпитываясь аурой владельцев, и могут оседать на душах тех, с кем контактировали их владельцы.
Глаза её расширились.
– Весь город может быть инфицирован! Вся страна!
– Именно! Это и есть моя страховка на тот случай, если от меня захотят избавиться. Можете позвать своих ремесленников, или, как вы их тут называете, душеприказчиков, чтобы в этом убедиться.
Она мне не поверила, отправилась на выход и отсутствовала час. По возвращении и следа от былой приветливости в ней не осталось.
– Да мы сгноим тебя в таком месте, что ты руки мне целовать будешь за то, чтобы тебя вернули в такие тепличные условия! – красивое лицо исказилось от гримасы, и она накинулась на меня. – Ты будешь жить всё это время и молить о смерти, которую тебе никто не предоставит!
– Тогда вам нужно поспешить, – я спокойно развёл руками, – время идёт, и с каждой минутой количество инфицированных моей душой становится всё больше. Если же вы не собираетесь осуществить свои угрозы, то, боюсь, через год-другой все люди на этой планете могут умереть при моей смерти.
Женщина взбесилась ещё больше и бросилась вон, оставив меня одного. Я лишь улыбнулся. Мой последний, самый грандиозный проект, которым я занимался в заточении в замке тайной полиции, чтобы подстраховать себя при сдаче в плен, работал. Я, находясь в камере, чувствовал и ощущал каждую частичку души, находившуюся вне меня, и их с каждой секундой становилось всё больше и больше, что не могло не радовать.
***
Три дня ничего не происходило, ко мне никто не приходил, лишь стражники, которые стали чересчур предупредительными и вежливыми, подавали мне по одинаковому расписанию еду и выносили ведро с испражнениями.
Ещё через пару дней я услышал шум за стенами Бастилии, да такой, что не услышать его было невозможно. Приставив стул к одному из окон, я поднялся на цыпочки, но и то едва смог увидеть край реки и огромное количество людей, которые, видимо, стекались к моей тюрьме. К вечеру шум стал таким, что было трудно засыпать после ужина.
***
Ночью звук открываемой двери разбудил меня, и я открыл глаза, но сразу их зажмурил, поскольку внутрь внесли яркий газовый фонарь. Напротив моей кровати замер мужчина лет пятидесяти, одетый в республиканскую военную форму.
– Доброй ночи, простите, что так поздно, сэр.
– Ничего страшного, я всё понимаю, – я опустил ноги на пол и, протерев глаза, посмотрел на собеседника.
Умные глаза, подтянутая фигура, седина на висках – вот было первое моё впечатление.
– Начну, пожалуй, с извинений за свою коллегу, Жаклин хороший человек, но, как все женщины, бывает иногда излишне эмоциональной.
Он не собирался присаживаться, лишь оперся о стол.
– Я не виню её, обстоятельства были не из лучших.
– Соглашусь с вами, поэтому я начну с другого. Пойдёмте за мной.
Мужчина качнул фонарём, показывая мне на дверь. Я поднялся и без слов пошёл следом.
– Только обещайте, что будете держать себя в руках, мистер Рэджинальд, – говорил он на ходу, – я на многое пошёл, чтобы ваша встреча состоялась так быстро.
Сердце заколотилось, а руки внезапно вспотели.
– Если это о том, о чём я подумал, – с сухостью в горле произнёс я, – то обещаю быть предельно корректным.
– Отлично. Мне вас рекомендовали как порядочного человека, надеюсь, вы сдержите слово.
С этими словами он подошёл к крайней камере на этаже и отпёр дверь.
– Не волнуйтесь, никто не будет подсматривать или подслушивать вас, – обратился он ко мне, передавая фонарь, – я понимаю всю интимность момента и настроен вести с вами конструктивный диалог в будущем, а эта встреча – первый камешек в фундамент наших отношений.
Я молча взял из его рук светильник, и с холодеющей спиной сделал шаг вперёд. На кровати заворочалось нечто, что бросило меня в дрожь одним своим видом. Всюду, куда падали лучи фонаря, были лишь рубцы, уродливые шрамы и отсутствующие части тел.
– Кто там опять припёрся? – раздался знакомый хриплый голос, и я, не выдержав, бросился к кровати. Слёзы брызнули из глаз, и я закричал от горя и ненависти ко всему живому.
Глава 6
Это был обрубок человека – без ног, с одной рукой, без носа, ушей, губ, лишь с одним целым глазом. Я в слезах и отчаянии бросился к девушке, которую не любил, но относился как с самому близкому после мамы и дедушки человеку.
– Нет! Не смотри на меня! – Анна узнала меня, и единственный глаз завращался. – Рэджинальд! Отвернись! Не смотри!
