Хрустальный мальчик

– Ну и чего ты боялась?

– Ничего, – Анна отстранилась и с дерзкой усмешкой вскинула голову, – что вот ты приставать с вопросами будешь!

– А я не буду, – отвернулся Землерой. – Я сегодня жуть как занят был, не до вопросов. Только что объяснять тебе буду, но и то – не факт.

– Чем же занят-то ты таким? – прищурившись, прицепилась к нему Анна. – Сидишь там на ветке, в небо смотришь, мне не отвечаешь… прогнать решил?

– Вот ещё, – Землерой скрестил на груди руки, – я смотрю, каково корням под почвой живётся. Много ли воды они набрали? Хорошо ли растут? Это работа сложная, тонкая. Корешков и корней у дерева много, и к каждому свой подход нужен. Ошибёшься – погибнет корень!

Анна опустилась на широкий сучок и свесила ноги. Земля далеко внизу казалась ей размытым золотистым пятнышком, над которым плавали и сливались друг с другом тёмно-синие и зелёные круги.

– Да уж, – буркнула она, – понятное дело.

– Я проверяю землю здесь повсюду, – сказал Землерой, – и с другими корнями общаюсь. Так и до самой реки доходил, видал там тебя: вы с дедом рыбу ловили. Мой совет тебе, Анна… если и идёшь ко мне, то уж следи, чтобы не увязался за тобой кто и дерево не увидел. Люди любят хорошие дрова и топоры тоже любят. Свалят они это дерево – всему лесу конец!

– А что тебя могут увидеть, ты не боишься? – удивилась Анна.

Землерой только рукой махнул.

– Меня не увидят, – отрезал он, – если я не захочу. Я могу с тобой от этого дерева и до кромки леса пройти, рука об руку, и по другую руку от тебя друг, или родственник пойдёт – всё равно меня не заметит.

– Так я особенная, выходит? – фыркнула Анна.

– Ну, возможно, да ты не зазнавайся только! – рассмеялся Землерой. – А теперь давай, поднимайся! Поднимай-поднимай скорее зад, времени мало! Солнце в зените стоит высоко, а мне к четырём отлучиться надобно: с духами встречаться будем, разговаривать.

Анна подалась ближе и вцепилась Землерою в руку, повисла на ней.

– Возьми меня с собой! – с придыханием попросила она. – Пожалуйста!

– И не мечтай! – решительно воскликнул Землерой и замахал руками. – Нельзя тебе со мной являться, да с любым другим духом, на такие собрания. Людям там делать нечего.

– А если я сама приду? – прищурилась Анна. – Я ведь если захочу, то и сделаю, Землерой, не остановишь!

– Уж знаю, что не остановлю, да не боюсь я тебя. Ты просто девчонка человеческая, ты наших секретных тропок не знаешь, не пройти тебе так, как мы, духи, ходим. Хоть сотню лет кружи да ищи, не отыщешь! Мы, духи, в прятки да угадайку кого угодно обставим.

Анна надулась и скрестила под грудью руки.

– Ну хоть когда-нибудь…

Землерой всё так же стоял спиной к ней, и ласковый ветерок поглаживал по щекам и плечам обоих.

– Не проси, – категорично повторил он. – Нельзя тебе, нельзя, Анна. И я тебе не со зла отказываю, а потому, что весело мне с тобой, не хочу я, чтобы тебя в клочки порвали, или с ума свели, или умыкнули куда… тут, у дерева, мой дом, и тут тебя духи леса не тронут. Пока ты подпоясана, пока у тебя клубочек мой – ничего и нигде не бойся, только советов наших остерегайся. Там тебя ни пояс, ни клубок, ни даже молитва святая не спасёт! Духи леса молитв не страшатся; они уже тогда всем тут правили, когда ещё люди не то, что молиться, а и говорить-то толком не умели.

Анна всё не спускала с груди скрещенных рук.

