По следу кровавого доктора
Драка была недолгой. Одного солдаты мигом нашпиговали свинцом. Он долго корчился на полу, не желал подыхать. Другому проломили череп прикладом.
Бухгалтер изрыгал проклятия, вырывался, с ненавистью таращился на своих идейных врагов. Он сумел-таки врезать по животу красноармейцу.
– Ну, падла, подожди! – прорычал тот.
– Не убивать! – спохватился офицер.
Солдаты повалили этого фрукта на пол, скрутили руки, подняли, крепко дали под зад и увели. Их товарищи вынесли из здания трупы. Фильтрационный пункт продолжал свою работу.
Открытый «ГАЗ-67», явно не раз побывавший в крутых передрягах, въехал на территорию лагеря в середине дня. В нем сидели майор и три старших лейтенанта. Командир группы, сидевший рядом с вихрастым водителем, показал часовому удостоверение. В нем значилось, что предъявитель сего майор Никольский Павел Викторович является сотрудником третьего отдела контрразведки СМЕРШ 1-го Украинского фронта.
Солдат явно прибыл на войну из сельской глубинки. Он долго вчитывался в содержимое документа, смотрел то на фото, то на лицо человека, сидевшего в машине.
– Что-то не так, боец? – строго спросил майор. – У вас в НКВД все такие долгоиграющие?
– Прошу прощения, товарищ майор. – Часовой вернул документы. – Дело в том, что здесь уже работает контрразведка.
– Это другая контрразведка, – заявил Никольский. – Я должен объяснить вам, товарищ солдат, чем третий отдел отличается от второго?
– Парень слегка ушибленный. Такое бывает, – пробормотал вихрастый старший лейтенант, сидящий за рулем.
– Все в порядке, проезжайте, – заявил боец, возвращая документ. – Вы же сюда по делу, товарищ майор?
– На отдых, – ответил Никольский, пряча удостоверение в нагрудный карман. – Я слышал, тут прекрасный курорт с минеральными источниками.
– Вогнали вы служивого в краску, Павел Викторович, – рассуждал старший лейтенант Виталий Еремеев, проезжая шлагбаум. – А он, между прочим, все правильно делает. Бдительность прежде всего!
– Мог бы и у нас документы проверить, – проворчал с заднего сиденья худощавый бледноватый офицер с постным лицом. – Раз бдительный такой.
– Только не это! Так мы до вечера тут проковыряемся, – буркнул коренастый парень с широким, обманчиво добродушным лицом. – А ночевать в этом славном местечке очень не хочется.
– Боюсь, придется, товарищи офицеры, – сказал Никольский. – Не думаю, что в ближайшем населенном пункте нам подготовили гостиницу с баней. А здесь нас вряд ли поджидает что-то непривычное.
Впрочем, майору вскоре пришлось забрать свои слова обратно. Ни с чем подобным офицеры СМЕРШа еще не сталкивались.
«Газик» медленно двигался по концлагерю. Людей в округе было мало. Лишь у отдельных бараков возились фигуры в противогазах, выносили тела.
Несколько раз старший лейтенант Еремеев по приказу Никольского делал остановки. Офицеры заходили в бараки, оглядывали их. Осмотр оврага, ставшего братской могилой, не затянулся.
Офицеры торопливо возвратились к машине, ехали мимо крематориев, газовых печей, каких-то весьма подозрительных ям. Потом они опять наведывались в бараки, беседовали с офицерами и бойцами караульной роты НКВД.
– Волосы дыбом, – признался Борис Булыгин, затравленно косясь по сторонам. – Вот каюсь, товарищ майор, ни в бога, ни в черта не верю, а как заехали на этот минеральный курорт, так не могу избавиться от желания перекреститься.
– Там волосы в бараке, – проговорил Еремеев и судорожно сглотнул. – Самые натуральные, человеческие, товарищ майор. Стригли людей и ничего не выбрасывали. Там их тонны. Зачем я поел? – сокрушался молодой офицер. – Такая знатная каша была, с мясом. А теперь оно обратно лезет, не могу остановить.
– Так не откажи себе в маленьком удовольствии, – проворчал Павел. – Два пальца в рот, и сразу полегчает. Ты, Борис, тоже не стесняйся, крестись, сегодня можно.
– Выпить бы сейчас, – мечтательно пробормотал Кобзарь. – Тоже не грех, верно, командир? Славное местечко. – Он шумно выдохнул. – Сколько же народа фашисты загубили? И, спрашивается, зачем? Мои мозги не понимают, в чем великий смысл всего этого.