Не слушая, я обнял её и, роняя слёзы на обезображенное лицо, стал целовать Анну, касаясь губами всех рубцов и шрамов. Слова девушки вскоре затихли, и по вздрагиванию тела я понял, что она тоже плачет.
Я не помнил, сколько времени прошло, но пришёл в себя, сидя на кровати, держа на коленях её голову и поглаживая пальцами кожу, напрочь лишённую волос.
– Теперь ты никогда не полюбишь меня, Рэджи, – посетовала Анна, обнимая меня единственной рукой, лишённой ногтей, со страшно изуродованными суставами пальцев.
– Прекрати, я всегда любил тебя, – я легонько шлёпнул её по руке, – как сестру, не как свою девушку, но всё равно это любовь, глупышка.
– А я мечтала, что однажды ты признаешься мне, – она замолчала, а из уголка глаза снова потекли слёзы, – теперь уже никогда этому не случиться.
Я промолчал, затем переключился на другие темы, расспрашивая её о том, как погиб майор Немальд, как её захватили в плен, и все те ужасы, которые ей пришлось пережить, пока она была в плену. Девушка нехотя, но рассказала обо всём, замыкаясь в тех случаях, когда описывала пытки. Пришлось настоять, и я узнал, что до того, как она превратилась к обезображенный кусок мяса, её долго и зверски насиловали палачи, меняясь по трое на протяжении нескольких часов. Открыв рот, она показала, что ей выбили все зубы, заменив их потом грубыми протезами. Которые позволяли жевать пищу, но при необходимости могли быть извлечены в любой момент.
– Ты ведь запомнила их всех? – тихо поинтересовался я, но, не рассчитывая на заверения сопровождающего, что нас не подслушивают, глазами показал Анне на дверь и прикрыл ей рот, но она понятливо кивнула и чуть сильнее сжала мою руку.
Прошло три часа, когда я понял, что пора идти на переговоры и требовать, чтобы с девушкой дальше обращались нормально и она всегда была рядом со мной. Поэтому, несмотря на её слёзы и крики, я встал и заверил, что это ненадолго и мне нужно будет обговорить с нашими пленителями дальнейшие планы, но, как только освобожусь, сразу вернусь к ней. Только после этого она пообещала вести себя как хорошая девочка.
Подойдя к двери, я громко постучал, давая время, чтобы к двери подошли и открыли её. За порогом оказался тот же человек, что и привёл меня сюда, поэтому я безропотно отправился за ним, отдав фонарь.
***
Вернувшись в камеру, я сел на кровать и, вытерев мокрые от слез глаза, обратился к мужчине:
– Я принимаю и ценю этот жест дружбы, давайте теперь поговорим о деле. Только прошу, говорите, пожалуйста, в ключе: вы мне, я вам. Если придём к взаимопониманию, мои умения и весь потенциал будут вашими.
– Отлично, торги – это то, в чём я мастер, – он легко улыбнулся и сел напротив меня, – но для начала вы можете убрать ваши частички душ с людей? Без этого договора не будет, вас многие слишком сильно боятся.
– Как только документ будет подписан на бумаге, ратифицирован Сенатом, я это сделаю, – не моргнув глазом соврал я, – до того момента это моя страховка от несчастных случаев.
– Понимаю, мне главное было получить от вас подтверждение, что это принципиально возможно.
– Ваши ремесленники не смогли этого сделать, как я понял? – поинтересовался я.
Мужчину мои слова насмешили.
– Я глава комиссии по правде, так что это не мои душеприказчики, но да, вы правы, многие жидко гадили все эти дни, пока окончательно не выяснилось, что никто не может извлечь закладки вашей души, не убив при этом самого человека.
– А что это за шум был тут недавно, когда огромная толпа собралась под стенами тюрьмы.
Он досадливо поморщился.
– Один из тюремщиков узнал вас и разболтал своей жене, кто стал узником Бастилии, ну а дальше сами понимаете.
– Что они пришли требовать? Моей смерти? – поинтересовался я.
– В основном, но более просто хотели увидеть вас вживую, всё же государственная машина пропаганды эти несколько лет работала над вашим имиджем.
– Ясно, спасибо за ответы, – чуть поклонился я, – вернёмся к переговорам. Ваши инженеры и ремесленники оценили аниматрон, который я привёз с собой?
– Безусловно! – оживился собеседник. – Гениальное творение! Ваше?
– К счастью, нет, но я много сделал, чтобы его усовершенствовать, – с особым чувством произнёс я.
– Никто, правда, не смог его запустить в работу, видимо, по причине отсутствия важных деталей, но, думаю, это является ещё одной вашей страховкой?
