Высшая раса

Другие двое, к удивлению генерал-лейтенанта, прорвались сквозь огневой заслон и гранатные взрывы. Двигаясь так быстро, что иногда глаз не успевал отследить движение, они промчались через помещение.

Еще одного достали у самой двери. Выгнувшись дугой, тело ударилось о стену и сползло на пол, оставляя на обоях кровавый след. Последний из чужаков сумел выскочить на улицу. Но откуда-то со второго этажа хлопнул выстрел, а затем донеслись радостные возгласы.

Странное нападение было отбито.

Когда коменданту доложили о результатах налета, он не поверил своим ушам.

– Что? – спросил он. – Сколько?

– Их было пятеро, – мрачно повторил майор, командир комендантского батальона. – И все убиты. Наших погибло тринадцать человек, пятнадцать ранено, а Николай Григорьевич, как говорят врачи, не доживет до вечера.

– Это невозможно! Бред! – убежденно сказал стоявший тут же полковник Перервин, заместитель коменданта по политической части. – Такие потери, и всего пятеро нападавших! А Травникова жаль…

– Не верю, – тихо проговорил генерал-лейтенант, и глаза его за круглыми стеклами очков стали на мгновение беспомощными. – Как такое могло случиться? Трупы обыскали?

– Так точно, – кивнул майор. – Никаких документов, как и следовало ожидать. Одежда гражданская, оружие немецкое, но его сейчас в Австрии полно. Только вот…

– Что? – спросил Перервин, с удивлением наблюдая за отразившейся на лице майора нерешительностью.

– Да тут странность есть в этих трупах, – проговорил командир комендантского батальона без всякой уверенности в голосе.

– Что за странности? – спросил комендант, но мысли его, судя по отсутствующему выражению на лице, были далеко.

– В теле того, которого свалили последним, нашли двадцать семь пулевых отверстий. Убило его, судя по всему, прямое попадание в голову, а раны в грудь и живот не помешали немцу, как вы видели сами, двигаться очень быстро.

– Ничего себе! – покачал головой полковник, а Благодатов очнулся от размышлений. Лицо его мгновенно отвердело, стало до озноба серьезным.

– Ну-ка, пойдем, – сказал он решительно. – Я сам посмотрю, с кем мы воевали.

Верхняя Австрия, замок Шаунберг.

27 июля 1945 года, 9:15–10:07

Проснулся Петр оттого, что его трясли за плечо. Он открыл глаза и в то же мгновение пожалел об этом: около кровати стоял бригаденфюрер Виллигут. За его спиной виднелись двое солдат.

– Вставайте, Петер, – сказал Виллигут. – Да побыстрее, а то опоздаем.

– Куда? – Петр вылез из кровати и обнаружил, что его одежду, неосмотрительно снятую на ночь, унесли.

На стуле лежала все та же белая эсэсовская форма.

– На утренний ритуал, – ответил бригаденфюрер. – Не пойдете самостоятельно, мы доставим вас силой. Лучше делайте все сами – так будет проще.

Морщась от отвращения, Петр натянул форму, оказавшуюся точно по размеру. Затем в сопровождении Виллигута и солдат покинул комнату. Последовал спуск на два этажа, затем короткий отрезок пути по двору.

Ярко светило солнце, обещая очередной жаркий день, бегали группы деловитых солдат в форме СС. За стенами замка, у ворот, рычали грузовики. Пахло бензином и теплым камнем.

В центральное строение замка их впустили через парадную дверь. Двое часовых козырнули Виллигуту, и открылась прохлада огромного полутемного зала. Здесь стоял резкий, смутно знакомый аромат. Только принюхавшись, Петр понял, что пахнет ладаном, словно в церкви. А иные ассоциации, кроме неприятных, вызвать у комсомольца и атеиста Радлова запах поповских курений не мог.

Сопровождавшие солдаты остались снаружи, а Петр, ведомый Виллигутом, оказался среди небольшой группы людей. Из знакомых тут были Ульрих, что наблюдал за пытками, и Август, чей приход прервал их.