– Ну… хоть я на собраниях ваших и не бываю… и не могу всё время здесь с тобой гулять… ты ведь остаёшься… моим другом, а, Землерой? – тихо спросила она.

Землерой молчал, не спуская с шероховатого сучка под ногами взора.

– Землерой!

– Если б знал я, что такое дружба, – негромко сказал он, – я бы тебе, Анна, тотчас ответил. Но у духов ни друзей нет, ни товарищей – это всё людское.

– А кем же вы друг другу тогда приходитесь?

– Семьёй, Анна, – и свет заиграл в улыбке и глазах Землероя.

– А как вы…

– Ну всё, всё, хватит болтать, беги и прячься, много времени я тебе не дам!

Анна взвизгнула и кинулась прочь. И кора не скользила под её ногами, и она даже один раз лишь упала, пока не спустилась с высокого сучка, не прыгнула в плотное сплетение сияющих ветвей, соединяющихся, как ловчие нити паучьей паутины, и не угнездилась там, свернувшись под навесом из толстых зелёных листьев. Она затаила дыхание и прижала к груди трясущиеся потные кулаки.

С шелестом ветра услышала она тихий голос, и мягкая рука задорно толкнула её в плечо.

– А я нашёл, а я тебя нашёл!

Землерой мягко опустился с нею рядом, припал на одно колено и перевернул на спину, не успела Анна опомниться. Она и визгу не издала, хотя хотела. Серебристые глаза Землероя смотрели на неё неотрывно и как-то печально, и тонкие древесные ветви, как змеи, колыхались и воздевали головки к небу у него за спиной.

– Чего так быстро-то? – возмутилась Анна и кончиками пальцев упёрлась ему в грудь, отталкивая. Землерой перекатился на бок и высунул язык.

– Всё потому, что прячешься плохо! Давай, ещё шанс тебе даю, глупая, только прячься как надобно!

– Разважничался тут! – забурчала Анна, но покорно вскочила и перемахнула на следующую ветку: обожжённую солнцем, сияющую, как жемчужное ожерелье на снегу.

Она бежала быстро-быстро, словно по земле, и царапала руки и колени грубой корой. Где-то за спиной у неё заунывным голосом, речитативом, считал Землерой, и его считалку Анна ещё никогда и нигде не слышала, даже самые глупые и противные знакомые ей мальчишки не использовали такие смешные и бестолковые слова.

– Раз, два, три, четыре, пять

Много я хочу узнать,

Шесть, семь, восемь, девять

Кому сердце мне доверить?

Десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать

С сердцем холодным нельзя не считаться

Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать

Людям положено глупо влюбляться

Восемнадцать, девятнадцать, потом ещё двадцать

Хотел бы я в сердце ко смертной прокрасться,

Двадцать один, двадцать два, двадцать три:

Добром то не кончится, парень, беги!

Анна, запрыгнувшая в жёсткую сеть листьев, не шевелилась, хоть паутина и обмотала, облепила ей всё лицо. И снова она дрожала, и смотрела на тонкие нити паутины, на которых ещё дрожали холодные капельки росы, которая так и не просохла с утра. Предательски громкое биение сердца выдавало и обнаруживало её, у неё скрипели сами по себе зубы и тряслись колени, но листья и ветки не шуршали, а льнули к ней, как тёплое одеяние. Анна внимательно смотрела в прорезь между двумя сучьями: где-то там должен был ходить Землерой, и ей казалось, что она чует его запах, хотя самого Землероя она и не видела.

– Попалась!

– А-а-ай!

И Анна, неловко пошатнувшись, отпрянула от паутины; паутина залепила ей всё лицо и забилась в нос, в уши, пристала к глазам, в особенности – к ресницам. Анна осела назад, и тут её подхватили крепкие, хотя и тонкие, прохладные знакомые руки, на ощупь похожие на молодую древесную кору, которую едва начинает прогревать солнце. Она повисла на Землерое всей своей тяжестью, и он усадил её к стволу дерева спиной. Хоть и не видела она нижней части его лица, она понимала, что сейчас Землерой улыбается, или, вернее, ухмыляется с совсем мальчишеской гордостью.

