Час урагана. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 5
Надо мной звонко щелкнуло, и на высоте шести метров из корпуса машины появилась и начала вытягиваться в сторону берега длинная телескопическая «рука». Обратный отсчет уже шел – до начала сбора осталось двадцать семь минут.
Начало смеркаться. С гор шла туча, черная, как глубокий космос. Перед ней вертелись серые облачка, они сливались и разлетались в стороны. Там, на высоте, дул порывами ветер, гнал к океану гарь, и пепел, и дождь – я видел, как между берегом и грядой, километрах в трех от меня, будто занавес упал, соединив тучу с землей, и что-то глухо зашумело. Ливень.
Сбрасывающее устройство было подготовлено, оно нависло над прибоем так, что брызги долетали до ковша на конце трубы. Дохнуло ветром – будто от печи. Порыв возник и исчез. Это было предупреждение. Сейчас, вероятно, пойдет шквал. Пора возвращаться в кабину.
И тогда я услышал голос.
– Кто ты?
Я молчал. Не отвечать же самому себе. Кто я? Человек. Обыкновенный человек, делающий самое необычное в истории дело. Начинающий историю. Бог. Через миллиарды лет люди создадут бога по своему образу и подобию.
– Человек? Ты прилетел со звезд?
Это не я спрашивал! Не было в моих мыслях такого вопроса. И быть не могло.
Я резко повернулся. Камни. Пепел. Тучи все ближе.
– Ты прилетел со звезд?
Я не думал о том, реально ли это. Меня спросили – я ответил.
– Нет. Я – из будущего.
– Из будущего этой планеты? – уточнил голос.
– Этой, – сказал я. Смятение во мне где-то глубоко, я не давал ему выхода. Все же я был профессионалом. Я был тренирован на неожиданности любого рода.
– Белковая жизнь?
– Да, – сказал я, оглядывая камни, скалы на берегу, горы на горизонте. Пусто.
– Кто говорит?
– Разум планеты.
– Какой планеты? – вопрос вырвался непроизвольно.
– Этой. Мысленно ты называешь ее Землей. Постарайся думать четче, с трудом понимаю.
Я споткнулся о камень и едва не упал.
– Осторожно, – сказал голос. И неожиданно я успокоился. Почему-то эта забота о моей персоне напомнила, что нужно задавать вопросы, а не только отвечать.
– С кем я говорю? Где вы? Кто? Какой разум планеты? На Земле нет жизни…
– На Земле есть жизнь. Вот уже около… миллиарда лет. Трудно читать в твоих мыслях. Будь спокоен, иначе невозможен диалог.
– Я спокоен, – сказал я.
– Значит, – голос помедлил, – в будущем здесь появится белковая жизнь. И разум.
– Да, – сказал я. Вернее, подумал, но даже мысленно услышал, как это гордо звучит.
– Я знаю, что такое белковая жизнь, – голос делал свои выводы. – За миллиард лет она появлялась не раз и быстро погибала. Развитие такой жизни невозможно.
– Невозможно, – согласился я. – Потому я здесь.
– Помолчи, – сказал голос. – Думай. О себе, о своем времени, о разуме.
Я не успел подумать. Желание понять, что в конце концов происходит, стало сильнее, чем любая связная мысль.
– Хорошо, – сказал голос, – сначала скажу я. Я вокруг тебя. Я – разум Земли. Газовая оболочка, да еще примеси, все то, что ты мысленно назвал серой пеленой… Все это я, мое тело, мой мозг, мой разум. Если бы атмосфера Земли имела другой состав, я бы не появился. Органических соединений во мне нет. И все же я разумен. Я чувствую твое удивление. Ты многого не знаешь. Я знаю больше. О мире. О себе. О планете. И умею многое. Эти вулканы – я пробудил их, чтобы мое тело получило необходимые для жизни соединения. Океаны – я управляю их очертаниями, чтобы регулировать климат. Конечно, это длительный процесс, но я не тороплюсь. Ветры, дожди, снег – только когда я захочу. Все целесообразно на этой планете, все продуманно – и горную гряду, так поразившую тебя, воздвиг здесь я. Тебе знакомо понятие красоты. Так вот, этот мир красив… Но мне известен и космос. То, что ты называешь иными мирами. Я думал, что ты оттуда. Появление белковой жизни на Земле убьет меня.
– Почему? – спросил я.
– Ты прекрасно понимаешь, почему, – сказал голос, помедлив.
