Моё лимонное дерево
Долго на улице не было никого: ни попутных машин, ни людей, ни животных. Честное слово, казалось, что я начну стучать в двери и просить вызвать мне такси. Мой телефон отключился от холода. Интересно, мой мозг тоже отключился, когда, выйдя из ресторана и заприметив туго затянутое небо, я решила, что мне необходимо пройтись и освежить свои мысли?
Не знаю, сколько прошло времени, наверное, немного. Хотя по ощущениям – целая вечность. Я уселась на остановке в надежде, что хоть один автобус должен подойти. Неужели никто не додумается выйти в рейс, чтобы собрать на улицах идиотов, которых угораздило попасть во вьюгу? Не прошло и пяти минут, как сквозь снежную стену я разглядела свет фар, а вскоре и вовсе услышала несколько гудков автомобиля, из которого выбежала девушка и начала активно мне жестикулировать:
– Вы в порядке?
Она подошла ближе. И я увидела молодую девушку в красном пальто и с широкой улыбкой. Ее шапка была усыпана стразами, которые отражали свет фар и ангельски подсвечивали взволнованное лицо, а плотно прижатые волосы то и дело норовили залететь ей в рот, подгоняемые порывами ветра.
– Подвезти вас домой? Здесь жутко холодно!
– Спасибо большое!
Я прыгнула к ней в машину, теплую, я бы даже сказала – обжигающе горячую. Казалось, тело пронизывают сотни иголок: руки, ноги, сердце.
– Кто вы? Мой ангел-хранитель? Я уже думала, так и замерзну на этой проклятой остановке!
– Зато в шелках. – Девушка осмотрела меня с ног до головы. Наверное, она думает: как эта дурочка оказалась в такую метель одна, да еще и в таком виде? Я смущенно улыбнулась ей в ответ. – Едем в Таймун, верно? Сразу видно, что вы не местная.
– Верно. Это новый район, и я ни разу не была здесь. Наверное, глупо потеряться в двадцати километрах от собственного дома, где провела все детство. Хотя раньше вроде здесь был рынок, если я не ошибаюсь? Я слышала, что район строят, но даже не думала, что процесс идет такими быстрыми темпами.
– Все верно. У моих родителей была овощная палатка на рынке. В детстве они часто брали меня с собой на работу, а я убегала в лес рядом, построила свой штаб даже. Возможно, он был на месте этого дома, или того. Кто его теперь знает? – Она тяжело вздохнула. – Кстати, я же совсем не представилась. Я – Вероника.
– Оливия, – проговорила я и внимательно взглянула на нее. Кого-то она мне напоминает. Возможно, мы учились в одной школе, или я покупала овощи в палатке ее родителей.
– Рассказывай давай, как ты оказалась на этой остановке, на которой, к слову, останавливается только автобус «Таймун Индастриз» два раза в день? Это же рабочий район, – усмехнулась она.
– Черт! Поэтому ты решила, что я не местная?
– Я и сама живу в Таймуне, точнее – за городом, в деревушке у устья реки. А поняла я потому, что в такую погоду все местные сидят дома. И если кого-то и занесло на улицу, то ему точно необходима помощь.
– Еще раз спасибо тебе огромное. Нам налево, мимо школы.
– И как тебя угораздило оказаться в этом снежном безумии? Дай угадаю: мужчина?
– Точнее, несостоявшееся свидание. Иногда я поражаюсь, как много может придумать одинокая женщина.
– О, дорогая моя, одинокая женщина способна на многое. И то, что творится в ее мыслях, и чувства, что они вызывают – страшная вещь, справиться с которой может лишь только бутылка хорошего вина. Кажется, мы приехали?
– Точно. Ты святой человек, Вероника.
– Оу, не стоит благодарности. Ты работаешь в «Таймун Индастриз»? – Спросила Вероника, увидев, как в моей сумочке мелькнул бледно-голубой пропуск.
– Да, совсем недолго. Я новый помощник технолога. Да где же уже эти ключи?
– Очень интересно. Не спеши, и они обязательно найдутся.
– Нашлись! – Воскликнула я и начала быстрее вылезать из машины, чтобы больше не задерживать Веронику.
– Подожди, возьми это! Прочитаешь, как будет время, – она протянула мне листовку, и я автоматически взяла ее в руки.
– Пока!
– Еще увидимся! – Выкрикнула Вероника и дала заднюю.