– Ну, как тебе? – хмыкнул Землерой и подбоченился. – Видала, как быстро я тебя нашёл?

– Я же не дух, – проворчала Анна и натянула на колени юбку. – Знаешь, если раньше я думала, что ты там фокусник какой или все эти странные вещи, что около тебя происходят – только совпадения, то теперь я начинаю тебе верить.

– Ого, уже и верить начала? – рассмеялся Землерой и плюхнулся с нею рядом, скрестив ноги и откинувшись назад. Ласковый тёплый ветер гладил его по прикрытому наполовину лицу и путался в волосах. – А чего так поздно-то?

– Да не привыкла сразу доверять, – рассеянно ответила Анна. Вдруг подавшись вперёд, она запустила руку в снежно-белые растрёпанные волосы Землероя, намотала несколько прядей на пальцы и рванула на себя.

– Э-эй! – возмущённо завопил тот и вцепился ей в руку. – Ты что такого удумала?

– Да просто волосы у тебя странные, – Анна отняла руку и задумчиво покрутила запястьем под беспощадными ударами солнечных лучей. Зацепившиеся за неровно обстриженные ногти, белые пряди беспощадно сияли и слепили ей глаза. Она зажмурилась и опустила руку. – Я думала, это парик.

– Мы духи! – рассерженно проворчал Землерой, опасливо проводя ладонью по волосам. – Мы париков не носим! Разве что речные хозяйки их надевают, когда на праздник идут, но у них причина есть! – склонившись к самому уху Анны, Землерой горячо прошептал ей на ухо: – Они просто лысые, а за красивых девиц им так охота сойти!.. Если им какая девушка жертвует свои волосы: отрезает и в реку бросает в жгучий полдень, – они этой девушке всеми силами будут помогать: и жениха достойного подыщут, и в родах ребёнка сберегут, и с мужем любовь сохранить помогут, живи только неподалёку от реки, и всё ладно будет. Можно даже не рядом с той, которой волосы пожертвовала: речной народ близко общается, они все-все свои горести и печали друг дружке передоверяют, поэтому ни их благодетелю, ни обидчику от них нигде не скрыться! Мне так сказывали, что они с морскими братьями дружбу водят, но это уже хвастовство, по-моему. Морские жители – они гордые, нелюдимые, даже со своей семьёй болтать подолгу не любят.

Анна отодвинулась и уцепилась за дерево чуть дрожащими пальцами.

– Врёшь, – выдохнула она. – Вот врёшь и не краснеешь!

– Да с чего мне врать? – пожал плечами Землерой. – Всё так, как я говорю, и есть.

– Хочешь сказать, – прищурилась Анна и неловко заёрзала на месте, – если я сестре скажу волосы срезать и в реку бросить, она тотчас замуж выйдет?

Землерой подумал чуть-чуть, прищурился и покачал головой.

– Нет, про «тотчас» я не говорил.

– Но выйдет же? – настаивала Анна.

– Ну, выйдет, – согласился он, – это только если условия соблюсти.

– Какие ещё условия?

– Не оборачиваться, как домой идти будешь, – начал загибать пальцы Землерой, – в воду не вставать, не подпоясываться и крестик на тело, как пойдёшь волосы жертвовать, не надевать. Если знать, как, то со всякими духами можно договориться. Вот у духов нашего дерева можно, например, крепость корней попросить, и урожайность, и чтобы плоды были сочные и большие…

– И что для этого сделать надо? – живо заинтересовалась Анна, и глаза её засверкали, как угольки в костерке.