Способно ли было это… существо… испытывать страх? Было ли у него чувство самосохранения? Может, и нет, ведь прожив миллиард лет, оно могло не думать о смерти.
Я смотрел вверх – ковш разбрасывателя уже находился в исходной позиции. Через одиннадцать минут в пучину уйдут контейнеры, и начнутся процессы, которые приведут к зарождению микроорганизмов, потом одноклеточных, рыб, животных и нас – людей. Для него это будет концом. Потому что воздух – его тело – начнет стремительно обогащаться кислородом, который погубит его.
Он погибнет, чтобы жили мы.
– Нет – это я убью его, чтобы мы жили.
А как иначе?
– Да, все так, – сказал он.
– Сделай что-нибудь, – попросил я. Я хотел видеть не его – как увидеть воздух? – но хотя бы следы его работы. Хотел убедиться, что не сошел с ума.
Он понял меня.
– Смотри. Туча, которая движется к океану, повернет к берегу.
Это произошло быстро. Туча вздыбилась, вспучилась, края ее поползли вверх, загнулись вихрями, и молнии зигзагами заколотили по камням. Я видел, как в песке возникают черные воронки – такая была у молний Могучая сила. И туча свернула. Понеслась в направлении берега, а между мной и вулканами во мгле появились просветы, и солнце будто очистилось, умылось не выпавшей на землю влагой и засияло, и опять был день. И до начала сброса осталось восемь минут.
Я еще мог остановить сброс, это было сложно, но я мог успеть. Пусть живет он – голос, разумная атмосфера Земли. Странный и древний разум. Ведь это его планета, его дом. Почему люди должны начинать жизнь с убийства? Может, поэтому были в нашем мире ужасы войн, умирающие от голода дети, чума, косившая целые народы? Может, и Чингисхан, и Гитлер были нам как проклятие за то, что я стою здесь неподвижно и тем убиваю? Почему я должен решать сразу за весь мир? За два разумных мира? Почему я должен выбирать?
Мне показалось, что я схожу с ума. Стать убийцей. Совершить грех. Первый в истории рода людского. Все начнется с меня – страдания и муки человечества.
– И счастье его тоже, – сказал голос. – Нет высшей силы, которая соединила бы нити наших жизней и мстила бы вам за мою гибель отныне и во веки веков. Возьми себя в руки. Есть два разума – я и вы. И одна среда обитания – Земля. И нужно решать.
Почему я медлю – выбор так ясен. Люди со всеми их пороками – это люди, это Игорек, это Лида, это Рагозин с его идеями и это я сам.
Две минуты до сброса.
Сейчас я был – все люди. И мог сколько угодно твердить, что не готов принимать таких решений, что это жестоко… Но я должен был решать.
Я не говорил ничего, но знал, что решил. Я хотел сказать ему, что он создал прекрасный мир и что в этом изумительном мире есть… будет мальчик, которому нельзя не жить. И женщина, без которой этот мальчик жить не сможет. И ради них… И других тоже…
Ковш раскрылся, и контейнеры полетели в пучину океана, сверкая на солнце оранжевыми гранями. Они погружались, и оболочка сразу начала растворяться, и триллионы активных микроорганизмов устремились в темноту воды, и этот миг отделил в истории Земли пустоту от жизни. Одну жизнь – от другой.
Но я все равно слышал голос. Я слышу его все время. И сейчас тоже. Я прислушивался к нему, когда удивленные Мережницкий с Манухиным расспрашивали меня о причине преждевременного возвращения. Я слышал его, когда равнодушно докладывал о выполнении задания. Я слышал его, когда молчал о том, что он был. Приборы ничего не показали, как не показали ничего при забросе Манухина.
Голос приказывал мне молчать. Он и я – мы оба не хотели, чтобы люди знали о том, как они начали жить. Люди не виноваты.
Я слышу голос, стоя на балконе. Он говорит со мной о вечности Вселенной, об иерархии разумов. Он говорит постоянно – даже во сне я слышу его. Я больше не могу молчать. Голос рвется из меня, и я понимаю, что скоро у меня не хватит сил, и я начну говорить. Я не должен говорить. Пусть люди живут спокойно. Раз уж живут.
Здесь высоко.
1987ДВОЕ
Я хотел рассказать о любви. А получилось…
Не знаю. О любви тоже, конечно. Тетя Женя очень любила Николая Генриховича, они прожили вместе тридцать лет, невозможно прожить так долго с человеком, которого не любишь.
