Вендетта. Часть I. Том VI

Глава 1

Ушаков остановился напротив дверей, ведущих в кабинет вице-канцлера, и внезапно поймал себя на мысли, что его рука ищет эфес шпаги, которую он уже несколько лет как не носил. Стоящий у дверей гвардеец покосился на главу Тайной канцелярии, заметив его жест, но ничего не сказал, вообще никак не отреагировал на него.

– Похоже, Алексей Петрович успел вызвать изжогу у многих славных сынов нашей Отчизны, – прошептал Ушаков, в свою очередь покосившись на гвардейца, затянутого кроваво-красный мундир английской армии. Сделав еще один шаг к дверям, он громко произнес. – Если господин вице-канцлер занят, то я подойду позже.

– Нет-нет, Андрей Иванович, Алексей Петрович строго-настрого приказал, как только вы явитесь, проводить вас в кабинет, – откуда-то сбоку выскочил молодой совсем парень, не старше Петра Федоровича, и принялся настойчиво приглашать Ушакова войти.

Андрей Иванович напряг память и припомнил, что видел его в Коллегии иностранных дел. Вроде бы его хотели отправить в Вену на замену Захару Чернышеву. Кажется, Дмитрий Волков его зовут, а отчество Ушаков не мог вспомнить. Он тогда зарубил его кандидатуру, слишком уж часто вице-канцлер привлекал молодого прапорщика к своим делам. Теперь, видимо, и вовсе приблизил к себе. Ушаков почувствовал, как у него дернулся уголок глаза. Раздраженно хлопнув себя по бедру, так и не найдя шпаги, он решительно пошел к двери, которая тут же перед ним распахнулась.

В кабинете Бестужев был не один. Напротив вице-канцлера сидел лорд Кармайкл, и держал в руке бокал с вином.

– Андрей Иванович, что-то долго ты собирался, чтобы навестить меня, – Бестужев приподнялся в своем кресле, отмечая, что Ушаков не соизволил даже поклониться, так пренебрежительно кивнул, словно кому-то из своих служащих.

– Да возраст, Алексей Петрович. Возраст, будь он неладен. Тебе бы тоже уже пора задуматься о том, что не вечны мы, со дня на день Господь может призвать нас к своему престолу. – Ответил Ушаков и без разрешения хозяина кабинета сел в третье кресло, выставив перед собой свою знаменитую трость, которую теперь носил чисто по привычке. – Смотрю я на тебя, Алексей Петрович, никак ты решил на себя взвалить тяжкую долю управления государством, пока его величество Петр Федорович воюет с королем Фридрихом?

– Тяжела ноша сия, но, если ни я, то кто? Павел Петрович слишком мал, Мария Алексеевна еще от болезни не оправилась, половина парламента или преставилась, или все еще от лихоманки этой отойти не может. И их, по заветам покойного Флемма в их же собственных домах заперли, да охрану приставили. А страной нужно ежедневно управлять, иначе все может прахом пойти, – Бестужев улыбнулся краешками губ и наставительно поднял вверх указательный палец. Вот только глаза у него оставались холодными и цепкими. Словно кожу снимали, чтобы нутро вывернуть и посмотреть, чем живет собеседник.

Однако и Ушаков тоже был не робкого десятка. И при дворе ни один десяток лет уже состоял. Да и Тайную канцелярию ему не просто так доверили. Так что, если хотел Бестужев запугать его, то зря только щеки надувал, все его слова не произвели на Ушакова ни малейшего впечатления. Андрей Иванович сплел пальцы между собой и сложил руки на животе, скорчив мину, которую всегда у любого старого брюзги можно наблюдать.

– Не жалеешь ты себя, Алексей Петрович, совсем не бережешь. Отдохнуть бы от трудов праведных, так ведь нет, весь в делах, весь в заботах. Одного не могу никак понять, а чего ты меня к себе позвал? Неужто хочешь, чтобы пожалел я тебя, да еще в обществе после английского?

– Хватит шута из себя корчить! – Бестужев стукнул кулаком по столу.

– Отчего же не покорчить? Всегда нужно шутовской колпак на себя примерить. Жизнь-то она такая, дюже непредсказуемая, уж Никита Федорович Волконский много об этом рассказать бы нам мог. Или же Михаил Алексеевич Голицын. Ты тогда, Алексей Петрович все по заграницам мотался, на свадьбе этой позорной в ледяном дворце участия не принимал. А зря. Тогда бы ты все знал про то, что в России не только от сумы и от тюрьмы зарекаться не стоит, но и от шутовского колпака. Хотя, зная Петра Фёдоровича, думаю, что минет нас чаша сия. – Ушаков не сменил позу, продолжая сидеть с видом доброго дядюшки, который приехал к родственникам погостить. – Так зачем ты позвал меня к себе, Алексей Петрович? Уж не для того, чтобы о былых временах поговорить, это я по роже твоей бесстыдной вижу.