– Вы даже не опоздали, – с мягкой улыбкой проговорил пожилой, выбритый наголо мужчина, чьи глаза, казалось, светились в полумраке. Одет он был просто, в гражданское, но чувствовалось, что именно он здесь главный, а не кто-либо из офицеров СС.

– Тогда, может быть, начнем? – спросил один из эсэсовцев, со знаками отличия обергруппенфюрера[28].

– Конечно, – кивнул мужчина со светившимися глазами.

Девятеро немцев двинулись к невысокому помосту в дальней от двери части зала. Пол перед ним был застелен ковром, а на самом помосте находился каменный куб, чем-то напоминавший подставку. Сверху, как стол – скатертью, он был накрыт алой парчой, на которой тусклым золотом горели чудные символы.

Ковер, совершенно черный, оказался украшен серебряными свастиками. Каждый из немцев встал на колени на одну из них. Тот, что со светившимися глазами – ближе всех к возвышению, остальные – дальше. Петру по указке Виллигута тоже пришлось опуститься на довольно холодный пол.

Повиноваться было неприятно, но сопротивляться – глупо.

– Профессор Хильшер будет вести ритуал, обращенный к Господам Земли, – шепнул бригаденфюрер пленнику.

– К кому? – Петр изумленно взглянул на Виллигута.

– Потом объясню, – махнул тот рукой. – А сейчас – тихо.

Находившийся ближе всех к возвышению, судя по всему – тот самый, кого назвали Хильшером, заговорил. Произносил слова он на неведомом Петру наречии, и постепенно они слились в песню, необычно мелодичную и притягательную. Она резонировала под сводами черепа, вибрацией отдавалась в мускулах. Заставляла сердце сбиваться с ритма, а легкие – забывать о том, что нужно вдохнуть…

В один миг Петр непонятно почему облился вонючим потом. По телу прошла волна противной, холодной слабости. Капитан понял, или скорее почувствовал, что песня эта – призыв к кому-то, бесконечно далекому и могучему, неизмеримо превосходящему человека. Не просто призыв, а мольба о возращении, о даровании чего-то, чему нет названия…

Песня оборвалась, и необычные ощущения исчезли, словно капля воды в костре. Петр глубоко вздохнул и потряс головой. Про себя выругался, думая, что странные переживания плохо совместимы с материалистическим мировоззрением, обязательным для каждого бойца Советской Армии.

Пока он приходил в себя, Хильшер вновь заговорил. Но на этот раз – на немецком, и слова его были просты и обыденны, как листья подорожника. В кратком призыве просил он Господ Земли даровать удачу арийским воинствам. С ужасом Петр понял, что выступает это самое воинство на Вену, и не далее как сегодня.

Когда молитва закончилась, Хильшер поднялся и отвесил кубическому камню поясной поклон. Вслед за ним встали и остальные, и каждый не пожалел спины перед покрытым алой скатертью булыжником.

Петр, повинуясь жестам Хильшера, тоже слегка поклонился, не отрывая глаз от камня. В этот миг ему показалось, что символы, вышитые на покрывале, шевелятся, как странные золотистые насекомые.

Из помещения Радлов выбрался в некотором потрясении.

– Вижу, что арийский дух начинает пробуждаться в вас, – радостно сказал Виллигут, снова оказавшийся рядом. За спиной его вновь маячили двое автоматчиков, напоминая о том, что капитан разведки находится в плену, а не в гостях.

– Вот уж не знаю, – хмыкнул Петр. – А что это за Господа Земли, которым вы… э-э-э, молитесь?

– Когда арийская кровь блистала чистотой, – торжественно сказал Виллигут, и лицо его стало отрешенным, – они жили среди нас и назывались богами. Мы сами их отдаленные потомки. Но настали времена разврата и порока, чистота крови была потеряна, сам Бальдр распят на кресте, и Господа Земли ушли. Но вновь настанет Золотой Век. Тогда они выйдут из своих убежищ, что скрыты глубоко под землей, и будут вновь править нами!

– А что за камень, которому кланялись? – продолжал Петр любопытствовать, поняв из вышесказанного, что недобитые эсэсовцы молятся каким-то странным богам, не похожим на христианского или мусульманского.

– Это пьедестал под Святой Грааль, – мечтательно вздохнул бригаденфюрер. – Он хранился в замке Вевельсбург[29], но зимой нам удалось его вывезти.

– Пьедестал подо что? – переспросил Петр.

– Под Святую Чашу, изготовленную самими богами. Из нее пили нибелунги, а последними ее хранителями были катары, – на лице Виллигута появилась удивленная усмешка. Он явно недоумевал, как собеседник может не знать столь простых вещей. – В извращенном еврейском мифе – это чаша, в которую была собрана кровь распятого Христа. А на самом деле – это священный символ, отвечающий психическим силам чистокровной арийской расы.

– А, понятно, – проговорил Петр без особого оптимизма.

Но бригаденфюрер счел уместным развить мысль:

– Отто Ран нашел Грааль еще в тридцатые годы, и сама чаша, скорее всего, попала в лапы Гиммлера. Вот только она не стала служить ему, а наградой Рану стала смерть. Счастье еще, что мне удалось заполучить хотя бы вот это.

– А зачем тогда этот куб? – полюбопытствовал Петр, чувствуя странный интерес к идеям, излагаемым нацистом. Такой испытывает, наверное, психиатр к высказываниям наиболее «одаренных» своих пациентов.

– Хоть сама чаша нам и не доступна, – вполне натурально вздохнул Виллигут, – ее постамент обладает великой магической силой. Именно он позволяет нам связываться с Господами Земли и получать от них силу.

– И вы серьезно в это верите?

Бригаденфюрер хмыкнул:

– Как же иначе? Это вы живете с плотной повязкой еврейского марксизма и атеизма на глазах и поэтому не верите в то, что есть солнце на небе.

– Ну-ну, – Петр скривился, не скрывая пренебрежения. – Ваши бредни о каких-то богах и чашах совсем не похожи на солнце.

– Это не бредни, – Виллигут демонстрировал поразительное для безумца терпение. – Наши ритуалы действуют, мир под их влиянием меняется. На сотни километров кругом все, имеющие в жилах арийскую кровь, ощущают их влияние.

– Все равно не верю!

– Пока ваш дух не проснулся, бесполезно вас убеждать, – вздохнул Виллигут. – А сейчас вас проводят в комнату. Мне пора.

Последовал безукоризненно вежливый поклон, который Петр хмуро проигнорировал, и бригаденфюрер удалился. Пока пленника вели в отведенное ему помещение, он все гадал и никак не мог понять, чем вызвано столь хорошее к нему отношение?

Нижняя Австрия, город Вена,

военный комиссариат

Советской Армии по Австрии.

27 июля 1945 года, 10:55–11:08

– Как такое могло случиться? – Конев был сердит. Лицо его покраснело, а глаза метали молнии. Даже среди душного запаха городского лета, что доносился из окна, генерал-лейтенанту Благодатову чудился аромат грозы, а маршал напоминал самого Громовержца, грозного Зевса.

– Караульная служба организована по законам мирного времени, – четко ответил комендант Вены. Он только что доложил об утреннем налете на комендатуру и готов был выдержать маршальский гнев. – Перейти на усиленный режим мы планировали сегодня. Но не успели. Это, несомненно, моя вина. Но и предположить, что недобитые фашисты настолько осмелеют, не мог никто.

– Это вас не оправдывает, Алексей Васильевич! – резко сказал Конев.

– А я и не ищу оправданий, – твердо ответил генерал-лейтенант.

– Это хорошо, – маршал провел рукой по лицу, словно счищая невидимую паутину. – Но все остальное – плохо. И еще аэродром, и все за одну ночь!

– Да, это серьезный удар, – кивнул Благодатов. – По словам строителей, при нынешней нехватке стройматериалов и транспорта на восстановление взлетно-посадочных полос уйдет не меньше семи дней.

– Неделя, – покачал головой маршал. – Как много! Но есть новости и похуже. В английском секторе тоже подорвали аэродром, а, кроме того, истребили все военное руководство. Генерал Локхард погиб.

