Отныне и в Вечность. Червивое яблоко 3

1

Вокруг буера кипела метель. Ветер непрерывно крепчал, но, погоняемые нетерпением, друзья не уменьшали парусности, хотя столкновение с любым препятствием на такой скорости могло закончиться для них плачевно. В Ахерон они ворвались сходу, не снижая скорости и, как ни странно, никем не замеченные. Впрочем, почему "странно"? Ничего странного. В такую погоду ни один разумный человек не станет высовывать из дома носа. Да и неразумный тоже не станет.

На предложение Люкса указывать дорогу, удивленный Скар, занятый снаряжением арбалета – он со всем возможным тщанием засовывал в гнездо нижнего лука разрывной болт – отвечал в том смысле, что, мол, не ошибешься, центральной площади – агоры с колодцем и колоннами у нас тут нетути, улица одна, увидишь двухэтажный дом, вот тебе и ратуша.

Ратуша представляла собой двухэтажный сруб с маленькими зарешеченными окнами на втором этаже, построенный со всеми доступными воображению местного начальства архитектурными излишествами в виде чего-то, напоминающего флагшток, и широкой лестницы, ведущей на крыльцо второго этажа. Оконца первого этажа были совсем крохотные и располагались очень высоко – при всем желании не заглянешь. Выхода наружу с первого этажа не было видно, да его и вообще не имелось, как вскоре выяснил Люкс. Крыльцо было снабжено островерхой крышей, опирающейся на деревянные столбы, долженствовавшие изображать собою колонны. Сбоку на крыльце была приляпана полосатая деревянная будка для часового, пустовавшая, по словам Скаврона, отнюдь не по случаю плохой погоды, а за совершенной ненадобностью охраны. Взбираясь на крыльцо, Скар деловито наставлял товарища:

– Адептом займусь я, извини, руки чешутся. А ты гляди по сторонам. За спину себе никого не допускай, следи за вертухаями и, главное, не церемонься. Это такой народ, стоит зазеваться – тут же схлопочешь себе чем-нибудь острым между лопаток. А тебе твое тело надо бы и поберечь. Оно тебе еще ой-как понадобится. Если что, сразу кулаком в репу, и очень тебя прошу, чтобы со всех сил. Даже если там башка всмятку – жалеть некого, они про жалость не понимают, у них, сволочей, у каждого личное кладбище. И если такой поставщик жратвы кладбищенским червям сдохнет, хорошим людям станет хоть чуточку вольготней жить.

На секунду замерев перед дверью, Скар осторожно ухватился за ручку, подергал. Дверь была заперта. Он покосился на Люкса. Люкс сосредоточился.

– Там такой коридор, в нем три двери…

– Это я знаю. – Скар говорил почему-то вполголоса, и из-за ветра слышно его было плохо. – Налево адептово жилье, направо хозяйственные всякие… кухня, мыльня и все такое, а прямо магистратская зала, проще говоря, парадная пыточная, и из нее лестница на первый этаж, в клетки. В зале у них все приспособлено именно для этого дела, я имею в виду пытки, а не умные заседания. Дыба, козлы, горн для раскалять пыточное железо, тиски для ног-рук и все такое. В каких комнатах есть люди, это ты можешь сказать?

– Ни слева, ни справа я никого не… в общем, пусто. А вот в этой самой твоей магистратской пыточной люди есть. И на первом этаже есть.

– Ясно. Ну, тогда на счет три. Раз… два… пошли.

Мощного удара Люкса запоры не выдержали, и друзья, не задерживаясь в коридоре, ввалились в тускло освещенный факелами зал, в котором за большим столом бражничала компания мужичков.

Следует признать, что слова Скаврона о полной ничтожности спившихся и обленившихся вертухаев оказались не вполне справедливыми. Большинство стражников, и в самом деле, остались сидеть как громом пораженные, открыв рот и выпучив глаза, но двое отреагировали мгновенно и вполне адекватно. Сидевший во главе стола пузан, с грохотом опрокинувши стул, проворно полез под стол, а примостившийся с другого края невзрачный мужичонка схватил со стола здоровенный тесак, которым честная компания разделывала жаренного гарма, и ловко запустил его в Скаврона.

Скаврон, глаз не спускавший с толстяка, был бы убит на месте, если бы Люкс в стремительном прыжке не перехватил летящий тесак и не переадресовал его прыткому стражнику.