В этот момент я вспомнила эту девушку, поэтому, даже не став читать, смяла листовку, как это сделала она вчера утром, и бросила ее в урну. Порой жизнь над нами смеется. В моем случае, кажется, она играет комедию.
Ночь
Мое отражение треснуло и громко рассыпалось на пол осколками. Почему я здесь? Что происходит? Я смотрю перед собой: на капли крови на зеркальном стекле от моего удара по нему. Почему я сделала это? Меня окутывает паника от незнания, беспомощности и боли, что блокирует сознание.
– Черт! – Я бью кровавым кулаком по раковине. – Черт! – Я кричу, и мне страшно.
– Мамочка, все в порядке?
– Да, детка, я сейчас выйду.
Да что со мной не так? Открываю кран, из которого не сразу, но все-таки начинает литься вода темного соломенного цвета.
– Это не моя вина… – С сожалением бормочу я и безуспешно пытаюсь закрыть кран. – Это не моя вина! – Бормотания переходят в крик, руки трясутся и не могут выполнить простейшее действие. Кажется, я теряю себя.
– Мамочка, посмотри на меня! Мамочка!
О нет! Селена еще здесь. Моя дочь – свидетель моего падения.
– Мамочка!
Почему мне так страшно взглянуть на нее?
– Детка, иди в свою комнату, хорошо? Я скоро приду к тебе, – выдавливаю слова из себя, голос трясется, как и изображение вокруг. Я падаю на зеркальную «перину», получая колотые ранения от осколков и ссадины от зеркальной пыли. Они когда-то были мной. Получается, что я сама себя раню?
– Мамочка! Мамочка!
Время словно остановилось. Точнее, замедлило свой бег, чтобы я вдоволь успела насладиться этим моментом. Я слышу, как моя дочь кричит, слышу, как она плачет рядом. Я вижу тени за ее спиной. Они внушают опасность. И неспроста, ведь в следующую минуту два черных силуэта уводят Селену в темноту. Она кричит и рвется ко мне, а я лежу, словно ужаленная парализующим ядом.
– Нет! Нет! Нет! Отпустите ее! Селена! – Я кричу, не издавая ни звука.
– Остановитесь! Куда вы ее ведете? – Опять тишина.
– Мамочка! – Раздалось эхом в моей голове.
– Мамочка! – Все отчетливее и отчетливее.
Я закрываю глаза и пытаюсь прислушаться к ее голосу. Веди меня, детка!
– Мамочка! Проснись!
Я открываю глаза и вижу перед собой ее, слегка напуганную, с растрепанными волосами и в мятой ночной рубашке.
– Плохой сон? Ты кричала.
Как же я рада ей – моей путеводной звезде, что вытащила меня из этого кошмара. Я не могу сдержать улыбки, не могу сдержать слез.
– Все хорошо?
– Да, детка. Все хорошо, очень хорошо. Иди ко мне. – Селена прыгнула на кровать, и я укрыла ее одеялом. – Просто плохой сон. Просто плохой сон. – повторяю я, пытаясь убедить себя в этом.
– Но ты так кричала, звала меня.
– Я испугала тебя? – Селена ответила мне согласием. – Прости, детка. Сейчас все хорошо. Больше нечего бояться. Сон ушел, и все плохое ушло вместе с ним. – Я поцеловала ее в макушку, уловив легкий аромат клубничного шампуня, который терялся среди аромата, что может услышать только мать.
– Как насчет того, чтобы остаться завтра дома и провести весь день в кровати?
– А как же работа?
– Знаешь, вечером я попала в такую метель, что теперь мне жутко нездоровится.
– Правда?
– Нет, но на работе об этом знать не обязаны. Так что давай, закрывай глаза и постарайся уснуть. Завтра будет прекрасный день.
Утром я сделала, как обещала: позвонила Эвелине и, прикинувшись больной, взяла выходной на день. Возможно, это было глупым решением в свете последних событий, но мне все равно. Ночью я больше не смогла уснуть. Так и пролежала в кровати, прижимая Селену к себе как можно ближе, пытаясь осознать, что она рядом. До рассвета я прокручивала в голове отрывки своего сна, пыталась вспомнить лица теней, пыталась понять, что произошло. Да уж. Давненько я уже не видела снов. И мне страшно, что они вернулись. Пусть и в другом обличии, но они снова здесь.
День
К пяти в дверь постучала мама, разбив наш ленивый и уютный день на до и после. Она вошла в дом и принесла с собой немного холодного воздуха, приправленного ароматами сырости и парфюма, которые прилипли к ее шерстяному пальто и из-за мороза играли по-особенному ярко. Я залила кипятком листья чая с бергамотом и проводила ее в комнату.