– Концентрационный лагерь Аушвальд функционирует с тридцать девятого года, когда немцы Польшу прибрали, – сказал Павел. – Сначала они тут три барака поставили, исключительно для поляков, невзлюбивших фашистскую власть. Потом расширяться стали, целый город в итоге получился. Один из элементов большой системы для механизированного уничтожения людей. Газовые камеры, крематории, конвейеры, оборудование, средства доставки и прочее. Про окончательное решение еврейского вопроса слышали? Вот здесь его и решали. Место удобное. С любой стороны света можно свозить народ. В Аухене сходятся несколько шоссе, рядом ветка железной дороги от станции Врожень. Первые годы евреев свозили из многих стран, даже из Германии. Потом перемешивать стали с поляками, венграми, русскими. Кого-то на работы отправляли, химзавод строили, пара рудников под боком. Но в основном, конечно, уничтожали. Даже не знаю, мужики, сколько народа здесь полегло. Может, миллион.
– Выкладывайте, товарищ майор, какое у нас задание, – проворчал Кобзарь. – Мы с узниками концлагерей не работаем. Постигать ценности национал-социализма тоже нет желания. Вас дважды вызывали в армейский отдел. Вы с полковником Максименко такие загадочные ходили.
– Задание довольно несвойственное для нас, – признался Никольский. – Но работать с контингентом и подсчитывать жертвы кровавого режима нас никто не заставляет. При лагере имелась крупная научно-медицинская лаборатория, где садисты в белых халатах с высшим образованием ставили опыты на людях. Материала у них хватало на любой вкус. Слава о медиках этого заведения шагнула далеко за пределы Польши. Сюда приезжали специалисты для консультаций чуть не со всего рейха, набирались опыта. Нас интересует единственная фигура, некий доктор медицинских наук, по совместительству штандартенфюрер СС Клаус Мендель. Он руководил здешней научно-исследовательской базой, проводил опыты в течение трех лет. Лично загубил не одну тысячу жизней. Нам поручено уточнить сферу его деятельности и возможное местонахождение. По данным местных агентов, имеющих отношение к концлагерю, еще вчера утром Мендель был здесь, утилизировал документацию.
– Да сбежал, чего ему тут сидеть, – заявил Булыгин. – Как почувствовал опасность, сразу ноги унес. Уж его-то в Берлине встретят с распростертыми объятиями.
– Кстати, совсем не обязательно, что удрал, – задумчиво проговорил Игорь Кобзарь. – Наши под Горицей и Любавью вчера прорвали фронт, продвинулись на двадцать километров и перекрыли автодорогу, идущую на запад. Если Мендель проканителился тут, то хрен он прорвется к своим. Даже в штатском, все равно задержат.
– Остался в районе – хорошо, удрал – все равно поймаем. Столь одиозные личности даже нашим западным союзникам ни к чему. Они им – только репутацию портить. Как бы то ни было, мы должны собрать как можно больше информации об этом субъекте, – сказал Павел.
– Что о нем известно? – спросил Еремеев, усмиривший желание опустошить желудок.
– Он молодой, тридцать три года, юное дарование, так сказать. – Павел поморщился. – Имеет медицинское образование, степень доктора наук. Возглавлял кафедру Института антропологии, генетики человека и евгеники имени кайзера Вильгельма. Там же недолгое время преподавал. Специалист широкого профиля. Проводил эксперименты по созданию, так сказать, людей будущего, истинных, незамутненных арийцев. Занимался евгеникой – наукой, изучающей наследственность. Ставил такие опыты, что кровь в жилах стынет. Вполне благообразный молодой человек, кукольной, можно сказать, внешности. Воспитан, учтив, интеллигентен, имеет блестящее образование, эрудит во многих сферах. Общение с ним, по отзывам людей, знающих его, оставляет только приятное впечатление. Никогда не кричит, всегда любезен, способен поддержать беседу на любые темы.
– Неужели? – пробормотал Кобзарь. – И такого душку мы собираемся ловить?
– Именно, – подтвердил Павел. – И жестоко наказать за организацию массовых убийств, какими бы высокими научными целями они ни прикрывались. Кстати, детей и женщин он убивал тоже с учтивой улыбкой и неистощимой любезностью. Мендель женат, имеет двоих детей. Семья проживает в Потсдаме, пригороде Берлина. Говорят, он постоянно высылал им из лагеря подарки.
– Нет, сейчас меня точно стошнит, – заявил Еремеев. – Товарищ майор, не уезжайте никуда, я скоро. – Он засеменил за угол.
– Да уж, это ему не за роялем, – с усмешкой проговорил Игорь, провожая взглядом товарища.
– За каким роялем? – не понял Никольский.
– А вы не знали? – удивился Кобзарь. – Открою вам тайну, товарищ майор. Наш Виталька музыкальную школу посещал. Потом, правда, бросил, в милицию подался. Но на рояле лабать очень даже может. И Рахманинова, и одесский блатняк, и все, что захотите. Слух у него очень нежный, музыкальный. Только не любит он об этом говорить, стесняется. Какое-то непролетарское занятие.
– Всех нас в молодости по сторонам бросало, – сказал Булыгин. – Я вот, как и этот Мендель, в медицинский институт поступил. Мама дорогая, за первый год все кости человека наизусть выучил. Их миллион, отбарабанить хоть ночью мог. Потом, правда, бросил. Муть мутная, не мое. – Он содрогнулся. – Недавно проезжали мимо той горы, что у полотна свалена, а у меня как начало сверкать в башке. Ничего поделать не мог! Вот это малоберцовая кость, подвздошная, седалищная, патернальная клиновидная. Словно с ума сходил, потом вроде отпустило.
– Сложные вы натуры, – заявил Кобзарь. – Проще надо быть, товарищи офицеры. Вот я, к примеру, в своем втором отделе иркутского патронного завода ничем таким не заморачивался, просто делал свою работу, врагов искал, так сказать. – Он замолчал и задумался.
А уместно ли это «так сказать»?
Глава 3
Они стояли у взорванного, а потом и сгоревшего здания главного лабораторного корпуса и мрачно разглядывали то, что от него осталось. Копаться в руинах им совсем не хотелось. Там сгорело все. Соседние строения тоже сильно пострадали. Похоже, эсэсовцы обильно поливали их из огнеметов.
«Вот здесь и проводились безжалостные опыты, – думал Никольский, созерцая груды обгорелых строительных конструкций. – А сейчас попробуй разберись, что именно этот Мендель там делал».
У здания администрации шумели люди, гудели двигатели. Выживших заключенных распределяли по партиям и куда-то увозили. Многие не могли самостоятельно забраться в кузов. Солдатам приходилось помогать им.
– Здравия желаю, товарищ майор! Капитан Гундарь, двести двенадцатая особая рота НКВД. Представьтесь, пожалуйста, и озвучьте цель прибытия, – прозвучало за спиной.
Павел повернулся.
Капитан Гундарь был ниже его на полголовы, средних лет и таких же пропорций. Щеки от важности он не дул, не смотрел на Павла как на врага народа.
– Приветствую вас, капитан! – Никольский показал удостоверение. – Оперативная группа армейской контрразведки СМЕРШ. Работаем по приказу полковника Максименко. Позвоните в штаб, удостоверьтесь. Я имею полномочия требовать от должностных лиц полного содействия, предоставления людских и материальных ресурсов, а также соблюдения строгой конфиденциальности. Я не очень тяжелую фразу составил? – осведомился он.
– Нет, все в порядке, товарищ майор, – сказал Гундарь. – Я имею высшее техническое образование, связанное с горным делом. Привык к тяжелому.
Офицеры улыбнулись.
– Вообще-то нам не до смеха, капитан, – сказал Никольский. – Ваши люди вывозят выживших узников. Рекомендую не спешить с этим делом. Мне нужны вменяемые, обладающие ясной памятью и умением делать выводы. Не сомневаюсь, что такие есть. Особенно желательны те из узников, которые поневоле участвовали в экспериментах здешних медиков, возглавляемых доктором Менделем. Не уверен, что они остались, но есть смысл поискать. Подберите нормальное помещение в здании лагерной администрации, желательно избавленное от нацистской символики. Не помешает печка, ибо не май месяц. Уверен, ваши люди все вокруг уже обыскали. Мне требуется то, что связанно с медицинской частью, – люди, документы, вещи, фотографии. Вы вроде сообразительный человек, капитан.
