Сквозь наваждение

– Ну… Вот и все, – заключила, вздохнув. И пошла к выходу.

9.

Дня через три мысли, связанные с последними событиями, заметно потускнели. Оставалось только тоскливое чувство, что все могло бы сложиться по-другому, подойди он к девушке. О самом факте несостоявшегося знакомства не жалел. Что-то подсказывало, что встреча обязательно состоится. Дело было в другом. Он жалел, что спасовал перед испытанием, посланным судьбой. А то, что это судьбоносное событие, теперь не сомневался нисколько. Поэтому и не переживал о результате. Знал – будет еще шанс. И от этих выводов, от этого жутковатого спокойствия становилось как-то не по себе. В канву размышлений вновь начинали вплетаться мистические чувства. «Если это роковое событие, – рассуждал, – если все предопределено, то, судя по тому, что говорила… та, – не нашел другого слова, – радости мне от такой встречи все равно не видеть, как собственных ушей». Связь ночной гостьи и живого человека, совершенно такого же, как в пророческом видении  банного полумрака, пестовала любопытство, замешанное на чем-то запретном, а, значит, опасном и увлекательном. Интуиция, услужливо подсунувшая странное слово, услышанное, скорее, от Руслана, добавила немало вопросов. И вчера, перед тем как собирались ложиться спать, он снова вспомнил его.

– Суккуб? – Руслан на секунду замолчал. Снял покрывало с кровати и стал его складывать, – Если коротко…

Не то, чтобы  ответ напугал, но от услышанного стало не по себе. Ответ не дал полной ясности. Скорее всего, наоборот, запутал, добавив еще большей таинственности. Суккубы, по заявлению Руслана, в демонологии Средних веков считались элементалами женского рода. И вызывались они из невидимых сфер человеческой страстью, похотью, вожделением. А проявлялись чаще всего ночью в виде ярких сексуальных переживаний. Но это еще было полбеды. Элементалы, оказались всего лишь духами стихий. Руслан, ссылаясь на какую-то Блаватскую, сказал, что они являются, скорее, силами природы, чем эфирными мужчинами и женщинами.

– Самое отвратительное, – добавил он, заговорив почему-то тише, – что они могут служить элементариям – развоплощенным душам развращенных людей. А эти твари еще при жизни, отделили от себя свой божественный дух. Представляешь – ты видишь человека и думаешь, что это человек, а это лишь его оболочка. Человеческой души там уже нет. Осталась только животная суть. Божественная – та, где пребывает совесть, и проявление которой мы знаем как эмпатию, или, другими словами, сопереживание, ушла… И вот эти… – Руслан не нашел подходящего слова, – развоплощаясь, то есть, умирая уже и телесно, остаются, в терминах западной оккультной мысли, в нижних слоях астрала.

– Получается, что все они из потустороннего мира? – опешил Максим, откинув край одеяла и приподнявшись на локтях.

– А ты что – сомневаешься? – Руслан усмехнулся.

– Да нет… не сомневаюсь. Хотя, по правде говоря, только в последний момент, как ты начал говорить, и перестал, – он замолчал. «Но девушка? – озадачился снова, – Она же из крови и плоти… Когда я стоял у светофора, прямо за ней, вдыхая запах, исходивший от ее кожи… А ладонь? – он почувствовал как мурашки пробежали по позвоночнику, – Теплая живая ладонь из ночного… – сознание услужливо подсунуло «кошмара», – Абсурд… Ведь и там все было правдой… Не-ет… это уже перебор». Максим повернулся набок, подтянув под себя ноги. «Как так могло случиться, что странное существо из ночи и прекрасное живое создание, которое растворилось… в дверях главного корпуса, были на одно лицо? – слово «растворилось» неприятно отозвалось в сердце, – Не может ночная гостья быть суккубом! – категорично заявил, словно отвечал кому-то в себе, – Не верю». Максим встал, пошел – выключил свет, и снова лег.

– Спокойной ночи, – услышал приглушенный голос повернувшегося к стене Руслана, – И меньше ты думай об этом – наша психика не готова еще к постижению таких вещей.

– И тебе, – ответил Максим, – А я и не думаю, – солгал он машинально. Так получилось. В словах Руслана, пожелавшего спокойной ночи, исподволь услышал издевку. «Да уж, – проговорил про себя, – Меньше думай… А больше – не хочешь? Заварил в моей душе кашу, а теперь – не думай?» Но, поразмыслив, понял – показалось: не мог Руслан вот так – в наглую подшутить над ним. Не в его правилах.