А получилось все равно не о любви. То есть, о любви тоже, но, в основном, совсем на другую тему. Что я хочу сказать с самого начала… Да. Когда мне в последний раз довелось видеть их вместе, и почему я говорю, что это – любовь. Полгода назад, в день рождения Николая Генриховича. Я приехал с подарком – конечно, с книгой, книга ведь лучший подарок, а для Н.Г. так единственно возможный, других он не признавал, но и к книгам относился специфически: за всю жизнь не прочитал ни одного романа, так говорила тетя Женя, и я ей верил. Дома у них были художественные книги – классика, в основном, кое-что из современных авторов, но это читала тетя Женя, а в шкафу Николая Генриховича стояли книги только по специальности и вообще по всяким наукам, да еще энциклопедии, Большая Советская не поместилась, и толстые тома лежали горой на полу. Мне всякий раз казалось, что гора вот-вот завалится и непременно отдавит ноги тому, кто неосторожно сядет за стол рядом с книжным шкафом.
Так я о чем… Книга, да. За две недели до дня рождения я выяснил (у тети Жени, естественно), что Николай Генрихович хотел бы иметь только что вышедшую «Многоликую Вселенную» Линде. В магазины, мол, она поступила, но ты же знаешь, Юра, Коля по магазинам не ходит…
Линде я взял в «Библиоглобусе», хотя, как потом выяснилось, в «Доме книги» он обошелся бы мне на десять рублей дешевле. Ну да не в этом дело. Из гостей были только мы с Лизой и двое странных типов, коллеги Николая Генриховича из Астрономического института, говорили они весь вечер только о космологических флуктуациях и так увлеклись, что к бокалам не притронулись. Мы с Лизой и тетей Женей тихо выпили за здоровье – по очереди всех и каждого. Да, я о любви. Если бы вы видели, как тетя Женя смотрела на мужа, и как он гладил ее руку, когда она меняла перед ним тарелки, и как он неожиданно притянул ее к себе, прижался головой к животу и сказал: «Женечка»… У вас бы тоже не осталось сомнений. И вообще, как бы они выдержали друг друга столько времени, если не любовь? Характер у Николая Генриховича не сахар, а у тети Жени… Лучше промолчу.
В тот вечер мы с Лизой ушли около полуночи, нужно было успеть на последний автобус до Кунцева, и один из коллег Николая Генриховича вышел с нами, второй остался доругиваться – похоже, он не собирался уходить, пока не докажет имениннику, что «флуктуации микроволнового фона не превышают…» Дальше я не запомнил, а относительно фона помню точно, потому что фразу эту все трое повторили за вечер раз триста, не меньше.
– Славный человек Коля, – сказал по дороге коллега (кажется, его звали Григорием Кирилловичем), – только упертый. В правильную сторону, с одной стороны, но с другой – чужое мнение тоже нужно принимать во внимание.
С этим я не мог не согласиться – чужие мнения Николай Генрихович всегда внимательно выслушивал, но никогда во внимание не принимал. «Коля, – как-то при мне сказала тетя Женя, – надо освободить тот угол, торшер там бы хорошо смотрелся, и свет был бы как раз над диваном, удобно читать». «Ага, да», – согласился Н.Г. и переставил торшер к столу, где от него не было никакой пользы. Правда, тетя Женя полчаса спустя сделала все, как хотела, Н.Г. проследил за ней взглядом, хмыкнул и ничего не сказал.
Может, если бы Николай Генрихович признавал другие мнения, а не только собственное, он был бы сейчас жив…
Моя проблема в том, что разбираться в случившемся я могу только до какого-то предела – с одной стороны, физматшкола, что ни говори, дала мне хорошее среднее образование, но, с другой стороны, армия, а потом работа сделали все, чтобы это образование из меня выбить… или нет, «выбить» все-таки не то слово, можно подумать, что знания из меня действительно выбивали кулаками (если и выбивали, то вовсе не знания). Надо бы использовать другое слово, но… Ладно, не это главное. И так понятно.
Я хочу сказать, что в тот вечер мне было интересно слушать их дискуссию, пока они говорили о неравномерном расширении Вселенной и о том, как через миллион лет после Большого взрыва начали возникать скопления галактик, а потом, когда посыпались числа, все в моей голове запуталось, и я предпочел поговорить с Лизой и тетей Женей о достоинствах рулета со сливами.