– Не особенно, товарищ майор. – Гундарь хитро усмехнулся. – Да, я понял. Помещение будет подобрано через несколько минут. Насчет всего остального придется подождать. Да, вот что интересно, – вспомнил капитан. – Есть у нас эсэсовский офицер. Он застрял в лагере, мы его поймали. Пока не допрашивали. Высокомерный сукин сын, ведет себя по-хамски и при этом совершенно не боится получить по физиономии. Не знаю, имеет ли он отношение к медицинскому центру, но к охране концлагеря – наверняка.
– Хорошо, – сказал Павел. – Мы обязательно поговорим с этим типом.
Мебель в бывшей канцелярии была добротная, стены аккуратно выкрашены, окна не продувались. На столах еще стояли немецкие печатные машинки, лежали канцелярские принадлежности. Но содержимое столов и шкафов немцы вывезли, а то ненужное, что валялось на полу, оперативно вымели бойцы Гундаря. Двери сейфов нараспашку, пахло какой-то неприятной химией.
При немцах здесь трудились и женщины. На подоконнике лежали тюбик губной помады и круглое зеркальце.
Попыхивала буржуйка, распространяя приятное тепло. Дымоотвод люди Гундаря протянули в форточку, а щели, образовавшиеся при этом, заткнули обрывками немецкой шинели.
– Хорошо-то как! – пробормотал Кобзарь, грея замерзшие руки над печкой.
– Ты же вроде сибиряк, – заявил Еремеев, воюя с непослушным выдвижным ящиком. – А значит, по определению мороза не боишься.
– Сибиряк – не тот, кто мороза не боится, – поправил его Булыгин. – А тот, кто тепло одевается.
– У нас иначе говорят, – заявил Игорь. – Была бы печка, а сибиряки найдутся.
Никольский стоял у окна, заложив руки за спину. Из канцелярии открывался вид на внутренний двор, заснеженную клумбу, на лавочки вокруг цветочного пятачка. Здесь в теплое время года отдыхали немецкие офицеры. Они курили, вели задушевные беседы, общались с представительницами прекрасного пола. А потом опять шли мучить, пытать, загоняли людей в крематории.
«Неужели так можно? – недоумевал Павел. – Сидеть в канцелярии, тепло общаться с сослуживцами и относиться ко всему тому ужасу, который здесь творился, как к обычной работе? Психика не шалила, кошмары во сне не являлись? Такое продолжалось годами – это нормально? Насильно умерщвлялись сотни тысяч людей, никоим образом не солдат, и все это воспринималось нормально. Как же удалось фюреру взрастить таких бездушных холодных тварей? А кто-то обвиняет в подобном Советский Союз. Не было у нас ничего такого!»
Майор Никольский мог поклясться в этом с полной профессиональной ответственностью. Перегибы – это да. Людей несправедливо репрессировали, расстреливали, они сгинули без вины в сибирских лагерях.
Все это было глупо отрицать. Никакой режим не наберет такое количество реальных врагов. Данный факт всегда смущал майора, наводил его на вредные размышления.
Но как можно уничтожать людей миллионами только лишь за то, что они евреи, цыгане или, скажем, славяне?
Он сел за стол, положил перед собой фотографию, выданную под роспись в штабе армии. Со снимка взирал на него элегантный темноволосый господин в опрятном гражданском костюме. В его внешности, хоть тресни, не было ничего демонического. Вполне нормальный разрез глаз, губы, овальное лицо с заостренным подбородком. Короткая стрижка, аккуратный пробор, густые темные брови, обрывающиеся у переносицы. Цвет глаз черно-белое фото не передавало.
Мужчина улыбался. Он явно был неплохо расположен к фотографу.
В нем не было ничего арийского. На вид обычный молодой человек весьма интеллигентной наружности. Без скрытого коварства, демонического блеска в глазах.
Если бы кто-то попросил майора проявить аналитические способности, предположить, кем может быть этот человек, то он не выдал бы ничего определенного. Павел сказал бы, что это школьный учитель, преуспевающий коммерсант, молодой президент какого-нибудь английского яхт-клуба.
Он раздраженно бросил фото на соседний стол, за которым сидел Еремеев.
– А это что за дамский угодник? – осведомился Виталий.
– Тот самый, – проворчал Павел. – Запомни и передай другому.
Дамский угодник!.. Возможно, такая характеристика тоже подходила для достопочтенного доктора Менделя.
Майор исподлобья разглядывал поджарого мужчину, которого только что втолкнул в кабинет автоматчик. Тот был не в форме, но разве спрячешь породу за блохастым пиджаком? Черный орден СС, элита германского военизированного общества, каста избранных, тех самых, которые должны были привести Германию к вершинам мирового могущества.
Волос на голове у него осталось немного. Сама она напоминала бракованное яйцо. Мешки под глазами выросли такие, что сползали на щеки.
Во всем остальном – орел. Надменный взор, презрительно подобранные губы, сухой, как вобла, которая лишнюю неделю провисела на солнце. Он стоял, дерзко задрав голову, перед канцелярскими столами, за которыми сидели советские офицеры.
– Рядовой, руки ему развяжите, – приказал Павел.
Автоматчик поколебался и спросил:
– Вы уверены, товарищ майор?
– Не понял, боец! – заявил Никольский. – Когда командир поднимает тебя в атаку, ты задаешь ему тот же вопрос?
– Так он того… – Малорослый солдатик смутился. – Опасный. Кидался на нас, как бешеная псина, старшине нашему запястье прокусил. Тот теперь в атаку долго не пойдет.
– Может, действительно не стоит? – предложил Булыгин. – Будет на нас бросаться, придется делать новые записи в медицинских книжках.
– Развяжи и жди в коридоре! – приказал Никольский. – Мы пока еще в состоянии постоять за себя.
– Слушаюсь! – Рядовой поддел перочинным ножиком веревку, быстро размотал путы и смотался.
Немецкий офицер потирал затекшие запястья, исподлобья разглядывал своих врагов.
Особых иллюзий майор Никольский не питал, но пообщаться с этим типом стоило. Он кивнул на табуретку, предлагая присесть. Немец поколебался, потом гордо покачал головой. Дескать, сами сидите. Никольский пожал плечами. Хозяин – барин. Он раскрыл папку с чистыми листами, приготовился писать.
– Представьтесь, пожалуйста, – вежливо попросил Павел на немецком. – Назовите ваше звание, должность, уточните обстоятельства, которые помешали вам бежать отсюда.
Немец презрительно фыркнул. Прямой, как шпала, в задрипанном пиджачке, надменный до невозможности, он смотрелся донельзя карикатурно.
– Русские медведи, вылезшие из берлоги, учат немецкий язык, да? Поздравляю, у вас неплохо получается. Ваши усилия будут по достоинству оценены великой Германией.
Остальные офицеры контрразведки СМЕРШ знали немецкий язык не в совершенстве, но понимать чужую речь могли и рожи состроили соответствующие. Немец заметил это, слегка смутился, но продолжал изображать арийскую невозмутимость.
– Пауль Шлиссельман. – Он щелкнул каблуками и дернул подбородком. – Штурмфюрер СС! – Похоже, его распирало от гордости за собственную значимость. – Начальник охраны блоков номер десять, одиннадцать и двенадцать. Задержался в лагере по причине подготовки к взрыву здания, в котором мы сейчас находимся.
Офицеры и ухом не повели. Никто из них не сорвался с места, не бросился бежать. Гундарь докладывал им, что фрицы не успели осуществить задуманное. Часть архивов они погрузили в машину. Бойцы лейтенанта Терновского загнали их в подвал, потом выкурили обратно и расстреляли.
Штурмфюрер и двое его подчиненных минировали бойлерную, соединенную со зданием, бежать не успели. Они хотели раствориться среди заключенных, но их раскусили. Взрывчатку из подвала извлекли саперы.
Офицеры снисходительно улыбались, что не укрылось от внимания штурмфюрера.
– Что находилось в перечисленных блоках? – спросил Павел.
– Блок десять – мужской карантинный лагерь. Блок одиннадцать – женский карантинный лагерь. Блок двенадцать – место наказания для нарушителей правил лагеря, – не моргнув глазом отчитался Шлиссельман.
О блоках вроде здешнего, двенадцатого, Павел уже слышал. Что-то подобное было в лагере Кадыница, расположенного на востоке Польши. Там арестантов помещали в крохотные закутки площадью меньше квадратного метра. Им приходилось стоять всю ночь, бывало, сутки или двое. Не то что прилечь, присесть было некуда.
Заключенных истязали водой, вытягиванием конечностей. Система наказаний подразумевала и медленные убийства. Арестантов закрывали в герметичных камерах, где они погибали в мучениях от нехватки воздуха. Бывало, что их просто не кормили, и люди умирали от голода.
Пыточные камеры соединялись с внутренним двором. Искалеченных заключенных швыряли туда и расстреливали.