– Слушай, дом совсем не узнать. Ты хорошо потрудилась. Правда, я бы на твоем месте сменила их, – мама указала на однотонные зеленые шторы, которые я купила на прошлой неделе, – от них веет скукой.
– Мне нравятся, – хмыкнула я и передала ей кружку с чаем. – А ты чего здесь в такую погоду?
– Ты не привела сегодня Селену. Я не знала, что у тебя выходной.
– Ах да, прости, совсем вылетело из головы. – Я не успела договорить, когда на шее мамы уже повисла Селена, бесконечно радующаяся ее приходу. В детстве есть прекрасная особенность – ты искренне скучаешь по человеку, даже если видел его вчера.
– Боже мой, Селена! Дай бабуле хоть поставить кружку, от греха подальше. – Она повернулась к столику, и ее взгляд упал на стоящее рядом дерево с парой-тройкой ярких плодов на нем. – Оливия! Что ты натворила?
Она поставила кружку на стол, расплескав немного кипятка и ошпарив свои пальцы, которыми аккуратно начала водить по каждому листочку, на котором появились неестественного цвета пятна.
– Ты совсем его запустила, – с грустью в голосе сказала мама.
Черт! Я совсем забыла про него. Я опустилась на колени, став ближе к дереву, вдохнула полной грудью и ощутила легкий цитрусовый аромат.
– Что с тобой, друг? Ты не увядаешь просто так.
За годы его жизни лимон чах лишь в тех случаях, когда дела обстояли действительно плохо. Мой друг тяжело перенес переезд в Блиссад, равно как и мое возвращение в Таймун. Он всегда чувствовал больше и, кажется, все знал наперед. Словно лимон был моим персональным магическим шаром, посмотрев в который можно было с легкостью определить мое состояние на сегодняшний день. Мама знала об этом, поэтому ей не составило труда понять, что мою душу явно что-то тревожит.
– Зайди ко мне завтра, я отсыплю для него удобрений, – сочувственно произнесла мама, а после добавила: – Не хочешь рассказать, в чем дело?
Я отрицательно покачала головой, лениво перемещаясь в кресло рядом.
– Мама плохо спала сегодня ночью, – вмешалась Селена, в которую стрелой вонзился мой взгляд. – Она даже кричала, – создав из ладоней полумесяц, остановившийся на уровне ее губ, она шепотом послала слова бабушке. Мол: «Ты не поверишь!» Они резво обогнули полукруг и с грохотом влетели в мамины уши.
– Селена, оставь нас! – Я посмотрела на дочь, которая прикрыла рот рукой. Она осознала, что взболтнула лишнего, но было уже поздно.
– Прости, – ее голос звучал виновато.
– Ничего, детка, просто возьми Снежного, и поиграйте с ним в своей комнате. Хорошо?
Как только Селена оставила нас, наша повседневная беседа мигом превратилась в допрос.
– И давно?
– Впервые за долгое время. – Мама недоверчиво посмотрела на меня. – Правда. Это был просто ночной кошмар, не больше.
– Ты звонила Виктории?
– Мама, – разочарованно произнесла я, – в этом нет абсолютно никакой необходимости. Единственный кошмар за столько месяцев – не повод обращаться к психотерапевту.
– Я уже потеряла одну дочь и не вынесу… – Ее глаза заблестели от слез.
– Не говори о ней в прошедшем времени. – Мне были противны ее слезы.
– Кристины не стало много лет назад. Той милой девочки с соломенными кудряшками, той девочки, которой я заплетала косы, вплетая в них белую ленту, перед тем как потерять ее. Я надеюсь, ты никогда не узнаешь мои чувства.
– Как ты можешь? – Я сморщила лоб от отвращения.
– Она была такой хрупкой. Я бы многое отдала, чтобы узнать, что случилось в тот день.
– Она была больна! Кристина всегда была немного не в себе. – Мама запрокинула голову назад, пытаясь загнать слезы обратно в глазницы, после чего отрицательно покачала головой. – Ты отказывалась видеть, что что-то не так! Ты могла спасти свою дочь, если бы смотрела глубже, а видела лишь ленты в ее волосах.
– Поэтому я не повторю своей ошибки. – Рукой она смахнула слезы, которые так и продолжали бежать по щекам. – Тебя так мучали кошмары в прошлом.