– Не подпоясываясь, земли у нас под деревом зачерпнуть, в пояс поклониться и сказать: «Хозяин, друг мой природный, подсоби, выслушай просьбу!» – ну, и сказать, собственно, чего тебе надобно. А потом поклониться трижды в пояс, повернуться и домой идти, да только не оборачиваться! И это всё работает, только если ты с духами дерева прежде не встречался, – Землерой умолк и вдруг застыл, серебристым взглядом скользя по листьям.

Анна надула губки и обречённо вздохнула.

– Значит, я у тебя ничего попросить не могу?

– Почему это? – встрепенувшись, Землерой повернулся к ней и взлохматил волосы. – Тебе дух и сам поможет, без просьбы. Как и всякому, с кем у него связь появилась.

– А как ты узнаешь, что надо помочь?

Землерой наклонился к ней и весело встряхнул за плечи.

– Мне всё ветер нашепчет, животные расскажут. Я же тебя теперь хорошо помню, Анна, – и он медленно поднялся, вздымая голову к небу. – А теперь беги домой, держи покрепче свой клубок и приходи завтра: мне пора.

– А меня с собой ты точно не возьмёшь? – Анна даже вытянулась, стоя на коленях и отчаянно сжимая край его грубой одежды.

Холодные пальцы Землероя медленно и осторожно разжали её собственные.

– Нельзя, даже и не думай. Сейчас – нельзя.

– А когда будет можно?

– Будешь приставать – никогда! – и он замахал на неё руками. – Давай-давай, беги, Анна, да смотри – клубочек не теряй!

Безмужняя девица

Сестру Анны звали Мария, и было ей без малого двадцать лет.

Мария была высокая, худая, как башня, с жидкими соломенными косами, слишком большим лбом и выпуклыми чуть глуповатыми глазами. Анна думала, что у Марии глупые глаза, потому что она не особенно ту любила. Между ними пролегли десять лет разницы, к тому же, знала Анна, что Мария – не совсем родная ей сестра. Именно из-за этого с таким наслаждением и такой регулярной частотой ссорились её родители. Если матери Анны что приходилось не по нутру, она картинно плакала, рвала на себе волосы, выла, как собака на цепи, а в минуты особенно сильного раздражения бросалась в мужа тарелками, книгами, подушками – словом, первым, что под руку попадало, – и вопила так громко, что стены сотрясались:

– Да, да, я так и знала, что мы тебе не нужны! Тебе вот, твоя Маша, Мария – никто больше не нужен! Так з-забирай свою Машу и проваливай с ней, куда глаза глядят! Взрослая уже! Не пропадёт!

А Мария обыкновенно стояла в углу, ссутулившись, тёрла одна об другую шероховатые красные руки и молчала, и глупые навыкате глаза её смотрели в пол с неотрывной и ко всему равнодушной тупостью. Анна любила поддразнивать Марию: она часто ставила над головой рожки и показательно мычала, показывая старшей сестре язык:

– М-му! М-му! Му-у-у! Маша-м-м-му, корова-м-м-му!

А Мария молчала и покусывала губы. Из-за того, что Мария это слишком часто делала, у неё были не губы, а какие-то лохмотья розоватого мяса и отшелушившейся серой кожи, да ещё и в уголках рта выступала запёкшейся коричневато-алой коркой кровь. Анна нисколько не удивлялась, что такую страшненькую, глупенькую Марию никто не целует – брезговали, наверное, – и что никто её замуж не берёт.

– Если б я была мальчишкой, – важно говорила Анна, прохаживаясь перед страшненькой, кривоватой, неладной, глупой сестрой, – я б тоже тебя замуж не взяла.

Мария сверлила её тупым коровьим взглядом исподлобья и бурчала:

– Вот уж как будто я замуж так хочу! Я ещё молодая!

– Хо-очешь, – настаивала Анна, – а никто не берёт. Я бы тоже не взяла.

Раньше за такие насмешки Мария её, бывало, и колотила, да вовсе не по-сестрински, но вот уже год или два, как сошли с её локтей и предплечий огромные багрово-сизые разводы твёрдых синяков, она перестала не только реагировать на слова Анны, а и саму Анну замечать. Старшую сестру Анна редко видела: та училась, говорила, что и работает где-то, но Анна не верила. Мать любила ворчать, обмахивая пыль с мебели и подоконников:

– Работает, как же! Толку-то от её работы!

Отец, в присутствии которого такие речи и велись, вздыхал, почёсывал за ухом, а Марию не защищал. Мария вообще и не жила будто в этом доме. Она приходила поздно вечером, не ужинала, за завтраком ела мало, а, если не было у неё ни работы, ни учёбы, пропадала где-нибудь вне дома – ищи её, да не найдёшь! Даже дедушка не знал, куда она ходит, а если и знал, то помалкивал.

– Ты меня меньше неё любишь, – в середине июля начала обвинять его Анна.

Дед посмотрел на неё прозрачным, похожим на взгляд Землероя, взором и повёл плечами, а потом неспешно ответил:

– Потому что больше её никто в целом свете полюбить не хочет.

– Так она сама в этом и виновата! – обиделась Анна и ушла рыдать на сеновал.

Сеновал был расположен высоко-высоко над хлевом, где томились, похрюкивая, в раздельных помещениях четыре толстых хряка с короткими хвостиками пятачком и несколько коров с туповатыми мордами и обвисшим выменем. Анна любила просовывать к коровам травинки и отдёргивать их прежде, чем шершавые длинные языки захватывали добычу.

– Глупые вы, глупые! – подначивала она бессловесных коров, забиралась на перегородку стойла, устраивалась там верхом и отчаянно пыжилась. – Глупые, как моя сестра!

Как и Мария, коровы ей не отвечали, и она сердито шмыгала носом и толкала коров в бока ветками, которые притаскивала с собой с улицы, но и это не приносило большой пользы. Чаще всего случалось так, что к ней приходил дедушка, привлечённый стонами и мычанием взволнованных животных, и Анна долго убегала от него по хлеву, уворачиваясь от ругательств и обещаний когда-нибудь устроить ей «знатную трёпку». Дед любил ставить ей в пример Марию, и Анна, забившись после в угол где-нибудь там, где никто не видел, озлобленно шипела себе под нос:

– Мария то, Мария это! Да толку нету никакого от этой глупой Марии, глупой, глупой Марии! Скорее бы уже она замуж вышла или просто куда-нибудь отсюда уехала, надоела, сил нет её терпеть!

Но Мария не уезжала и не выходила замуж, а всё потому, что она была слишком глупая, слишком некрасивая и слишком невезучая. Даже если бы Анна действительно хотела помочь ей, такая бестолковая девчонка не добилась бы ничего хорошего, и у Анны предательски щемило сердце, когда она понимала, сколь долгое время ей предстоит провести со старшей сестрой бок о бок. Она хотела бы и Землерою пожаловаться на своё несчастье, но Землерой немного с нею разговаривал. Только Анна собралась рассказать ему о Марии, как он стал отговариваться своими делами и гнать её прочь из леса.

Анна, наверное, даже обиделась бы на него ещё сильнее, чем обижалась на дедушку, когда тот предпочитал ей несуразную старшую сестру, но Землерой рассказал ей о речном течении и о живущих там духах – дочках речных хозяев.

– Вот заодно и проверим, врёт он или и вправду что-то особенное умеет, – заключила Анна, натягивая снова помявшуюся синюю юбку и вешая на руку плетёную корзинку.

Она не любила искать Марию, потому что не знала, где ту можно отыскать. Однако на этот раз сестра сама попалась Анне на глаза: она шагала куда-то по подворью, нагруженная свежевыстиранными коврами, в потрёпанной коричневой юбке и уродливых резиновых башмаках, которые не скользили даже по самой чудовищной грязи. Анна налетела на Марию и повисла у неё на руке, загребая ошмётки грязи сандалиями и подкидывая кверху ноги так, что комки чуть было в лицо Марии не полетели.

– Эй! – закричала она требовательно. – Эй, бросай свои дела, идём в лес!

Мария хладнокровно сгрузила Анну на землю и поправила свежевыстиранные ковры, от которых так и несло искусственным сильным запахом порошка, у себя на сутуловатом плече.

– Не могу, – глухо ответила она, – я занята сейчас.

– Да бросай! – продолжала уговаривать её Анна. Она чуть ли не приплясывала кругом сестры, хватала ту за юбку и тянула на себя. – Давай, пойдём, не пожалеешь!

Из хлева, где стояла, согнувшись, мать и кормила визжащих хряков, послышался резкий повелительный голос:

– Мария, ступай! Нечего под ногами вертеться, всё равно толку от тебя…

Мария покраснела и с чувством сбросила ковры на поваленную железную решётку, которая раньше отграничивала один сектор подворья, где бегали мелкие желтые цыплята, от таких же жёлтых, но чуть более неуклюжих, утят. Над коврами поднялось беловатое облачко: это в воздух вырвались кристаллы стирального порошка.

– Да уж понятно! – резко сказала Мария и, оправив юбки, повернулась к Анне. Мрачное и унылое коровье лицо её показалось Анне ещё более глупым, и она едва было не хихикнула про себя, отметив: «Вот такое точно надо бы Землерою показать, но ведь он запретил, настрого запретил с чужими к дереву ходить…» – Ну, чего тебе там, показывай…

И Анна швырнула оземь алый шерстяной клубок, подаренный Землероем, и клубок быстро покатился по грязи и по сухой почве, между травяных стеблей, по песчаной присыпке, по каменистым насыпям, под палящим безжалостным солнцем – всё дальше, дальше и дальше отсюда.

Анна бежала за клубком, закрывая путеводную нить от Марии, ломилась напролом, и бывало, что дикая сорная трава закрывала её всю, как будто бы хотела окутать своеобразным плащом, спрятать от Марии, а после утянуть в своё царство, где никто из смертных прежде не бывал и куда нога ни одного здравомыслящего человека ни за что ни про что не ступит. Следом за нею торопилась Мария: она отдувалась, смахивала со своего коровьего, вечно грустного лица пот и приставучих мошек, поддевала подол уродливой коричневой юбки и с шумом и треском наваливалась на сочные травяные стебли – точь-в-точь как скотина ломилась она в лес. Анна подпрыгивала, с каждым глухим ударом своих ног о почву улыбаясь всё шире и шире. Солнце снова прокрадывалось тонкими лучиками в самые глубины древесных крон и бесчисленным множеством озорных ломких зайчиком рассыпалось по грубой коре древесных ветвей, по земле, по шляпке, которая опять скатилась у Анны с головы и болталась, но не спине, а на груди, подпрыгивала, удерживаемая широкими лентами, на непокрытой светлой голове Марии и в особенности – на точечной россыпи рыжеватых веснушек на её щеках, под глазами, и на шее, у самых ключиц. Мария ворчала только вначале, а потом пошла спокойно, и Анна побежала веселее, не замечая, как коварная крапива до алых вспухших полос рассекает ей открытые части рук и ног. В обувь ей забивались земля и мелкие камушки, она вырывала с тоненькими лиловато-сиреневыми корешками крохотные цветочки и едва начавшие тянуться к солнцу живучие сорные травы; она по-обезьяньи хваталась за ветви, раскачивалась и выбрасывала вперёд тело, перескакивала с камня на твёрдую землю и двигалась дальше.

– Мария, а, Мария! – задорно кричала Анна, не оборачиваясь, и шаг в шаг следовала за витой алой нитью, которую клубок прокладывал в шумном и свежем с утра летнем лесу. – Мария, а ты замуж не хочешь?

Хоть и не оглядывалась Анна, она видела и слышала, как зарделась сестра и опустила своё глупое коровье лицо с чуть выкаченными бестолковыми глазами.

– Да чего ты прицепилась ко мне, а?! – возмутилась она. – Нет, не хочу!

– А ты захоти! – капризно потребовала Анна и ногой сшибла с дороги мелкий остроугольный камушек. – Вот захочешь – и всё у тебя получится, и всё у тебя своё будет.

– У меня и так всё, что надобно, есть, – проворчала Мария и, остановившись, вытряхнула из плоской разношенной туфли почву. – Больше не прошу!

– Но хочешь ведь, – лукаво продолжала подзуживать её Анна. – Хочешь, хочешь, глаза-то вон как горят! Хочешь, а признаться боишься!

– Ничего я не боюсь! – снова по-детски возмутилась Мария и на ходу умудрилась скрестить на груди руки и надменно отвернуться. – Вот ещё, чтобы я такого боялась! И чего ты пристаёшь ко мне, не понимаю!

– Я тебя к волшебной речке веду, – поучительным тоном промолвила Анна и остановилась. – Вот сейчас придём туда, сядем у устья, а ты волос прядь отрежь, какая покрасивее, и на воду спусти, и венок сплети, сплети миленький и туда же его, в воду…

Мария тоже замерла и подбоченилась. Её редкие брови высоко поднимались над совершенно коровьими бестолковыми глазами.

– Зачем бы это?

– Ну надо, – пробурчала Анна. – Хотя про венки Землерой вроде ничего не говорил, но это как-то нехорошо: без подарка приходить, да ещё и просить что-то…

– Ты чего это бормочешь? – подозрительно прищурилась Мария.

– Да ничего я не бормочу, сама ты бормочешь!

Анна оглянулась, уцепилась за крепкий толстый сучок молодого, налитого соками и обласканного солнечными лучами дерева, опёрлась о ствол пружинящей ногой и взлетела наверх. Она и сама подивилась тому, как легко у неё это вышло, и подумала вдруг о Землерое, о том, как здорово было бы, если бы он увидел её хоть краешком глаза сейчас.

– Я тебе дело говорю, между прочим, – продолжала делиться мудростями Анна, – если попросишь речных хозяек как следует, они тебе и мужа дадут, и ребёнка дадут, и всякое счастье, а тебе разве не этого надо?

Бледно-серые щёки Марии пошли такими огромными алыми пятнами румянца, каких Анна ещё ни на одном лице во всю свою жизнь не видала. Мария сердито отбросила свою корзинку в далёкие косматые кусты и топнула ногой.

– Так вот зачем ты меня сюда потащила?! – закричала она.

Анна вцепилась всеми пальцами в толстую ветку и втянула голову в плечи с упрямством разозлённого молодого быка.

– Ага! – отчаянно подтвердила она. – А ты подумала, зачем бы ещё?

– Вот уж явно не за этим! – запыхтела Мария. – Делать мне больше нечего, только всякими глупостями заниматься!

– Это не глупости! – рассерженная Анна тотчас спрыгнула с ветки и выпятила грудь. – Это мне проверенный… друг сказал!

– Да наплевать мне на твоих друзей! Как будто я не вижу, что ты поиздеваться надо мной собралась!

– И ничего я не собралась! – возмущённо стала отпираться Анна. – Я тебе, между прочим, помочь хочу, потому что больше тебе никто не поможет, даже ты сама не поможешь, потому что ты глупая, глупая Мария, коровка-Мария, понятно?!

Мария замерла на миг и широко распахнула рот. Анна пристыла к шероховатому крепкому сучку и умолкла: её губы спекло излишним жаром солнца, и она вдруг, в странном озарении, поняла, что ей не следовало это говорить.

В глазах у Марии дрожал преломлённый солнечный свет.

– Ну, – очень спокойно и холодно сказала она, – раз так, тогда найди себе для общения кого-то, кто на корову не похож.

Анна неловко вытянула вперёд похолодевшую руку. Птицы беспечно пели над её головой и вились хороводами в бледно-голубом небе, в разрывах между облаками.