– Этот тот самый, что ославился еще в англо-бурской войне? – спросил генерал-лейтенант.

– О мертвых не стоит говорить плохо, – вздохнул Конев и сделал паузу. – Мы имеем дело с удивительно хорошо организованной акцией, которая почти удалась. Но с другой стороны, то, что страдают и союзники, показывает, что происходящее – не провокация со стороны западных буржуазных правительств.

Дверь кабинета приоткрылась, заглянул секретарь – полный, розовощекий полковник.

– Товарищ маршал, там…

– Занят я! – рявкнул командующий Центральной группой войск. – Все позже!

Секретарь исчез, словно сдутый ураганом, но дверь затворил совершенно бесшумно.

– Тут еще, товарищ маршал, были некоторые странности, – сказал Благодатов нерешительно. – И они в некоторой степени объясняют большие потери…

– И какие же?

– Налетчики стреляли с удивительной меткостью, двигались со скоростью, превосходящей обычные человеческие возможности, и раны их не останавливали.

– Что же вы, Алексей Васильевич, сказки рассказываете? – Конев изобразил кривую усмешку.

– Я сам это видел, – твердо сказал комендант. – Кроме того, о чем-то подобном рассказывали танкисты, уцелевшие в Амштеттене.

– И как вы можете это объяснить?

– Вы знаете, что фашисты проводили чудовищные эксперименты в своих лагерях. – Благодатов снял очки и принялся протирать стекла извлеченным из кармана платком. – И, возможно, им удалось найти какое-либо химическое вещество, некий суперстимулятор…

– Да это же бред! – не выдержал Конев.

– А то, что мы спустя почти три месяца после капитуляции Германии подсчитываем потери – не бред? – Генерал-лейтенант вновь нацепил очки. В увеличенных стеклами серых глазах была тревога.

– Нечто очень похожее, – кивнул маршал. – Что же, ладно. Я вас жду у себя в двадцать ноль-ноль. Подготовьте соображения об усилении мер безопасности в городе. А теперь – можете идти.

Верхняя Австрия, замок Шаунберг.

27 июля 1945 года, 11:55–12:35

На этот раз Петра побеспокоили незадолго до полудня. Заставили надеть эсэсовскую форму и под конвоем препроводили в тот же зал, что и утром. У самого входа его встретил Виллигут, облаченный в белый балахон с алой свастикой на груди.

– Проходите, Петер, – сказал бригаденфюрер. – Вам предстоит знаменательное зрелище. Вы увидите ритуал Свастики.

Вслед за провожатым, своеобразным Вергилием эсэсовского ада, капитан проследовал к помосту с кубическим камнем. Рядом с возвышением обнаружился небольшой столик, уставленный горящими свечами. От него тек характерный запах нагретого воска.

– Стойте здесь, – указал Виллигут Петру на место рядом со столиком. – Отсюда будет хорошо видно.

Едва единственный зритель занял указанную позицию, как из глубин зала возникли еще восемь фигур в таких же балахонах, как и Виллигут, только с накинутыми капюшонами.

По одному они подходили к столу и брали по свече. Последним взял восковый столбик бригаденфюрер и после этого накинул капюшон тоже. На мгновение Петру показалось, что он очутился в глухом средневековом монастыре, в лапах мракобесов из инквизиции. Морок вызвал вполне осязаемое ощущение удушья, но, к счастью, быстро прошел.

Фигуры в белых балахонах тем временем выстроились, следуя какой-то схеме – один в центре и остальные восемь – попарно по сторонам. Не сразу Петр догадался, что такое построение должно символизировать свастику. Если бы кто посмотрел на немцев сверху, то из огненных точек свечей для него сложился бы угловатый паук нацистского креста.

Мгновение они стояли неподвижно, а затем зашевелились. Тот, кто стоял в центре, был неподвижен, остальные же с небывалой четкостью, как солдаты на параде, менялись местами по кругу.