– И они останутся там, – уверяла я, в то время как сама сомневалась в сказанном.
– Успокой свою мать, пожалуйста, поговори с Викторией. Нам было так сложно, и я не хочу повторения. – Мама присела рядом, едва уместившись на краю кресла. – Если все хорошо, то лучше услышать это от доктора. Я так переживаю за тебя, Оливия! – Она провела рукой по моей щеке.
– Хорошо, – согласилась я, – если это так важно.
– Спасибо. Я, наверное, пойду. – Она встала и неловко поправила свитер, после чего позвала внучку, чтобы обнять на прощание: – Селена, бабушка уходит!
– Мама, не говори отцу. – Мне не хотелось наводить всеобщую панику.
– Не скажу.
Я увидела улыбку на ее лице – лице, которое только что роняло слезы, которое какие-то минуты назад было мне противно. Я видела душу, которая сейчас росла вековым деревом рядом и была мне ближе и роднее всех остальных. Это и есть семейная связь – вы можете ненавидеть, делать больно, пуская свои корни друг в друга, но в итоге, как бы мучительны ни были ваши страдания, вы сливаетесь в единое целое и уже не можете существовать отдельно.
– Не забудь про удобрения. – Она направилась к выходу.
– Постой! – Я выбежала следом, столкнувшись с Селеной в коридоре. – Детка, одевайся, мы навестим дедушку с тетей Кристиной.
Хоть мама и делала вид, что отрубила ту ветку, которая связывала ее с моей сестрой, я не собиралась поддерживать ее поступок.
Кристина
Она сидела на полу рядом с журнальным столиком, на котором плясал одинокий огонек свечи. Кристина увлеченно мяла размягченный воск, пытаясь превратить первоначально цилиндрическую форму в фигуру более сложную, особенную, с обтекаемыми краями.
– Как ты?
– Неплохо, – ответила сестренка, не отводя взгляда от источника тепла рядом. Она медленно водила пальцем по ободку свечи, приближаясь к центру, словно закручивая невидимую спираль. – А у тебя? Что-то произошло, иначе, зачем ты здесь?
– Я просто соскучилась по сестренке. – Не знаю, соврала я или сказала правду.
– Ты не скучаешь просто так. По мне никто никогда не скучает просто так.
– Неправда. И, Кристин, ты прекрасно это понимаешь. Селена в тебе души не чает, и отец…
– Хватит! – Перебила она с такой силой, что свеча напротив потухла, и комнату накрыла темнота, которая словно вырвалась из Кристины, откуда-то из глубин ее подсознания.
– Отец сказал, что ты все-таки согласилась на предложение Марка. Ты мне не рассказывала. Столько времени прошло. – Она прошла в коридор и включила несколько ламп, прогнав темноту.
В момент, когда свет заполнил комнату, я увидела ту сторону Кристины, что пыталась забыть. Когда-то прежде наш уютный бункер был не таким, каким я видела его сейчас. В детстве здесь висели огоньки на стенах, теперь – грубые железные лампы. Коллаж из детских рисунков и подростковых плакатов сменили журнальные вырезки и статьи из газет. Гору игрушек и нашу библиотеку у входа вытеснили стопки просроченной прессы, коробки с бумагами и сотни разноцветных папок. Я давно не спускалась к ней, дозировала общение ее редкими появлениями снаружи. Думала, что так я помогаю ей, когда на самом деле томила сестру одиночеством. Я думала, не будь меня рядом, Кристине станет не страшно жить в мире, но она все больше и больше уходила под землю, закрывая себя от него. Мне стало не по себе.
– Прости, я думала, что ты в курсе. Тебе все еще выписывают оланзапин2?
– Мама как полоумная приносит мне новую баночку каждый месяц. Все пытается исправить меня.
– Она переживает за тебя.
Кристин возмутилась:
– Она жертва потребления! – Сестренка взмахнула руками: как я могу не понимать этого? – Оглянись вокруг. Человек – концентрация всего жестокого. Мы хотим истребить все, нам неугодное. И мама доказывает мои слова, каждый раз принося мне оланзапин.
– Я так понимаю, ты продолжаешь не принимать его.
– Ты слышишь, о чем я говорю? – Она обхватила руками голову. – И это я схожу с ума? Просто немыслимо.
– У меня был кошмар.
– Сестренка, – произнесла Кристина, полная разочарования.
– Мне страшно, что он может вернуться. Я не рассказала о своем страхе маме, не рассказала Виктории.