Стражникам никогда еще не доводилось видеть ничего подобного. Человек на какую-то долю секунды будто размазался по залу, исчез в одном месте и тут же появился в другом, а их товарищ опрокинулся навзничь вместе со стулом с собственным тесаком во лбу. Медленно, как в гипнотическом трансе они полезли из-за стола и сгрудились в углу у дыбы, стараясь спрятаться друг за друга.

– Руки в замок за шею, – негромко скомандовал Скаврон. – Живо, живо, не сердите моего напарника, да и меня сердить не стоит, башки поотрываю.

Стражники, боязливо косясь то на мертвеца, то на Люкса, поспешили выполнить приказание.

– Люкс, – Скаврон, похоже, так и не заметил счастливо миновавшей его опасности, – ты тут их особо не пугай. И так дышать нечем.

Потом Скаврон медленно повернулся к толстяку, гипнотизируя его взглядом, и вкрадчиво спросил:

– Ты куда залез, дорогой? Вылазь. Морду тебе буду бить… Не-е. Я передумал, – сообщил он Люксу радостным голосом. – Что ж я один буду получать удовольствие? Так выйдет несправедливость. Госпожа начала с ним дантистом работать, ей и заканчивать, зубы у него пока еще имеются. Хорошие зубы. Мы с тобой сейчас ее и Кувалду из клеток выпустим и сюда пригласим. Пусть отведут душу. Потешатся. А я буду так, на подхвате. Ну, там, пару-тройку ребер сломать, глаз выдавить, то, се… суставчики у него, опять же, все целые. Ключи от клеток где? И не суйте мне репу за пазуху, что не знаете. У кого ключи, спрашиваю?

В голове всех без исключения стражников Люкс вдруг ощутил взмывший на волне панического страха образ некоего… чего?.. предмета?.. мебели?.. образ этот вдруг отделился от… всего, абстрагировался как-то и оказался… в общем, бюро такое стояло возле лестницы на первый этаж. Ближе к окну канцелярский стол, видимо, адептово рабочее место, а за ним бюро. И Люкс, опередив стражников, с неожиданной для себя самого уверенностью сказал:

– В углу, вон в том бюро пошарь, в третьем снизу ящике.

– Ну, ты даешь! – покрутил головой Скаврон. – Никак привыкнуть не могу. Все время забываю, извини. В третьем снизу, говоришь?.. Ты тут покарауль пока вертухайское высокоблаговонное сообщество, я мигом.

Дверь на лестницу захлопнулась за ним со страшным грохотом. "Мы люди подневольные", – пискнул кто-то из стражи, но, сообразив, что этому, похоже, впаривать что-нибудь такое совершенно бесполезно, тут же и умолк. По приказу Люкса толстяк вылез из-под стола и присоединился к остальным. Эманации страха и тупой покорности, казалось, даже воздух в зале делали густо вязким и противным. О нападении никто из стражи и не помышлял. Все они с покорностью ждали решения своей судьбы.

Дверь распахнулась, из проема выскочил сияющий Скаврон, цепким взглядом быстро оглядел зал и, убедившись, что все в порядке, сказал, обращаясь к дверному проему:

– Сюда, госпожа.

В залу стремительно ворвалась… ну, да, именно ворвалась высокая – почти со Скаврона – женщина, закутанная с ног до головы в грязную мешковину. Следом за нею в дверцу протиснулся тоже закутанный в мешковину уже просто огромный детина, габаритами своими если Люксу и уступавший, то уж точно ненамного. Беглого взгляда на него было более чем достаточно, чтобы понять, откуда появилось у него прозвище "Кувалда". Женщина, не глядя на пленников, подскочила к Люксу, остановилась в шаге от него и возбужденно заговорила ломким срывающимся голосом.

– Вы, конечно, светлый и все такое, я понимаю, Скар тут о Вас… Но и нас Вы поймите. Здесь в камерах нет ни одного по закону осужденного человека, сплошной произвол. Это убийцы. Это сволочи, подонки, мерзавцы и негодяи. Это настоящие слуги тьмы. Рассказать Вам, как они с живых людей сдирают кожу? Посмотрите, вон там, на столе у них все для этого обустроено. Вон, на дыбу посмотрите, на все эти щипцы, крючки, ножи и пилы, это для них обыкновенная работа. Да что я говорю, Вы и сами все знаете.

– Он не знает, – торопливо перебил ее Скаврон. – Я же сказал, он ничего не помнит даже про себя самого.

– Да-да, конечно, я понимаю. Но ты сказал, что он всех видит насквозь… Ведь Вы видите, правда?.. правда?.. Так поглядите, сколько на них крови! А что они говорят, когда пытают, знаете? Так и говорят, ничего, мол, личного, это работа… ссволочи! Ну, ладно, которые рядовые, куда ни шло. Сунем в клетку, выкинем ключ, когда-никогда придут из Суома, выпустят. Пусть живут. Но адепт? Какое ему может быть милосердие? Это живодер и садист, отдайте его мне!

Адепт сорвался с места и кинулся к выходу. Он уже схватился за ручку двери, но тут раздался хлесткий щелчок тетивы, и в его затылок вонзился арбалетный болт. Ноги адепта подломились, и он всем телом грохнулся на пол. Скаврон не промахнулся.

– Вот сволочь! Какой легкой смертью умер, мерзавец! Ну, почему подонкам всегда везет? – с досадой воскликнула женщина. Потом бросила на Люкса вороватый взгляд и пробурчала себе под нос, так что Люкс еле сумел разобрать: – Хорошо, хоть покаяться не сообразил.

Из-за спины прислонившегося к притолоке Кувалды начали потихоньку выдвигаться еще какие-то личности в дерюге, вид имевшие типичных узников. Осторожно косясь то на Люкса, то на валяющийся у дверей труп адепта и беспрерывно кланяясь, они бочком-бочком пробирались вдоль стенки к выходу. Когда последний из них исчез за дверью, Кувалда переглянулся со Скавроном, отлепился от притолоки и медленно прошелся вдоль строя стражников, пристально вглядываясь в их лица и постукивая пудовым кулачищем правой руки по раскрытой ладони левой. Стражники омертвели лицами и забыли дышать.

– Ну, в-вы, супермены хреновы, геть по клеткам, пока мы не передумали! Кто не успеет – я не виноват, считаю до трех, три уже было.

Стражники со всех ног кинулись к лестнице, забились в дверях, спотыкаясь друг о друга, награждая замешкавшихся пинками и затрещинами, и, прорвавшись, загрохотали сапогами по лестнице. Кувалда со Скавроном неторопливо проследовали за ними. Женщина бросила на Люкса какой-то затяжной, непонятный по выражению взгляд и нервно поежилась.

– Интересно, есть ли у этой сволочи в мыльне горячая вода? От меня, наверное, несет, как от целого стада гармов. Я пойду, взгляну… Вы велите, пожалуйста, мужикам выкинуть отсюда эту падаль к чертям собачьим, – сказала она, брезгливо обходя труп адепта, и скрылась за дверью.

Снизу выскочил Скаврон, невнимательно выслушал Люкса, пересказавшего ему свой разговор с его госпожой, пробормотал что-то вроде: "да, оно хорошо бы, помыться, но некогда", и завопил во всю глотку, призывая к себе замешкавшегося внизу Кувалду.

– Как думаешь, сколько у нас времени?

– Дня три – четыре, – ответил Кувалда, подумав.

– Вот и я считаю, что не меньше. Но и не больше. Надо собирать мужиков, кто может держать язык за зубами, и ковать из кости для всех нас четверых полный доспех. Расплатиться есть чем. И щедро.

– Нодя надо позвать, – оживился Кувалда.

– Вообще-то, Нодь знаменитейший мастер, оружейник и ювелир, – пояснил Скаврон Люксу. – Но как он багамутовую кожу под панцири выделывает, так не умеет никто. Видел, она вся покрыта костяными такими нашлепками? Так вот, он их аккуратно расковывает, чтобы они налезали друг на друга как рыбная чешуя. Защитная нательная одежда из такой кожи клеится на рыбном клею, и получается она гибкая, легкая, движениям совсем не мешает, и под ней тебя никаким оружием не достать. Кожи этой у нас завались, и на штаны хватит, и на рубахи для всех, да еще и останется с ба-альшим избытком.

– Правильно, – Кувалда стукнул кулаком по ладони и победительно оглядел друзей. – А что до кроя штанов с рубахами, Манон попросим, она и скроит, пока будем с костью возиться… Скроит, скроит, – добавил он, увидев, как дернулся при этих словах Скаврон, – она это дело умеет, да еще как!

Скаврон покосился на Люкса, нагнулся, выдернул тесак из головы мертвого вертухая и, ухватив за ногу, подтащил его к трупу адепта.

– Отчего бы и не скроить, если попросим? Госпожа…

– Это тебе она госпожа, – продолжал Кувалда с нажимом. – А мне она старый товарищ и свой парень. Просить ее не придется, сама предложит, и попробуй, откажись!

Скаврон досадливо сморщился и вздохнул.

– Кончай выпендриваться, ты как дитя малое, а еще умный мужик и образованный студиозус… Люкс, как госпожа выйдет, тоже помойся. Когда еще выдастся такой случай?

– Успеет, – махнул рукой Кувалда, – нам еще с костью возиться, так что время помыться у него будет.

– Я с вами работать, – сердито возразил Люкс и, смягчая сердитый тон, добавил шутливо: – Я, конечно, не умею, тут ты прав, но ничего, я научусь, я способный.

Скаврон без следа улыбки поглядел на него и кивнул головой, совершенно серьезно соглашаясь с высказыванием.

– Значит так, госпожа выйдет, договоримся, кому что делать. Времени у нас хоть и много, а все равно в обрез, можно сказать, совсем нет времени. А пока, слышь, Кувалда, давай-ко мы с тобой уберем отсюда эту падаль.

– Вдвоем? – удивился Кувалда. – А на кой хрен ты мне для этого нужен? Я что, без тебя не справлюсь?

– И то, правда, – охотно согласился Скаврон. – Только ты этого вместе с арбалетным болтом не выкини. Болт еще пригодится. А я заскочу на кухню, соображу пожевать что-нибудь на скорую руку. Вы тут, я так понимаю, совсем оголодали, да и нам с Люксом было не до еды. Доедать объедки вертухайского гарма, как вы, студиозусы выражаетесь, влом, но устроились они тут основательно, выпивки залейся, так что и на кухне, уверен, много чего имеется насчет пожрать.

Скаврон придержал дверь, пропуская вперед Кувалду, и следом выскочил сам. Люкс остался один. На него навалилась жуткая усталость, глаза стали слипаться, ноги отказывались держать тело. Люксу чудовищно захотелось спать. Он поднял с пола стул, утвердил посередине зала и сел на него верхом, потом устроил руки на спинке, голову на руках и закрыл глаза.

У Люкса был один из тех редких моментов, когда не болели ни позвоночник, ни голова, и даже плечо не изводило чесоткой. На душе было покойно. Легко было на душе, и, прежде всего, как он понимал, потому, что он уже не был одинок. В жизни Люкса появились друзья. Надежные друзья, если судить по Скаврону. Надо думать, они помогут ему обрести себя, помогут справиться с той странной забывчивостью, что появлялась после каждого сна. Помогут справиться с провалами сознания, которые с завидной регулярностью посещали его по нескольку раз на дню, помогут освоиться в этом чужом и даже чуждом мире… Университет, университет ему нужен. Юг, столица, университет. Там медицинский факультет, там лучшие врачи, если они не вылечат, то кто?

Мысли его начали путаться, уплывать куда-то, и тут прямо над его ухом раздался смутно знакомый женский голос:

– Интересно, куда провалились эти охламоны? Простите, Люкс, Вы не знаете, куда могли подеваться Скар и Кувалда?

Люкс открыл глаза и… у него перехватило дыхание.

Она смотрела на него блестящими, оживленными и даже какими-то чуть ли не злыми глазами. Отмытая, босая, укутанная в просторный мешковато сидящий халат, со спутанной гривой мокрых блестящих волос, которые тщетно пыталась расчесать огромным костяным гребнем, она была прекрасна.

Ошеломленный Люкс пялился на нее во все глаза и молчал.

2

В истинном теле Генрик появлялся в Городе лишь на свидания с Жанет. Несмотря на то, что его личное участие в работе над объектами один и два было на какое-то время закончено, расслабиться и всласть гульнуть на воле он себе позволить не мог. Объект номер один преподносил сюрприз за сюрпризом, и вот-вот должен был начать функционировать объект номер два – а это был тоже, знаете ли, не подарочек.

Вернуть прежнюю студиозную жизнь оказалось даже не просто трудно, а просто невозможно, и, прежде всего потому, что она – жизнь – безвозвратно изменилась. Нет-нет, Генрик, безусловно, был для студиозного братства своим. И от прежней жизни у него еще оставались друзья, да и новые студиозусы более чем охотно шли на контакт и поддержание знакомства с такой запредельной знаменитостью. Еще бы, притча во языцах, легендарный Генрик-палаш, но… Генрик быстро разобрался, в чем дело. А дело было в том, что точкой соприкосновения между ним и нынешним студиозным братством являлся теперь лишь стол таверны. Но для того, чтобы быть полностью "в теме", гораздо важнее было делить с друзьями другие столы – столы аудиторий и лабораторий. Заглядывал Генрик и туда, как в истинном теле заглядывал, так и в фантоме, и к естественникам, и к теологам. Однажды, не удержавшись, разделал в диспуте самодовольного аббата – логоэдоса, что говорится, как бог багамута. Впрочем, с естественниками он себе таких эскапад не позволял, и только внутренне бесновался от бессилия и полной невозможности передать настоящие и полноценные знания пытливым мальчишкам родной планеты.

Что касается самодовольного аббата, то если логоэдосом он был никудышным и семинар свой вел из рук вон плохо, то вот как организатор проявил себя выше всяческих похвал. Солнечные часы на Водяной башне едва успели забросить тень в сектор "третьей лекционной пары", как расплата за "диспут" в виде полудюжины вооруженных мерзавцев окружила Генрика на крохотной площади в трабулах у Стены Капитулярия.

Окружающая публика кинулась врассыпную с похвальной скоростью, тут же и исчезнув в бесчисленных ходах, переходах и всяческих лазах с лазейками. Правда, один юный студиозус, лихо выдернув из потрепанных ножен видавший виды, но вполне-себе приличный палаш, тут же и вознамерился "держать спину" Генрику. У Генрика, поначалу хихикавшего и всячески веселившегося, настроение стремительно испортилось, как только он опознал в юном студиозусе переодетую Жанет. А уж когда он увидел в левой руке особенно активного "нападанта" не обыкновенную дагу, а самый настоящий нейронный нож, тут уж он просто озверел. Так что нападавшим не повезло. Очень. И бедной Жанет стоило огромных усилий удержать Генрика от немедленных "оргвыводов" в адрес злополучного аббата.

Жанет была шалой. Жанет была веселой. Жанет была чудо как хороша в постели. Жанет всегда была готова к приключениям, проделкам, шалостям различной степени невинности и всевозможным экспериментам в любой доступной ее пониманию области. Но вот что Жанет, как выяснилось, прекрасно фехтовала, оказалось для Генрика абсолютной неожиданностью. Причем, фехтовала она в весьма прогрессивной манере, наводящей на мысли о хорошей школе Внешних Миров или – что характерно – об очень хороших личных тренерах… на худой конец.

Когда чуть позже они сидели за столиком и, потягивая репс, со смехом вспоминали перипетии пережитого приключения, Генрик спросил ее, откуда у нее столь необычная техника фехтования? Жанет пожала плечами.

– Я и не выдавала себя за невинную овечку, правильно ведь? Конечно, у меня были мужчины. Хорошие, – уточнила она и добавила, подумав, – много… Да, у меня никак не получается приемчик, которым ты срезал малинового петуха в трактире у Пузана. Покажешь? Кстати, знаешь, кто он такой, малиновый? Офицер из свиты наместника, имей в виду. Я его на Праттере видала. Среди придворных. Разряженный как павлин, весь в белом. Девчонки рассказывали, что он с кучей дружков несколько раз толокся в трактире у Пузана и расспрашивал о тебе. И рука у него уже зажила, во – скорость, как на люпусе, представляешь?

Данное ей Генриком поручение Жанет выполнила со скрупулезной точностью. Комната, которую она отыскала, отвечала всем самым придирчивым требованиям: задний выход выводил прямо на опорную площадь целой системы трабул. Так что походы по местам повышенной злачности могли теперь проходить в куда более комфортных условиях, чем в начале их знакомства.

Девчонка с самого начала оказалась Генрику крайне полезной и имела, в сущности, всего лишь жалкую парочку сколько-нибудь серьезных недостатков, а именно снобизм и любопытство. "Сферы" притягивали ее к себе как магнит железяку, а любопытной она была как целая стая юных крысят. Сильней всего ей хотелось даже не принадлежать, а быть, так сказать "вхожей". "В курсе" ей хотелось быть даже больше, чем "блистать" самой.

– В курсе чего? – недоумевал Генрик.

– Всего, – кричала Жанет сладким шепотом и прижимала к груди сжатые кулачки, глазки ее при этом просто сверкали и расширялись до пределов возможного, а кончик носа заострялся и бледнел.

Однако более всего Жанет занимала личность ее нового любовника. С одной стороны, считала Жанет, он был – вне всякого сомнения – местный. Его выдавали огромные "темницкие" глаза. Если бы он носил контактные линзы, это с неизбежностью выяснилось бы во время их бесчисленных постельных кувырканий. С другой стороны, на его висках имелись контакторы, впрочем, от постороннего глаза обычно тщательно укрытые магнитными волосяными накладками. Контакторы с несомненностью свидетельствовали о принадлежности любовника не просто к высшим слоям планеты – бери выше, много выше – он, судя по всему, принадлежал к самой верхушке имперцев, владык вселенной. Генрик видел, как трудно было девочке удерживаться от вопросов. "Кто ты такой и что тут делаешь? " сквозило в каждом ее взгляде и ежесекундно рвалось с губ. Но она крепилась. По крайней мере, первое время.

– Ты не устаешь поражать меня, – говорила она ему.

– Чем? – удивлялся Генрик.

– Всем, – с железной логикой утверждала Жанет. – Ты гениальный любовник.

– И только-то?

– Нет, – уточняла Жанет. – Ты гениальный фехтовальщик, я знаю, что говорю, и не спорь.

– Не буду, – соглашался Генрик. – Это все?

– Нет. Еще ты гениальный спорщик. То есть, такой спор дед называет научным словом полемика, как будто умное название сделает сам, так сказать, процесс меньшим занудством.

– Понятно. Значит, я гениальный зануда?

– Не зануда, а полемист, – логика у девочки была железней некуда, – как ты разделал того теолога? Как мясник гарма, право слово. Ко мне, кстати сказать, уже подъезжал секретарь их факультета. Декан теологический хочет с тобой встретиться. Предложение у него есть для тебя. Секретарь утверждает, что жутко выгодное. Тебе, конечно, наплевать и растереть, – Жанет покосилась на Генриковы виски, – но я обещала передать, оно мне надо с теологами бодаться?

Все поручения, которые он ей давал, Жанет выполняла великолепно. Выше всяческих похвал. Но, как вскоре выяснилось, был у нее еще один недостаток, крайне осложнявший общение. Жанет была патологической вруньей. Она врала постоянно, вдохновенно, врала по любому пустяку, причем, без малейшей выгоды для себя. Врала – и все. Из любви к искусству. И если Генрик, укоризненно качая головой, ловил ее на очередном заковыристом и совершенно бессмысленном вранье, она не сердилась, не обижалась, не пыталась отстаивать свою правоту. Она корчила на рожице милую, совсем не виноватую гримаску – ну, что, мол, делать, так получилось – и тут же выдавала новую порцию не менее бессмысленного вранья, разобраться в котором никакого интуитивизма не хватало. Если же он продолжал настаивать: зачем?.. чего ради и, вообще, какой смысл во всей этой репе?.. она обиженно надувала губки и говорила с досадливой укоризной: "Ну, Генрик, не будь занудой! "

"Не будь занудой!" – этот укоризненный призыв Генрик слышал всякий раз, когда ловил Жанет на вранье или еще каком-нибудь непотребстве. Уже после первой недели общения Генрик твердо усвоил, что – вот ведь какая странность – доверять ей, похоже, было можно, все его поручения она выполняла со скрупулезной точностью, высочайшей эффективностью и непременно в поставленные сроки, а вот верить ей нельзя было ни на грош. Весь его хваленый интуитивизм в общении с нею не мог ничему помочь, пасовал он, интуитивизм, поскольку и так было ясно, что все, что будет сейчас, вот сию секунду ею сказано, и даже – представьте себе – подумано, вранье, к тому же не факт, что имеющее хоть какую-нибудь цель.

В каком-то смысле общаться с нею было невероятно сложно. Эта врушка врала всегда, причем в абсолютном большинстве случаев не из корысти. От своего вранья она не получала никакой видимой выгоды. Это было, как быстро уяснил себе Генрик, если так можно выразиться, бескорыстное вранье, вранье "для просто так", вранье из любви к искусству, чистому искусству, искусству для искусства. Но, боже мой, какое это было очаровательное вранье, и как была очаровательна сама врушка!

Если же, уставши от тупой бессмысленности ее небылиц, Генрик ловил ее на них гневно, она все равно никогда не смущалась, не терялась, не извинялась и вообще "не!". Она кидалась в бой, причем, совершенно не озабочиваясь тем, что пять минут назад по тому же самому делу излагала прямо противоположную версию. Окончательно припертая к стенке – в начале их связи это происходило по десять раз на дню – она с досадливой укоризной опять-таки говорила свое неизменное: "Ай, Генрик, не будь занудой…" и тут же выдавала очередную репу, которая по степени неправдоподобности давала всем предыдущим сто очков вперед.