Книгу, кстати, Николай Генрихович, приняв из моих рук, быстро пролистал, сказал «Слишком легковесно, так я и знал» и положил на самый верх книжной стопки у дивана. Я заметил: там была еще «Краткая история науки» Азимова, которую я как-то взялся читать, но бросил – не потому, что было неинтересно, как раз наоборот, очень занимательно, просто времени у меня не хватает читать толстые книги.
* * *
Наверно, я опять не о том. Начать надо не с дня рождения, который на самом деле к этой истории не имеет отношения, а со звонка, раздавшегося часов в семь утра, когда я стоял под душем и потому не мог сразу ответить. Звонила тетя Женя, и это было настолько необычно, что я перезвонил ей, не успев толком вытереться.
– Юра, Юра! – голос в трубке звучал взволнованно, но тетя Женя всегда разговаривала так, будто происходит что-то из ряда вон, и потому в первое мгновение я воспринял ее слова довольно спокойно – пока до меня не дошел смысл. – Юра, Коля пропал, я не знаю, что делать, в милиции говорят, нужно подождать, я не понимаю, чего ждать, если он… ты должен помочь, я совсем одна, Косте звонить боюсь, что он может оттуда…
Костя был сыном тети Жени и Николая Генриховича, в позапрошлом году он окончил химический факультет МГУ, поехал (наверняка Н.Г. использовал свои знакомства с европейскими коллегами) стажироваться в какой-то германский университет, там познакомился с аспиранткой из Швеции, а дальше понятно – любовь, парочка едет в Стокгольм, к родителям Ингрид, Костю принимают в аспирантуру Королевского университета, свадьбу они не устраивают, живут просто так, сейчас это модно, гражданский брак называется – домой Костя прилетал месяца три назад, пробыл пару дней и улетел, мы с ним и не виделись.
– Погодите, тетя Женя, – сказал я, вытряхнув из ушей воду и обмотав голову полотенцем. – Что значит – пропал? Он не ночевал дома?
Мне почему-то представилась картина: Николай Генрихович остается на ночь у любовницы… но все равно – у него мобильник, мог бы наврать что-нибудь.
– Нет, конечно! – возмущенно воскликнула тетя Женя, будто ее муж приходил домой ночевать не чаще раза в неделю. – Вчера в одиннадцать утра он поехал в аэропорт, там они собирались, я не провожала, потому что была на семинаре, докладывала о кривой блеска Аш Тэ Козерога, но я не беспокоилась, потому что в Домодедово он поехал в такси, а там его должны были встретить Олег с Коноваловым. Самолет в половине второго, я ему позвонила после семинара, но связи уже не было, «абонент недоступен», представляешь, как это «недоступен», я позвонила Олегу, а он сказал, что Коля так и не появился, регистрация уже заканчивается, Олег ему тоже на мобильный все время звонил, и что делать, он не знает, в общем, они улетели, а где Коля, неизвестно, в милиции говорят, что должно пройти двадцать четыре часа, может, он объявится, я уже им сто раз…
– Стоп, – прервал я словесный поток, – вы хотите сказать, что с Николаем Генриховичем нет связи уже… – я посмотрел на часы, – двадцать часов?
– Я хочу сказать, с ним что-то случилось ужасное, а милиция даже пальцем не шевелит, надежда только на тебя, ты можешь приехать, я с ума схожу…
– Буду через час, – сказал я, совершенно в тот момент не представляя, чем я, собственно, мог помочь в поисках.
Я одевался, а тетя Женя что-то продолжала говорить, голос ее из трубки был слышен даже в спальне, вышла Лиза в легком халатике и спросила, что происходит.
– Понятия не имею, – сказал я. – У тети Жени истерика – уверяет, что Николай Генрихович пропал, я к ней сейчас съезжу, иначе ее не успокоить.
– Оттуда на работу?
– Конечно. Игорька в садик отвези сама, хорошо?
Добрался за сорок минут.
* * *
Наверняка тетя Женя не спала ночь – вид у нее был… Я впервые подумал тогда, что ей уже больше пятидесяти, и что Николай Генрихович тоже далеко не юноша. Тетя Женя быстро говорила, перескакивая с пятое на десятое, я усадил ее за кухонный стол, вскипятил воду в чайнике, насыпал в чашки по две ложки растворимого кофе, сам тоже сел и сказал:
– Пожалуйста, тетя Женя, давайте с самого начала и по порядку.
С самого начала и по порядку – после того, как я расположил происходившие события в нужной последовательности – дело выглядело так.