– Да, их я тоже предоставлю после подписания договора.
Мы ещё долго обсуждали с ним условия, при которых мне готовы были оставить жизнь и предоставить частичную автономию, конечно же, под бдительным надзором жандармов, но главное, у нас не оставалось пунктов, по которым были бы противоречия, поскольку основное, что от меня требовалось, – это работать ремесленником на благо республики, поскольку, как я понял, о том, что я, кроме всего прочего, являюсь ещё и исповедником, они не были уведомлены.
– Как жаль, что вы ничего не знаете о исповедниках, – в конце разговора неожиданно для меня он затронул и эту тему, – их так плотно опекает тайная полиция в империи, что у нас нет достоверной информации ни об их численности, ни о составе, ни возможностях. Лишь предполагаем, что они сродни нашим элитным душеприказчикам, которые могут переселять души в механизмы.
– Я действующий исповедник империи, – при этих словах его глаза стали расширяться, – обладаю подобными знаниями, а также владею нужной техникой переселения.
Его рот открылся и закрылся. Он ошеломлённо на меня посмотрел, затем извинился и вышел из комнаты, появившись только спустя двадцать минут.
– Мистер Рэджинальд, условия договора слегка изменились, – он растерянно пожал плечами, – если вы готовы убрать метки с душ уже заражённых вами людей и раскрыть все тайны имперских исповедников, Сенат после обсуждения может гарантировать вам свободу под надзором и неограниченные возможности по вашей исследовательской работе.
– Неограниченные? – я слегка поднял одну бровь. – Для ремесленника это слишком неопределённые слова.
– Лаборатория, любые ресурсы, помощники и людской материал вам будет предоставлен в неограниченном количестве, – твёрдо заявил он.
– Хорошо, составляйте договор по тем пунктам, что мы проговорили, и включите Анну в один из пунктов, как моего неизменного помощника, всё, что касается меня, должно быть и у неё.
– Безусловно, – он протянул мне руку, и я пожал её.
***
На следующее утро всё закрутилось с такой скоростью, что можно было удивляться, как быстро тут принимаются решения. Не успел я позавтракать, как Пауль Эджерни, так звали моего ночного собеседника, принёс небольшой договор, всего на десяти листах, где, на моё удивление, больше были прописаны мои привилегии, чем обязанности, которые состояли всего из трёх строк: я вылечиваю заражённых людей, рассказываю и показываю душеприказчикам всё, что знаю об исповедниках, и работаю на благо республики, раз в год представляя на суд Сената свою работу.
Прочитав и внимательно ознакомившись со всем, я поставил год и число, передав бумагу Паулю, он сделал то же самое и пообещал вернуть мне бумаги, как только их подпишут главы всех сенатских комиссий, а пока он распорядился, чтобы меня перевезли из Бастилии в место, которое будет моим временным домом, позже для меня персонально оборудуют отдельное жилище по тем требованиям, которые я сам озвучу.
– Только прошу вас, мистер Рэджинальд, – он слегка наклонился ко мне, – сегодня вечером произведите впечатление на старых пердунов из комиссии по работе с душеприказчиками. Уж больно они зазнались в последнее время.
– Если это не повлияет на наш договор, приложу все силы, – я пожал плечами, ещё не зная, чего от них ожидать.
– От пяти из тринадцати комиссий вы сейчас имеете полный иммунитет, но чем больше покажете своей полезности для дел республики, тем больше членов Сената за вас будет голосовать.
– Я вас услышал, господин Пауль.
– Лучше говорить гражданин Пауль, так у нас принято, и этим вы не будете раздражать остальных людей. Королевское лобби ещё присутствует в нашей стране, но к нему большинство граждан относится негативно.
– Приму к сведению, гражданин, – покладисто согласился я.
– Приятно иметь дело с умным человеком, – он улыбнулся мне одними уголками губ и приглашающе показал рукой на дверь.
– А Анна? – когда мы вышли в коридор, я посмотрел в сторону её камеры.
– Поскольку она не совсем транспортабельная, её перевезут ближе к вечеру, когда на улицах и здесь не будет так много зевак.
– Как же тогда собираетесь перевозить меня? – удивился я.
– Переоденем и замаскируем под одного из сенатских служащих, – как само собой разумеющееся ответил он, – уже всё готово, мы как раз направляемся к моему гримёру.
Мы и правда прошли чуть дальше по коридору, где в одной из камер нас ждал лысый, чуть одутловатый человек, который, стараясь не смотреть мне в глаза, быстро предложил сменить одежду на подготовленный серый комплект, состоящий из нижнего белья, сюртука и штанов, а затем всего за полчаса изменил моё лицо до неузнаваемости.
– Благодарю тебя, Эйрон, – сопровождающий поблагодарил своего человека и, простившись с ним, мы пошли на выход.
Все встречаемые по пути жандармы нас словно не замечали, поскольку мы, как два призрака, проходили через помещения и заранее отпертые решётки, перегораживающие этажи, и никто не поворачивал в нашу сторону голов, все были заняты своими делами. На улице нас ждал простой с виду автомобиль, усевшись в который, я понял, что внутри он куда лучше, чем снаружи. Мягкие кожаные сиденья и даже бар с напитками, всего этого я никак не ожидал от с виду ничем не примечательного парокара.
Отказавшись от напитков, я приготовился внимательно смотреть по сторонам, когда автомобиль тронулся, но, к сожалению, извинившись за секретность, окошки закрыли плотной тканью, и я опять не увидел город, в котором очутился.
По пути мы беседовали о новостях, о ходе войны, даже вспомнили общих знакомых, оказалось, Пауль по долгу службы пристально следил за прессой империи и был в курсе большей части светской хроники.
– Рэджинальд, а вы случайно не знаете, почему после многих лет ношения закрытых нарядов принцесса внезапно стала красоваться в весьма откровенных одеждах? —поинтересовался он, после того как я ему поведал, что был однажды в императорском дворце.
– Я с помощью гениального механика и талантливого хирурга создал протез, в который смог переместить часть её изъятой души, – без задней мысли ответил я, – так что теперь он воспринимается ею как собственная рука, без всяких различий, хотя он может быть чуть тяжелее из-за встроенных механизмов.
Собеседник напротив стал похож на выброшенную на берег рыбу.
– Пауль?
– Знаете, Рэджинальд, как только я сформирую в голове ваш образ со всеми вашими умениями и достижениями, вы, словно фокусник, достаёте из шляпы нового кролика, – прокашлялся он.
– Это секретная информация в империи, – я пожал плечами, – но мне сейчас всё равно, я ведь собираюсь работать на вас.
– Я, конечно, не большой эксперт в области душ, но никогда не слышал о такой возможности ни у нас, ни в империи. Как часто такое практикуется у вас, это ведь отличная технология, как ни посмотри. Возвращать людям утерянные конечности – мечта любого врача!
Я хмыкнул.
– В прошлом, может, и было подобное, но в этом столетии пока только я могу осуществлять это.
– А сколько всего было таких пациентов? – он был по-настоящему заинтересован.
– Двое. Генерал Генрих эр Горн и, собственно, принцесса.
В машине воцарилось молчание, мой собеседник словно переваривал эти новости, больше ни о чём меня не спрашивая. Встрепенувшись только тогда, когда мы подъехали к конечному пункту нашего путешествия, и машина остановилась. Через минуту дверь открыл чопорного вида слуга в красно-чёрной ливрее.
– Доброе утро, гражданин Пауль, – поприветствовал он моего сопровождавшего, – две гостевые комнаты готовы, несмотря на кучу мешающих нам жандармов и душеприказчиков.
– Ничего, это временно, – глава комиссии легко вылез из парокара, дождавшись, когда я последую за ним. Мы оказались перед высоким четырёхэтажным особняком со шпилями на всех углах крыши, а также весьма ухоженными лужайками, которые окружали белоснежную подъездную дорогу, по которой мы, собственного говоря, сюда и приехали.
– Моё скромное жилище, чувствуйте себя здесь как дома, – мужчина показал мне на лестницу и пошёл вперёд, тихо уточняя на ходу у своего управляющего какие-то подробности по приготовлениям.
Я не спеша шёл за ними, оглядываясь по сторонам.
«Странные порядки в республике, – думал я, наблюдая за роскошью и богатством кругом, ничуть не уступающие тем, что я привык видеть у аристократии у себя в империи, – пока не совсем понятны отличия в наших странах, кроме обращения “гражданин”».
Мы проходили по помещениям, и везде я наблюдал только дорогие материалы и драгоценную утварь, не говоря уже о количестве слуг, которых тут было явно многовато. Хотя нужно отметить, что и дежурившие возле каждого коридора жандармы, одетые в неизвестную мне серую форму военного покроя, сильно отличались выправкой от тех, кого я видел в тюрьме, эти были выше, крепче сложены и, главное, лучше вооружены.
– Вот, комнаты вашего гостя, – управляющий остановился возле больших дверей, которые слуги открыли перед нами, показывая вход в огромную комнату, в которой было не меньше роскоши и комфорта, чем в том доме, в котором я жил с другими исповедниками.