Поначалу это происходило в полной тишине, затем из-под капюшонов донеслось слаженное пение. Монотонные звуки и равномерное движение, от которого Петр не мог оторвать взгляд, подействовали на него гипнотически. Мелькавшие огни свечей слились в единый поток. Показалось, что в громадном полутемном зале действительно вращается пламенная свастика…

В один миг захотелось присоединиться, самому войти в завораживающий ритм кружения. Подавить это желание Петр смог только немалым усилием воли. А огненный крест продолжал крутиться, и пение становилось все тише и тише.

Когда оно смолкло, фигуры в белых балахонах застыли, и свечи в их руках потухли одновременно, словно электрические лампочки, управляемые с одного выключателя. Стало тихо и как-то мертво.

Виллигут подошел, стянул с головы капюшон. Улыбка на его лице была усталая, на лбу блестели капельки пота.

– Ну, как? – спросил он, внимательно глядя на Петра.

– Что – как? – довольно невежливо ответил Радлов. – Очередное бессмысленное представление.

– Почему же? – бригаденфюрер с укоризной посмотрел на собеседника. – Если вы пока не можете осознать его смысл, это совсем не значит, что его нет. Ведь так?

– Наверное, – равнодушно пожал плечами разведчик. – Но я и не собираюсь разбираться, зачем нужны все эти глупости. Вы только зря тратите время.

– Я так не думаю. – Виллигут на миг отвлекся, словно прислушался к какому-то тихому звуку. – Подождите, я сейчас подойду.

Широко и торопливо шагая, он ушел в том же направлении, куда скрылись прочие участники ритуала, и Петр остался один в тишине и темноте. Возникла мысль о побеге, но капитан отогнал ее, справедливо рассудив, что выйти через главный вход ему не дадут, а прочих он и не знает…

Виллигут вернулся, но без дурацкого балахона, в обычной эсэсовской форме.

– Что же, пойдемте, – сказал он. – Я покажу вам кое-что, что способно опровергнуть ваше упорное неверие в могущество арийских ритуалов.

Во дворе замка было жарко. Лучи горячего, почти африканского солнца отражались от каменных стен, создавая своеобразную парилку. Высоко в небесах трещал жаворонок, но в ослепительном сиянии, льющемся сверху, он оставался невидимым.

У распахнутых замковых ворот обнаружились двое эсэсовских офицеров, а рядом с ними – Хильшер. Виллигут неожиданно направился к этой троице, и Петру, конвоируемому двумя солдатами, ничего не оставалось, как следовать за ним.

– О всех успехах и неудачах извещайте нас незамедлительно, Хельмут, – говорил Хильшер старшему из офицеров, носившему погоны бригаденфюрера.

– Не сомневайтесь, – холодно кивнул тот, – что новости будут только хорошие. К сегодняшнему вечеру мы возьмем Санкт-Пельтен, вне всяких сомнений. К завтрашнему – Вену.

Петра обдало морозом посреди жаркого дня. Безумный замысел, лелеемый немцами, состоял в нападении на столицу Австрии. Пораженный, Радлов на некоторое время отвлекся и пропустил несколько фраз.

Когда пришел в себя, говорил уже Виллигут:

– Надеюсь, что офицер, которого вы оставляете для обеспечения безопасности Шаунберга, справится с этой задачей, герр Беккер.

– Не сомневайтесь, – ответил тот без улыбки. – Штандартенфюрер Курт Янкер, – при этих словах младший из офицеров вытянулся и щелкнул каблуками, – очень хороший офицер. Он прошел Посвящение одним из первых, а в операции по освобождению наших пленных показал себя с лучшей стороны.

Штандартенфюрер невольно привлек взгляд Петра. Высокий, атлетично сложенный, с совершенно правильными чертами лица, из всех, встреченных в замке, он в наибольшей степени походил на «белокурую бестию». Ганс, сумевший поймать нож на лету, выглядел рядом с Янкером убого.

– Что же, успеха, – сказал Хильшер.

Беккер козырнул и быстрым шагом направился к воротам, через которые был виден «Виллис».

Виллигут тяжко вздохнул и повернулся к Петру:

– Что же, пойдемте, – сказал он.

– Куда, позвольте спросить?

– В самое сердце Шаунберга! – со значением ответил бригаденфюрер. – К месту рождения сверхчеловека.