Первого августа в Сибири должно наблюдаться полное солнечное затмение, и потому в Новосибирск отправилась экспедиция солнечников, к которой Николай Генрихович примкнул – не знаю из какого интереса, скорее по старой памяти, стариной решил тряхнуть, вспомнил, видимо, как в молодости объездил все республики бывшего Союза… Тетя Женя мужа отговаривала: куда ему в его нынешнем состоянии, но Коновалов, начальник экспедиции, убедил ее, что все совершенно безопасно, а для пошатнувшегося здоровья Николая Генриховича даже полезно: свежий воздух, природа, и молодость вспомнить бывает необходимо для душевного здоровья, от Новосибирска они далеко отъезжать не собираются, наблюдательный пункт устроят сразу за городом, в Павино, а Н.Г. давно мечтает… В общем, уговорил. Сначала предполагалось, что за Н.Г. заедет Олег Перминов по дороге в аэропорт, но Н.Г. уперся: сам, мол, доеду на такси, вещей у него действительно было немного – все поместились в рюкзак, погода стоит теплая, все-таки середина лета. Такси приехало вовремя, тетя Женя лично погрузила мужа с рюкзаком, переговорила по мобильному с Коноваловым («не беспокойтесь, Евгения Алексеевна, встретим») и, когда машина отъехала, отправилась на семинар, который невозможно было пропустить, потому что тема важная, и ожидалось, что будут коллеги из ИКИ и ФИАНа. По дороге в институт тетя Женя несколько раз звонила мужу на мобильный, все было в порядке, во время семинара телефон пришлось выключить, а после того, как закончилась дискуссия, она вышла в коридор, позвонила – тогда-то автоответчик впервые и объявил ей, что «абонент недоступен». А Коновалов сказал, что Николай Генрихович в Домодедово так и не появился; у входа, где договорились, его не было, в залах регистрации тоже, объявили по громкой связи – никакого результата.
Рейс никто не собирался откладывать, и экспедиция улетела без Черепанова, тетя Женя сразу принялась звонить в милицию, но дежурный ей объяснил, что в таких случаях надлежит явиться в отделение по месту жительства и оставить заявление, но делать это следует не ранее, чем через двадцать четыре часа после… а вы говорите, и трех часов не прошло, так еще объявится ваш муж, может, машина в пробку попала, в мобильном батарейка села, и вообще…
– Вы звонили в… – я хотел спросить про больницы, но тетя Женя не дала мне закончить фразу.
– Я звонила во все больницы, даже в Онкологический центр на Каширке! Нет его нигде. А в морги я звонить не собираюсь, что там Коле делать?
Действительно. В морги позвонил я сам, выйдя якобы в магазин за сигаретами. Тетя Женя не выносила табачный дым, и при ней я, конечно, не курил никогда, но как повод выйти из квартиры… Телефоны у меня были записаны в память мобилы еще с того времени, как я служил участковым – недолго это продолжалось, да и вспоминать о тех месяцах не люблю, но вот хоть какая-то польза. То есть, никакой пользы на самом деле, потому что в столичные морги не поступало тело с документами на имя Черепанова Николая Генриховича. И слава Богу.
– Что будем делать? – спросил я скорее себя, чем тетю Женю, вернувшись с сигаретами и спрятав их подальше в задний брючный карман.
– Ох, не знаю, Юра, – запричитала тетя Женя, и я в который раз сказал себе: «Прежде чем произнести вслух слово, семь раз подумай!»
Похоже, мне одному придется выполнять обязанности всей московской милиции с ее не сравнимыми с моими возможностями. Сначала, по моему разумению, нужно было сделать два дела – желательно, одновременно. Во-первых, отыскать таксиста, который вез Николая Генриховича в аэропорт. Во-вторых, попытаться получить доступ к спискам пассажиров, улетевших в Новосибирск более поздними рейсами: мог ведь Н.Г. элементарно опоздать при нынешних-то пробках! Правда, оставался вопрос: почему не позвонил, почему мобильник подает сигнал «абонент недоступен»? Есть еще вариант: поинтересоваться в компании мобильной связи, не могут ли они отследить, где находится сейчас мобильный телефон номер такой-то?