Все события перемешались. Их осмысление, затянувшись, не давало ответа ни на один из возникавших при этом вопросов. Да и могли ли быть ответы на них? Разве только предположения? Только разрывавшие сердце предположения – примитивные и неправдоподобные, не дававшие ни душевного покоя, ни даже хоть какого-то расслабления. Острота чувств от самих событий постепенно уходила, но ей на смену формировалась навязчивая идея – во что бы то ни стало логически решить задачу, которая логике оказывалась неподвластной. Это даже была не идея, это выбралось из подсознания спрятанное там когда-то простое детское «хочу» любой ценой. В какой-то момент все в голове стало смешиваться, словно краски на палитре. Мысли, превращаясь в образы, стали сначала аморфными, а затем и вовсе расплылись и перетекли через невидимый край, унося с собой в небытие наполнявший их смысл.

Проснулся до будильника. Лежал, нежась в лучах еще совсем по-летнему светившего солнца.

На соседней кровати заворочался Руслан. И память вытащила вчерашнюю беседу. Мысли о суккубах снова завладели сознанием. Только что вызванное солнечным светом умиротворение превратилось во всеобъемлющий вопрос, ответа на который не предвиделось. А, может, его и не могло быть? Ответом, как вдруг показалось, должна стать вся его жизнь. Или, по крайней мере, большая ее часть. «Вот именно!» – в душе появилось и стало расти восторженное состояние. Утренние мысли стали наполняться мажорными аккордами. Они вибрировали в голове трансформированным в музыку солнечным светом, заставляя психику верить в жизнеутверждающие принципы существования. В них не было ночной беспросветности, с ее пессимизмом на фоне разыгравшихся до беспредела примитивных страхов умирающего в судорогах бесконечных фантазий вчерашнего дня. «Да! – подтвердил сам себе, – Ответ – это вся моя жизнь. Процесс – вот что в ней самое важное». Он уже нисколько в этом не сомневался. Оставалось только ждать, как будут разворачиваться события.

Пришло грустное ощущение иллюзорности всего, что с ним происходит. «Это игра, – подумал, – И, видимо, от меня тоже зависит – как она будет развиваться… Весело». На душе стало легко и спокойно. Сон, незаметно подкравшись, быстро, без задержки в промежуточной зоне, перенес его размышления в иной частотный диапазон существования. Растворяясь и беспрепятственно перетекая туда всем своим внутренним миром, Максим даже не понял, что с ним произошло.

Проснулся от того, что Руслан в лучах солнечного света мурлыкал знакомую мелодию. «Откуда она? – стал вспоминать. И вдруг дошло: когда подъезжал к дому – в тот вечер, эта мелодия звучала в радиоприемнике. И потом она не выходила из головы весь вечер, даже когда начинал париться, – Рок какой-то». В душу закралось новое ощущение. Еще непонятное, но вселявшее надежду на что-то хорошее, что должно вот-вот случиться. «Точно! Игра!» – вспомнил вдруг, и в душе снова появился восторг.

– Доброе утро, Руслан, – обычное «привет» показалось ему сегодня бестактным. Да и Руслана «Русликом» называть не захотелось. Как-то не в тему. Не в настроение. Жизнь прекрасна. Впереди – то, что назвал игрой: он обязательно встретится сегодня с незнакомкой, обязательно сделает так, что она станет его девушкой. «А там, – заключил, – посмотрим». Все стало казаться легкодостижимым. Все само шло в руки. Утро, которое вечера мудренее, подсказывало, что все возможно в этой жизни. Все будет так, как он захочет.

Занятия прошли, сумбурно переплетаясь с иллюзорностью размышлений.  Поздний обед или ранний ужин после прогулки по городу они с Русланом заполучили в пиццерии, отстояв очередь. Ничего из того, что ожидалось сегодня, не произошло. И Максим успокоился почти окончательно, осознав, что не все во власти его предположений, а тем более в его власти. Лишь маленький червячок продолжил шевелиться в душе: события не так скоро развивались, как хотелось. Но это уже не столь важно. Важно  то, что ничего, сбивавшего жизнь с обычного ритма, не происходило. А это уже успех. Пусть даже и небольшой.

Вечер наступил быстро. И когда за окном совсем стемнело, они с Русланом вышли в холл своего этажа – с гитарой.

Здесь была хорошая акустика. К тому же – полумрак: свет в этой части коридора выключили. Они сидели и напевали что-то из новых песен, подбирая на ходу аккорды.

Стали подходить девчонки и парни. Гитара кочевала из рук в руки, каждый раз внося новизну в общую картину, складывавшуюся в душе Максима. Но снова и снова он возвращался к ожиданию чего-то хорошего и удивительного, что вот-вот должно произойти.

Чуть позже все стали разбредаться по комнатам. Исчез как-то незаметно и Руслан. В конце концов, остался Максим и две серенькие мышки, на которых никто из парней не обратил внимания. На них, в принципе, никто и никогда не обращал внимания, и на таких посиделках они всегда оставались последними, словно ожидали чуда. Наверное, того самого – хорошего и удивительного, чего ждала сейчас и душа Максима.

Когда он закончил песню, девушки стали просить еще хотя бы одну, словно пытаясь продлить иллюзию, продлить чувства, наполнявшие их. Но Максим банально оправдался тем, что устал, и что завтра рано вставать. Он и вправду устал от ожидания чего-то неординарного. От ожидания игры, в которую поверил, и где, казалось, должен был исполнять роль первой скрипки.  Но судьба – то ли давала фору, то ли ждала, когда он расслабится, чтобы посмеяться над ним.

Вставив ключ в скважину замка, он попытался повернуть его. Дверь оказалась не запертой. «О! Руслик уже на месте, – Максим миновал темную прихожую блока и вошел, не включая свет, в свою комнату, – Неужели спит?» Уличные фонари и рекламный щит на соседнем магазине создавали в ней полумрак, вполне достаточный, чтобы после света коридора ориентироваться в пространстве. Он прокрался на цыпочках, чтобы не будить товарища, к своей кровати. Поставил, насколько можно аккуратно, гитару к спинке. Обернулся – посмотреть на Руслана: не разбудил ли. Глаза, уже привыкшие к относительной темноте, обнаружили нетронутую кровать. И Максим почти успел возмутиться по поводу незапертой двери, как вдруг по позвоночнику пробежало что-то вроде электрического тока. От темной шторы, уходившей от края окна в угол, беззвучно отделилось что-то темное, напоминавшее все же человека, и даже, скорее, женщину, чем мужчину. «Неужели, опять?» – пронеслось в голове, заставив сначала испугаться, а потом восхититься от мысли, что снова повторится то самое чудо, которого, пережив однажды, уже невозможно было не желать. Но опьянение иллюзорной надеждой оказалось кратким. За ним пришло мгновенное осознание, что это совсем не то, чего ожидал. А за ним – неприятное ощущение неудобства, которое принес с собой испуг.

– Кто здесь? – машинально вырвалось у Максима. После всего, что выпало за последние дни на его долю, он мог ожидать кого угодно.

Когда в просвете окна вырисовалась женская с узкой талией фигура, и послышалось дыхание, он уже был уверен – это человек, а не какая-то мифическая нежить.

– Кто здесь? – повторил спокойно.

– Это я… Юля… Макс, прости, если напугала. Я не хотела… Я думала – ты свет включишь… Не надо, Максим, – она остановила его, взяв за руку, – Не включай теперь… Не надо…

– Ну и что ты здесь делаешь? – его почему-то развеселило ее сбивчивое оправдание, словно организм отыгрывался за пережитое – сначала за страх, а потом и за стыд из-за него. Плюс к тому заявило о себе недвусмысленное присутствие женщины и просыпавшееся при этом осознание себя мужчиной, – Что ты вообще забыла в общаге, ты же у нас местная? А время-то уже позднее… где-то около двенадцати. Как выбираться– то будешь отсюда через пост?

– Потом, Макс. Все потом, – она цепко обхватила его за шею двумя руками, и впилась своим ртом в его губы, чуть втянула в себя и отпустила.

Все произошло так неожиданно, что ни ответить ей, ни отвергнуть ее Максим не успел.

– Макс, я полгода уже перед тобой выплясываю. Ты бы хоть раз обратил внимания на меня. Я что – уродина?

Вопрос застал Максима врасплох.

– Ну что ты, Юлечка? – он как будто оправдывался, – Ты очень красивая девочка, но…

Она снова попыталась обнять его.

– Макс? Один раз… И все. Не пойдет – больше приставать не буду.

«Полгода… – подумал он, – Полгода… Это уже идея фикс. Может, она девушка еще? Не мудрено и свихнуться. Этого мне только не хватало».

– Не понял… Ты что – вот так предлагаешь мне переспать с тобой?

Она ответила не сразу. Видимо, обнаженность вопроса оказалась для нее неожиданной.

– А что тебя не устраивает? – Юля, кажется, не понимала его, – Я взрослая девочка и сама за себя отвечаю.

– Нет, я совсем не это имел в виду…

– А что? – в ее вопросе почувствовалось, если не возмущение, то недовольство уж точно, – Может, ты хочешь сказать, что я – шлюха?

– Юль… не перегибай. Ты же видишь – я хорошо к тебе отношусь. И даже больше – ты мне нравишься, и ты меня заводишь. Но я хотел бы расставить все точки…

– Что? Что ты хочешь узнать? – у нее, казалось, начиналась истерика.

– Как бы это сказать… – Максим пощелкал пальцами, думая как сформулировать вопрос.

– Да говори, ты уже как есть, – в ее голосе сквозило нетерпение.

– Ну… Ну, у тебя раньше это было? – выпалил он наконец.

Услышав ее сдержанный смех, Максим понял, что лоханулся.

– А ты думал – на полоумную целку нарвался? Испугался, что женит на себе. Ну, Макс! Ну, поразил! Неужели еще есть порядочные мужики? Не дрейфь, у меня уже дочке три года…

– Ты что…

– Нет, – опередила она его, – Я не замужем. И не была. Так родила – от любимого человека… Слушай, Макс, мы еще долго разговаривать будем? По-моему, время бесед давно вышло, – Юля прижалась к нему, и стала налегать, толкая в сторону кровати, – Я чувствую… ты уже хочешь меня…

Предпоследняя фраза – «время бесед давно вышло» – всколыхнула память. И в какой-то момент Максиму даже показалось, что его охватывает мощный жар того самого вожделения. Но продлилось это лишь мгновение: вожделение было, но было обычным – не сверхъестественным.

– Подожди, я дверь закрою. Руслан может…

– Не придет Руслан… До самого утра… Я все устроила…

– Ну, сводник! – усмехнулся Максим, покачав головой, – Хоть бы намекнул.

Юля буквально уронила его на кровать, и стала целовать, но губы ее уже не были той жесткой присоской, они стали мягкими и податливыми, как и сама она.

10.

Уже не один день Настя пребывала под впечатлением произошедшего – нет-нет, да и вспомнятся вдруг эти красивые, и теперь уже, казалось, грустные глаза. Ее порой даже захлестывало чувство вины перед той робостью, которую, скорее всего, она и спровоцировала собой и которую увидела в них. Посмотри она на эту встречу непредвзято – ну шел, ну смотрел, мало ли ее раздевали глазами – назавтра  и воспоминаний бы не осталось. Но что-то складывалось не так. Чувство тревоги, возникшее, когда почувствовала взгляд со спины, потеряв прежнюю остроту, все же не покидало ее.  Оно стало другим. Преобразовалось. Тревога, как ощущение опасности, исчезла. В ней появились обертоны, привносившие какую-то непонятную со стыдливостью прелесть – тягучую и неотступную. Как тогда – во сне. «Не может быть… – в позвоночнике – внизу спины появилось и исчезло онемение. Настя вдруг отчетливо вспомнила удивившую ее тогда трансформацию лица, возникшую перед ней на несколько мгновений. Забытая почему-то, она отчетливо прорисовалась в памяти, окрасив тревогу новыми ощущениями.  И это, скорее, были ощущения неотвратимости чего-то такого, от чего ни убежать и ни спрятаться. И странно – казалось, они должны были вносить хаос, неразбериху в чувства. А этого не было. Мысль, что знала эти глаза всегда, всю свою жизнь, уже проросла в душе. «Что-то близкое, даже родное… – Настя удивилась спонтанно пришедшему откровению, – Мистика какая-то… попробуй не согласиться, что жизнь не одна…» И  не то чтобы она верила в подобное. Скорее всего, относилась к подобным утверждениям никак – никогда на подобную тему не задумывалась серьезно. «А ведь почему-то сейчас это вспомнилось…» В сознание стали вкручиваться противоречивые чувства и мысли. Они, словно основа и уток, соединяясь по заданному алгоритму в невидимое полотно, выплетали ткань истинного внутреннего знания. И это приносило уверенность, что тот, кого встретила, не просто знаком, что он близок ей, и что она уже встречалась с ним когда-то. Но в то же время четко осознавала, что в этой своей, еще такой короткой жизни – никогда.

Вдруг заметила, что прошла уже чуть ли не половину проспекта, оказавшись у главных ворот центрального городского парка. «Ну, раз уже здесь, – подумала, – пойду – пройдусь. Погуляю среди сосен».

Она прошла немного по центральной аллее, затем свернула – влево и двинулась дальше по одной из боковых дорожек. Теплый, почти неощутимый ветерок. Силуэты деревьев, заполнявшие прозрачную голубизну выси своими темно-зелеными кронами. Редкие прохожие, прогуливавшиеся в будний день. Все это ненадолго вырвало Настю из цепкого объятия последних размышлений. Она даже обрадовалась, что перестала, хоть на время, думать о встрече. И тут же поняла, что снова оказалась в ее власти. «Почему, – подумала, – мое сознание не воспринимает такое развитие событий однозначно? Может, потому что напугано слишком скорыми изменениями внутреннего состояния? Слишком много чувств появилось, до этого незнакомых? Или потому, что эти чувства не просто появились и ушли, а по-хозяйски заявили свои права на мою душу? – она усмехнулась, ощутив в себе иронию, – Но разве это не счастье?» Ирония привела внутренний мир в состояние мгновенного преображения. Словно яркий свет вспыхнул в нем.  И счастье проникло во все затемненные бессознательностью уголочки души. Осветило их солнечными лучами доселе неведомой радости близости – пусть даже виртуальной – с другим человеком, выдавливая страхи, связанные с неопределенностью…

– Насть! – кто-то смеясь окликнул ее, – Ты что, слепая?

«Знакомый голос», – Настя, еще не успев понять – чей, машинально обернулась в ту сторону.

– Ирка?

Чуть в стороне, откуда та шла, на скамейке и около, сидя и стоя, расположилась целая компания ребят и девчонок. В основном – не знакомых. Но две из них – Полина и она – из Настиной группы.

– Настюха, идем к нам, – предложила Ирка с какой-то неадекватной веселостью, – У нас недокомплект… А тут такие мальчики есть! Смотри! – Ирка повернулась полу боком к компании, чуть шатнувшись и переставив соответственно этому ногу.

Настя машинально подчинилась ее порыву – перевела взгляд. Несколько парней также отреагировали на Иркин возглас – посмотрели на них.

– Да ты, смотрю, совсем счастливая, – улыбнулась Настя скептически.

– А то? – ответила с вызовом Ирка. По ее глазам было видно – подвох, не смотря на состояние, она уловила, – Пойдем… и ты будешь, – попыталась взять Настю под руку. Но Настя чуть отодвинулась, и номер не прошел, отчего Ирке, снова пришлось слегка балансировать.

– Акела промахнулся, – заключила она, теряя улыбку, но все же не отстала, – Пошли. Познакомлю.

– Извини, подруга, но мне пора домой. Только что мать звонила, – соврала Настя, почувствовав подспудно неудобство.

Но «подруга» этого не заметила, потому что мысли ее уже уплыли в центр компании.

– А-а, понятно, – сказала она, махнув рукой, – Не хочешь, как хочешь. Давай, – и абсолютно потеряв к Насте интерес, пошла к скамейке. А Настя, довольная, что так быстро «отмазалась», заторопилась к центральному входу, будто все еще боясь, что ее снова окликнут. Вышла из парка, повернула направо и спустилась в подземный переход, чтобы вернуться домой на метро.

Прохлада метрополитена обдала сильным потоком воздуха во входных дверях. Понадобилось большое усилие – толкнуть дверь от себя. «На себя надо было…» Мысль, словно челнок, вытащила из бессознательной сути понятную ей аналогию. Настя вспомнила, как открывала университетскую дверь, спасаясь бегством. На себя. «И от кого спасалась? От того, о ком вот уже несколько дней, почти не переставая, думаю? Почему так? Почему я думаю о человеке, которого совершенно не знаю. Не знаю, кто он. Не знаю, зачем шел за мной. Каковы были его мотивы, когда дышал мне в спину? Может, бандит какой? А может, что еще хуже, маньяк? Но почему же тогда так неспокойно на сердце совершенно по другой причине?»

В последний вагон садиться не стала. Избегала после того, как однажды услышала от знакомой, что последний вагон может отцепиться от состава. Поверила? Скорее, нет. Но последние вагоны с тех пор по возможности игнорировала. Даже когда опаздывала, старалась войти в предпоследний. Однажды даже своей самой близкой подругой – Оксаной – оказалась уличенной в системном подходе. И та по простоте душевной не только окрестила Настю дурой, а ее фобию бредом сивой кобылы, но еще и поучила. Сказала, что в метрополитене «такая электроника, что враз все покажет на пульте управления». Однако Настя так и не смогла преодолеть порог суеверия – так и не переставала избегать последних вагонов.

На Октябрьской она вышла. Прошла мимо Дома Профсоюзов к собору. Свернула налево. Спустилась по лестнице вниз – к мосту. Еще раз повернула налево – к переходу. Подождала вместе с собиравшейся толпой на светофоре. Миновала церковь. Остановку общественного транспорта. Ступеньки на второй этаж…

Ей вдруг стало казаться, что она – как Единая и Неслиянная Святая Троица, разделившись на ипостаси, все же остается, без сомнения, неким целым образованием. Ее тело, наделенное органами чувств, живет своей подсознательной жизнью, четко реагируя на внутреннее и внешнее пространство. Сознание, наблюдая за ним, меняет спонтанное мышление на медитативное – волевое, когда это необходимо, и снова возвращается к словомешалке, существуя как бы само в себе. Но главным в этом тройственном союзе под именем Настя Захарова, является все же тот, кто наблюдает за сознанием, когда то, в свою очередь, наблюдает за телом. «Наблюдающий за наблюдающим, – улыбнулась Настя, – это и есть мое истинное «я». Но «я» – она вдруг стала серьезной, – это всего лишь часть целого». Ей вдруг стало грустно от своего открытия. Грустно оттого, что теперь уже этого никогда не забыть, потому что в ней что-то вдруг включилось.

Около часа она бродила по торговому центру – от отдела к отделу, от витрины к витрине. Передвигала какие-то блузки на плечиках, кофточки и ветровки. Примеряла шляпки перед зеркалом. Просматривала ценники, отмечая соответствие или несоответствие стоимости и внешнего вида вещей. Потом забрела в обувной отдел, где также немного похозяйничала, продолжая все также думать о странной встрече, отдавшись  ностальгии и смакуя отдельные ее моменты. Раздвоение не прекращалось. Удивляло, что стала одновременно находиться и в себе, и во внешнем мире. Не так, как раньше: или – или. Сознание под четким руководством констатировало все. И это поначалу даже забавляло. Потом необычность психики стала восприниматься как должное. Появилась внутренняя уверенность, что просто вспомнила то, что умела раньше. Словно  эта возможность проникновения в действительность на какое-то время просто была забыта. А вот сейчас все восстановилось. Пришло откровение, что такому нельзя научиться  вдруг. Что-то в ней просыпалось – зарождался невероятный подъем в душе, от чего сердце начинало трепетать восторгом. И все – то новое, что происходило в ней, что приходило на смену первородному страху, одолевавшему от соприкосновения с другим человеком – все переворачивало прежнее представление о жизни. Фонтан чувств, вырвавшийся, наконец, на свободу, но еще не забивший в полную силу, тем не менее, до неузнаваемости изменил все вокруг.

Единственное, что омрачало существование – неопределенность будущей встречи. Сама же встреча казалась неизбежностью. Насте даже не приходило в голову, что ее может не быть.

11.

– Макс, ну… как все прошло? Как Юлька? – Руслан улыбался, довольный проделанной накануне работой – для друга же старался, – Уже, смотрю, слиняла с утра пораньше – подмываться домой полетела? – добавил.

Он был наполовину одет, и, судя по всему, только что умывался и чистил зубы – в руках держал полотенце.

– Руслик, отвали! – Максим сел, нащупав ногами сланцы, – Не хочу после этого даже разговаривать с тобой, – он посмотрел на улыбавшегося друга почти исподлобья, словно собирался, если тот скажет хотя бы слово, подняться и съездить ему по довольной физиономии.

– Да чего ты взъелся? – Руслан искренне удивился, – Спасибо бы сказал, – возмутился он, – Для тебя же, идиота, старался…

– Старался он… А ты меня спросил? – перебил Максим, – Мне это нужно?