– Виктория – шарлатанка, как и все мозгоправы, – фыркнула Кристина.
– Я рассказываю тебе. Думаю, что ты сможешь понять меня, но ты не знаешь всей правды. Я была зависима. Наши отношения с Марком сводили меня с ума. Я задыхалась от одиночества, от осознания того, что любимого человека постоянно нет рядом. В первый раз я изменила Марку от скуки, я приняла какие-то таблетки, и мне стало так хорошо. Я была счастлива с тем, чье имя даже не знала. И так несчастна от безумной любви и тоски по Марку, и от той боли, которую я ему причиняла раз за разом. Это сводило меня с ума, и тогда пришли они – сны, которые я не в силах была удержать. – Поэтому ты ушла от него?
Я утвердительно кивнула.
– Когда ты вернулась из Блиссада, ты оказалась другой. Ты вернулась со впалыми скулами и припухшим взглядом. Отец сказал, что вы с Марком разошлись, и лучше тебя не доставать с расспросами, – на ее лице появилась ностальгическая улыбка. – А я была рада. Я эгоистично радовалась твоим слезам, я даже рада была твоей потере в каком-то смысле. Моя сестра вернулась домой, она была рядом, и мне было абсолютно неважно, что случилось. Она была в безопасности, и этот факт грел мне душу. Ее мучали кошмары, но ведь я предупреждала. Предупреждала тебя.
– Прости, что не рассказала тебе раньше. Все так крутились возле меня, пытаясь избавить от недуга. Как я могла признаться, что сама довела себя до бессонных ночей? Сама возненавидела Марка, сама прокляла его, и только натворив дел, поняла, как мне его не хватает.
– Жизнь уничтожила тебя, потрепала, запутала и выплюнула обратно. Она поступает так с каждым. Не церемонится. Поэтому я редко выбираюсь наружу. Боюсь увидеть эту реальность.
Кристина знала, о чем говорит, ее слова были оправданы. Ведь только она вышла в большой мир, он сразу же дал ей пощечину.
– Я могу взять у тебя оланзапин? В прошлый раз он помог мне. Конечно, я могу позвонить Виктории и попросить выписать мне рецепт, но, если честно, я ей не очень доверяю. – Я соврала, ведь Виктории я как раз-таки могла довериться. Но обратиться к ней значило признать проблему, а я этого не хотела.
– Если я скажу, чем все может обернуться, ты же меня не послушаешь? – Я виновато молчу. – Когда будешь уходить, возьми их в коробке у лестницы.
– Спасибо. Тогда я пойду.
Пока я пыталась найти у лестницы нужную коробку, мой взгляд остановился на стопке знакомых брошюр. Я вижу их не впервые и даже знаю их на ощупь: ярко-зеленого цвета, матовые, из самой дешевой бумаги. «Таймун – не помойка!» – самая большая и яркая надпись на них. «Будущее не за «Таймун Индастриз». Будущее за нами» – чуть меньше и менее ярко. Я почувствовала, как Кристина прожигает меня взглядом.
– Зачем ты пришла на самом деле? Это они тебя послали? Теперь ты на их стороне?
– О чем ты?
– Уходи!
Атмосфера в бункере изменилась. Я судорожно огляделась еще раз и все же увидела нужную мне коробку, быстро засунула в нее руку и нащупала стеклянный бутылек.
– Взяла все, что хотела?
– Кристин, не надо так.
– Уходи! Уходи отсюда! – Она схватила свечу причудливой формы и, недолго думая, бросила ее в мою сторону. – Уходи!
Восковая граната врезалась в железную стену, оглушив меня звонким эхом, после чего смялась и упала к моим ногам.
Я опустила железную дверь и закричала – громко и дико, а закончив, обернулась и увидела отца, стоящего на веранде нашего дома. Он осуждающе смотрел на меня, но не сказал ни слова. Отец единственный, кто поддерживал Кристину. В конце концов, это он выкопал ей бункер и обшил его железными листами. Это он поставил эту дверь, за которой спрятал свою дочь. Я знала, отчего он злится: я бросила ее, увезла Селену. Как и он, я спрятала дочь от пагубного влияния окружающей среды. Отец развернулся и молча зашел в дом. Наверное, он думал: «И зачем она только вернулась?» Возможно, в очередной раз отец во мне разочаровался. И я осталась одна, наедине с совершенно непонятными мыслями. Все как-то слишком запуталось. Или же наоборот – начало проясняться?
Нечто грядет
Все началось со сгоревшего кофе, кухни в дыму и ожога в форме ободка кофейной чашки на правой руке – у меня. С первого дня в группе дошкольной подготовки – у Селены. Уверена, что и для дочери этот день обещает быть не менее нелепым. Хоть класс уже встречался раньше на ознакомительной экскурсии, прошедшей на днях, но все мы знаем, что такое первый класс: новая школа, незнакомые лица вокруг. Все новое в этом возрасте страшно и непонятно. И я переживала даже больше, чем мой ребенок, которому предстояло в ближайшее время лицом к лицу столкнуться с суровой реальностью и увидеть жестокость, зависть и унижение среди своих ровесников. Я была напугана, что моя крошка станет одной из этих жестоких детей, или еще ужасней: забьется в угол и не вылезет из него, пока не окончится выпускной год.
Мою душу всегда тревожил тот факт, что Селену неизбежно настигнет взросление. Какой она станет? Что будет с той девочкой, которая по утрам любила пить какао с зефирками, всюду таскать за собой плюшевую игрушку, называя ее «Снежный», искренне радоваться жизни и безоговорочно любить меня? Будет ли она одной из успешных дам, которые на рассвете забирают американо в кофейне, или же посвятит свою жизнь семье и мужу? Унаследует ли она мою слабость? Станет ли похожей на Кристину? Познает ли ее страх, ее паранойю? Наверное, последний вопрос пугал меня больше всего.
У Кристины с Селеной после нашего возвращения из Блиссада сложились особенные отношения. Между ними было нечто большее, чем простая семейная близость. Сестра таила в себе загадку, а дети всегда чувствуют подобное и, во что бы то ни стало, пытаются ее разгадать. Детство обожает тайны и как магнитом притягивает их к себе. Когда Кристина выходила, то сразу же окутывала Селену вниманием и увлекала сказочными историями. Сначала они играли в пиратов, после – в золотоискателей. А на мои возражения, что это одно и то же, я получала в ответ два недоумевающих взгляда. Все шло отлично. Казалось, Кристина наконец увидела смысл выходить наружу, а Селена нашла себе друга – единственного, кто не остался на морском побережье и не испарился после переезда, как замок из песка после наплыва волны. Бессмысленно и безвозвратно.
И думалось, и верилось, что вот оно – лекарство от недуга. Пока я пыталась излечиться, прогнать прочь свои сны, три раза в неделю навещая Викторию. Пока я забывала о родительском долге, свалив ребенка на родителей и сестру. Я не заметила. Мы не заметили. Или же нам просто хотелось верить, что такая увлеченность – это здравый рассудок, а не временная ремиссия. Взрослые забылись, дети заигрались. И вот я уже практически перестала видеть свою дочь. Кристина увела ее с собой под землю. Как бы надуманно и странно это ни звучало, но так и было. Они изучали карты, читали биографии знаменитых людей, выдвигали теории. Хорошая зарядка для ума, но совсем не детская. Занятие, не подходящее для шестилетки. Подобное увлечение не могло не наследить: например, Селена отказывалась есть еду из упаковок, как это делала Кристина, но все еще не отказывала себе в удовольствии выпить утреннюю кружку какао. Такая мелочь напоминала мне о Селене – о моей дочурке, чье сознание в шесть лет еще не было переполнено информацией о конце света, проблемах потребления и всеобщего заговора. Тогда я приняла решение съехать. Странно, что родители поддержали меня. Я видела, как отцу сложно было забрать у Кристины ее игрушку, хоть и во благо его любимой внучки. Видимо, сказались уговоры мамы и здравый смысл: им больше не хотелось наблюдать за тем, как их кровинушка потихоньку теряет себя. Вновь.
И рабочий день показался мне странным. Утром автобус завез нас прямо на территорию завода. Снаружи было громко. Множество людей в один голос выкрикивали лозунги «Таймун не помойка!» и преграждали путь автобусу, стучали по окнам, а мы ехали так медленно, аккуратно пробираясь к цели, что я могла с легкостью рассмотреть линии жизни на расплющенных ладошках протестующих. Один будет долго жить, другой произведет на свет троих детей, а этот – всего одного. Одну ладонь я не смогла прочесть – она быстро мелькнула среди десятка других, бивших по стеклу. Но успела разглядеть, кому она принадлежала: красное пальто, на контрасте бледная кожа, покрытая румянцем от мороза, знакомое темное каре. Вероника. Это была Вероника.