– Вот что, тетя Женя, – решительно сказал я, прерывая поток слов, общий смысл которых сводился к тому, что Коля не мог просто исчезнуть, он же где-то находится, и значит, там его и надо искать. – Я займусь поисками, надеюсь, что все будет в порядке (и тени такой надежды у меня не было), а вы езжайте на работу, так будет лучше, отвлечетесь, да и мне спокойнее…
– Ты что, сдурел? – взвилась тетя Женя. – Какая работа? Думаешь, я могу чем-то заниматься, когда…
Я не стал дальше слушать и, отойдя к окну, принялся обзванивать столичные таксопарки, в промежутках между звонками пытаясь пробиться по известному мне номеру в дежурную часть аэропорта Домодедово. Звонил, а сам думал о том, насколько все это безнадежно. Можно потратить неделю, причем совершенно без толку, тогда как из любой ментовки… Господи, как не хотелось опять слышать голоса Корнеева или Толстолобова, как не хотелось… Но через час, даже на сантиметр не приблизившись к цели, я понял, что, как мне ни было неприятно просить о чем-то своих бывших сослуживцев, но придется… В трех таксопарках над моими вопросами посмеялись, в четвертом бросили трубку, не дослушав, в дежурной части Домодедова все время было занято… В общем, судьба.
– Ну что? – спросила меня тетя Женя, когда я на какое-то время перестал нажимать на кнопки и задавать стандартные вопросы. – Что тебе сказали?
Я подумал, что она все-таки героиня – целый час сидела на диване, не проронив ни слова и только глядя на меня тоскливым взглядом. Это было настолько не похоже на тетю Женю…
– Попробую иначе, – пробормотал я и, преодолевая нежелание пальцев набирать знакомый номер, нажал несколько цифр, помнить которые буду до конца дней. Если трубку снимет майор Корнеев…
– Старший лейтенант Толстолобов, – произнес низкий голос. Слава Богу, хоть тут повезло.
– Жора, – сказал я. – Это Юрий. Дольский.
– Слушаю тебя, Юра, – спокойно сказал Толстолобов, будто после нашей последней встречи прошли не два года, а два дня, и будто звонил я, как обычно, чтобы доложить о состоянии дел на вверенном мне участке территории.
– Ну… – я не нашелся, честно говоря, с чего начать. – Как дела-то?
– Хорошо, – отозвался Толстолобов. – Надеюсь, что и у тебя нормально.
– Да, – согласился я.
– Но что-то случилось, – констатировал старший лейтенант. – Я прав?
– Да, – сказал я. – Пропал человек. Уже почти сутки. А ты ж знаешь, как такие…
– На нашей территории? – перебил меня Толстолобов.
– Нет. Пропал по дороге в Домодедово.
– Это отделение… Погоди, адрес у него какой?
– Проспект Вернадского, тридцать шесть, строение три…
– Территория Костомарова.
– Тетя Женя там уже была – еще вчера. Жора, ты знаешь процедуру, а время идет…
– Это твой родственник, что ли? – догадался, наконец, Толстолобов. – Так бы сразу… Хочешь, чтобы я… Ну, по старой памяти…
– За мной должок, – быстро сказал я.
– Само собой. Говори данные.
Я сказал. И о том, куда собрался Николай Генрихович, и о том, что не появился на регистрации, и о такси, и о выключенном мобильнике. Тетя Женя все время порывалась что-то вставить, но я останавливал ее жестом: не надо мешать, сами разберемся.
– Больницы, морги… – начал Толстолобов.
– Исключи. Я все обзвонил.
– Понятно. Ладно, я сейчас свяжусь с Костомаровым и с ребятами из ГИБДД. Твой номер я вижу. Жди, перезвоню.
– Может, нам подъехать? – спросил я, поскольку тетя Женя подавала мне вполне определенные знаки.
– Пока не надо, – сказал Толстолобов. – Послушай, у тебя пенсионка идет, есть вообще какие-нибудь отчисления?
Я не сразу понял, о чем он спрашивает, и на мгновение помедлил с ответом.
– Пенсионка? Да, есть программа. А что, ты хочешь…
– Нет, спрашиваю просто так, – быстро сказал Толстолобов. – В общем, жди.
– Ну что? – спросила тетя Женя.
– Сейчас займутся.
– И даже заявления не надо?
– Потом напишете, задним числом, – сказал я. – Некогда сейчас.
Тетя Женя хотела сказать что-то о московской милиции, я даже представлял, что именно, произнести эти слова вслух она не могла, но наверняка подумала.
– Выпьем еще кофе? – спросил я. – Сейчас нам с вами все равно ничего не остается…
– Колю найдут? – спросила тетя Женя, ответ предполагался только утвердительный, и потому я ответил: