Невозможный, яркий, подробный. Неужели – сон?!
Сердце стучало: нет, нет, нет.
Не может быть.
– Шурка, ты что это? В гости ко мне? – засмеялась позади тётя Дуся. – Можешь даже надеть штаны. По такому поводу.
Шурка опомнился. Жар стыда захлестнул по самые уши.
– Извините! – И юркнул обратно к себе.
Упал спиной на стену.
Комната была полна света и воздуха. Открытый шкаф, портфель у ножки стула. Занавеска всё вздувалась и опадала – город за окном дышал, радовался майскому дню и звенел от радости, потому что ничего лучше в Ленинграде не бывает. Только июньские ночи.
Сон! И в тот же миг Шурка почувствовал, что вся картина поблёкла и начала осыпаться.
Шурка попытался вспомнить всё с самого начала. Но начала уже не было. Ладно. Тогда – что есть. Они бежали. С Сарой. Искали Бобку. Какие-то большие злые кошки. Потом мокрая Капуста. Потом трясучая бензиновая темнота. Он ехал? В машине? Куда? С кем? С Капустой? А Таня? С ней что-то ужасное. И лес.
Какой-то лес. Какой-то поезд. Погодите, какой ещё поезд? Но и он осыпался. Точно висел в воздухе.
Только тревога осталась. Настоящая. Тяжёлая, как мокрая глина.
– Бобка! – заорал Шурка во всю грудь.
В шкафу качнулись рукава. Высунулась Бобкина голова. Потом выбрался весь: брюки, куртка, в руках – носок. Другой – надет. Волосы тщательно расчёсаны на пробор.
– Чего орёшь?
– Бобка, – просипел Шурка. Кашлянул. Бобка сел на краешек своей кровати, задрал штанину, стал надевать беглый носок. Натянул, оправил штанину. Встал, подцепил за ручку портфель.
– Ты куда?
– А ты что, в школу сегодня не идёшь?
– А Сара где?
Бобка глянул странно:
– Чай пьёт. На кухне.
И сразу:
– А что?
– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, слышал?
Бобка ответил надменным взглядом и вышел. Шурка прислушался. Скрип половиц до самой двери. Бухнуло. Надо же. Правда ушёл. В школу.
Значит, сон. Вот и всё.
Шурка натянул штаны. Стал складывать ширму, которой на ночь отгораживали угол Сары. Постель была заправлена. А на постели… Сердце кувыркнулось. Ладони Шурки взмокли. Деревянная гармошка ширмы упала на грудь, боднула. Он едва её одолел. Прислонил к стене. Подошёл. Кукла Сары лежала на подушке. Узелок головы, четыре уголка. Намалёванные глаза таращились в потолок.
Трогать её не хотелось.
– Если это сон, то и всё, – ободрил себя Шурка.
Взял куклу. Узел был тугим и грязным. Видимо, много раз намокал и высыхал. Шурка впился в него зубами. Наконец ослабил. Стал теребить. Развязал.
Какие-то чёрно-серые комочки, пыль. Сухая, она так и липла к пальцам, как с крыльев бабочки. Грязь. И больше ничего.
Стало стыдно.
Не стыдно, а глупо. Что он рассчитывал там найти? Мозги, что ли? Или мотор?
Шурка завязал узел снова. Затянул потуже. Пристроил куклу как было. Вытер руку о штаны.
Взял мыло, полотенце.
Попытался вспомнить, ухватить, разглядеть остатки сна. Поднести к глазам хоть обрывки… Но и их уже не нашёл. Сон осыпался. Майский ветерок подхватил его, вынес в окно, дунул покрепче – фук! – и показал пустую ладонь.
Шурка чуть не взвился. Щекастый будильник на столе громко трещал, топая от усилия коротенькими железными ножками. Шурка прихлопнул его. И ринулся вон.
Бобка был прав. В школу было не просто пора. В школу Шурка опаздывал!
Вихрем пронёсся в ванную. От Сары там осталось только мокрое полотенце. Галопом в комнату. От Сары там осталось только черничное пятно наспех заправленной непроливайки, от куклы – ямка на подушке. Как пловец на соревновании, Шурка нырнул в футболку. Сунул руки в рукава куртки. На бегу выпил молоко. От Сары на кухне остались только чистые мокрые чашка и ложечка. Ополоснул стакан под краном, стукнул на стол рядом с Сариной чашкой. Выбежал, засовывая кусок хлеба в портфель. Бросился не к двери, а к окну. Расплющил щеку о стекло, чтобы заглянуть на самое дно двора-колодца. Увидел знакомый берет. Рора ждала внизу. Расплылся в улыбке.
– Сейчас! – крикнул стеклу, зная, что она не слышит.
И чуть не врезался головой в грудь дяде Яше.
– Ой!
Успел подхватить дядю Яшу. Восстановить равновесие. Захохотал. Сунул ему трость.
– Ну ты даёшь. Хоть смотри, куда… – проворчал дядя Яша. Но Шуркин голос уже крикнул в коридоре: «Людочка, не могу какая шикарная!» Дядя Яша удивился. Вышел в коридор. А голос Шурки: «Иван Валентиныч! Секундочку! Дайте! Я помогу!» Да что это с ним? Дядя Яша прихромал к входной двери. Но Шуркины шаги уже трещали вниз по лестнице. Дядя Яша высунулся. Дверь внизу бухнула, и стало тихо. Раковиной закручивалась лестница, в столбе света роилась золотая пыль. Дядя Яша, не попадая тростью в шаг, запрыгал по звонким плиткам к окну во двор. Ухватился за подоконник. Прижался лбом к стеклу, чтобы увидеть, как выскочит Шурка.
– Ой, вот это нехорошо, – испугался: у подъезда стояла Галя. Только этого не хватало. Бог весть что Шурка мог ей опять наговорить! Точнее – очень даже известно: гадости.
Но вдруг увидел Шуркину кепку. Шуркину сгорбленную спину. Шурка скакал вокруг себя, вскидывая колени. На спине его, как кот на заборе, трясся Галин сын Максимка. И визжал от счастья:
– Нет! Не-е-е-ет! Ещё-о-о-о!
Четыре стены двора-колодца изумлённо глазели всеми окнами. Галя, судя по жестам, кудахтала: не урони смотри, смотри ж не урони.
У самой арки, подперев плечом угол, стояла девочка примерно Шуркиных лет. Тощая и нескладная. Коленки-шишки. Берет на ухо. Она крутила на шнурке школьный мешок. И делала вид, что не глядит на Шуркины фокусы.
А Шурка не глядел на неё. Слишком старательно не глядел. Только бузил, козырял – и хохотал громче обычного.