– Вы контактировали с доктором Менделем?
Шлиссельман чуть поколебался.
– С кем имею честь? – выплюнул он. – Почему я обязан отвечать на ваши вопросы, а вы на мои – нет?
– Вы имеете честь говорить с майором Никольским. Я представляю контрразведку СМЕРШ, действую по поручению своего командования и имею право задавать вам вопросы. Итак, вы контактировали с доктором Менделем?
– Да, несколько раз в карантинном блоке я участвовал в подборе материала для его опытов. Это не являлось секретом. Доктору Менделю требовались здоровые мужчины славянской наружности не старше тридцати лет. Особое внимание уделялось близнецам, желательно младшего школьного возраста.
Он говорил об этом как о чем-то обыденном. Примерно так строители или инженеры обсуждают свои текущие производственные дела.
– Я не знаю, чем занимался доктор в своих медицинских корпусах, – добавил эсэсовец. – Можете пытать, я все равно ничего об этом не скажу. У меня нет медицинского образования. Доктор никогда не обсуждал со мной свои профессиональные дела.
– Но какое-то образование у вас есть?
– Безусловно. В начале тридцатых годов я окончил сельскохозяйственный факультет в Мюнхене.
– Понятно. – Павел усмехнулся и добавил: – Но по мирной специальности ни дня не работали, поскольку увлеклись другим. Кажется, именно в то время расцветала ваша партия НСДАП. Ее лозунги нашли в вашей душе самый живой отклик, не так ли?
– Да, я состоял в штурмовых отрядах, – не без гордости заявил Шлиссельман. – Вступил в ряды СС, получил личную благодарность за верную службу от самого Йозефа Геббельса, будущего министра пропаганды.
– Вы говорите о том слабом драматурге и неудавшемся журналисте, который нынче мнит себя непревзойденным оратором и выдающимся писателем? – с усмешкой спросил Павел. – Этот психопат и убийца скоро будет болтаться на виселице!
– Я попросил бы вас обойтись без оскорблений, – надменно проговорил Шлиссельман. – Йозеф Геббельс не будет болтаться на виселице, равно как русские войска не войдут в Берлин, даже если большевики мобилизуют для этого все мужское население своей страны. Этого никогда не было и не будет.
– Прошу прощения, штурмфюрер, что раню ваши патриотические чувства. – Павел не удержался от самодовольного оскала. – Но было. Русские войска уже брали Берлин. Это произошло в восемнадцатом веке, в ходе войны с прусским королем Фридрихом Вторым.
– Что, серьезно? – спросил Еремеев.
– Стыдно, товарищ старший лейтенант, не знать историю своей страны, – упрекнул его Никольский. – Чистая правда, зуб даю. Особого толку от этого тогда, увы, не было, но все равно тешит.
– Ну да, приятная мелочь, – согласился Булыгин. – Значит, дорожку туда мы уже протоптали. Теперь будет легче.
– Вы женаты, герр штурмфюрер? – спросил Никольский.
– Да, моя супруга проживает в Дюссельдорфе, – с важностью сообщил эсэсовец. – У меня два сына, один из них окончил юнкерское училище СС в Бад-Тельце и готов отправиться на Восточный фронт, чтобы защищать наши священные рубежи. Другой скоро подрастет.
– Мы уже трепещем, – как-то задумчиво пробормотал Кобзарь. – Семейная династия, все эсэсовцы.
– И папа у нашего собеседника был эсэсовец, и бабушка с дедушкой, – проговорил Еремеев.
– В этом лагере при вашем непосредственном участии были уничтожены сотни тысяч ни в чем не повинных людей. Вас не одолевают кошмары, герр Шлиссельман? Вы не кричите по ночам, не просыпаетесь в холодном поту? Супруга знает, чем вы занимались? Или она вас полностью поддерживает?
– Вы кто такой, чтобы говорить о совести настоящего арийца? – процедил Шлиссельман. – Я разделяю мнение рейхсминистра Геббельса по данному вопросу. Все человеческие позывы должны подавляться, уступать место железной решимости, с коей следует выполнять приказы фюрера. Мне не чуждо ничто человеческое, но я солдат.
– Вы зверь и убийца, – заявил Павел, закрывая папку.
Иллюзий насчет этого типа он не питал изначально, и эти его предположения подтвердились. Беседы о моральных ценностях в задачу майора контрразведки СМЕРШ не входили.