– Ну, раз на оскорбления перешел, значит, понимаешь, или же шпионы твои тебе уже донесли, что распустить я хочу Тайную канцелярию…

– А вот шиш тебе, – Ушаков приподнялся в кресле, сложил фигуру из трех пальцев и сунул ее прямо под нос Бестужеву, который даже глаза свел к переносице, чтобы лучше ушаковский шиш рассмотреть. – Никто не может упразднить Тайную канцелярию, кроме государя законного. Даже Сенат и тот не может с детищем Петра Фёдоровича ничего сделать. Как и меня снять и отправить в мое поместье отдыхом заслуженным наслаждаться, тоже никто не может, кроме самого Петра Фёдоровича. Вот ежели он самолично призовет меня к себе и скажет, что стар я стал и пора бы уже на покой, вот тогда я без колебаний приму свою отставку. А пока, выкуси, Алексей Петрович, – покрутив шишом перед носом Бестужева еще некоторое время, Ушаков встал и, опираясь на трость, направился к двери. Уже подойдя к ней и даже взявшись за ручку, он развернулся и посмотрел на Бестужева тяжелым взглядом, напрочь игнорируя при этом англичанина, словно Кармайкла в кабинете и вовсе не было. – На твоем месте, Алексей Петрович, я был бы более разборчив в выборе друзей. Война закончится рано или поздно, и государь вернется, и со всей строгостью спросит со всех нас, как в его отсутствие мы дела вели. И, боюсь, кто-то может серьезно пострадать. Потому что Петр Фёдорович не Елизавета Петровна и никому он не клялся, что никаких казней в его правление не произойдет. – С этими словами Ушаков вышел из кабинета, оставив Бестужева с ненавистью смотреть на закрывшуюся за ним дверь.

– Он что мне сейчас угрожал? – вице-канцлер сел и протер лоб под париком, после чего бросил платок на стол. – Ничего с ним нельзя сделать, господин Кармайкл. Этот старый лис еще долго нам всё будет портить.

– Ну, я так не думаю. Господин Ушаков сам сказал, где нужно искать – в указе о создании Тайной канцелярии и назначении её главы. Кроме того, господин Ушаков человек в возрасте, мало ли что с ним может произойти. Его клуб весьма злачное место, туда могут и весьма вспыльчивые люди попасть, – и англичанин улыбнулся, после чего пригубил вино. Бестужев же долго смотрел на него, прежде, чем кивнуть в знак согласия.

Ушаков, вернувшись в Петропавловскую крепость, которая за это время перестроилась и теперь взмывала ввысь, возвышаясь над всеми другими зданиями Петербурга, иначе она не вмешала все отделы, созданные во время реорганизации, зашел в свой кабинет, расположенный в центре массивного здания, которое, несмотря на высоту, казалось приземистым. К нему тут же заскочил адъютант, подхватив тяжелый плащ и шляпу, на которых лежал снег.

– Ломова найди, быстро, – прошипел Ушаков, окончательно утративший облик доброго дядюшки.

– Так он отбыл с секретным заданием от его величества, – напомнил Ушакову адъютант, которого иногда удивляло, каким образом Андрей Ломов сумел так высоко и быстро взлететь.

– Да, точно. Вот дурья башка, как я мог забыть? – Ушаков потер лоб. – Тогда позови сюда Оленьева. И прикажи карету заложить. До Ораниенбаума. Мне нужно с Марией Алексеевной поговорить. Настроение ее увидеть, да предупредить. И желательно всё это сделать лично. – Адъютант наклонил голову и вышел из кабинета, унося с собой плащ и шляпу. Через десять минут, во время которых Ушаков стоял у окна, глядя на то, как падает снег, в кабинет вошел настоящий щеголь Александр Оленьев.

– По вашему приказанию прибыл, Андрей Иванович, – он отвесил четкий придворный поклон, умеренной глубины, соответствующий положению Ушакова. Глава Тайной канцелярии только хмыкнул, когда увидел это и оценил.

– Саша, Кармайкл выезжает на охоту? – Оленьев долго смотрел на своего шефа, а затем кивнул. – Он тебя ни в чем не подозревает?

– Нет. Я беру взятки, гуляю на широкую ногу, и вообще сижу у посла на коротком поводке, – Оленьев улыбнулся. Он все еще не мог себе простить, что пропустил диверсию во дворце. С другой стороны, это было не его дело, обо всех подозрительных вещах он сообщал Ломову, а что уж тот делал с этой информацией, его не слишком волновало.

– Думаю, лорду Кармайклу очень нужно поехать на охоту на медведя. Просто необходимо. Настоящая первобытная битва: разбуженное чудовище против варваров, которые зачем-то надели на себя кружева.

– И очень опасное зрелище, – Оленьев тонко улыбнулся. – Весьма опасное. Неопытный охотник может и пострадать.

– Неопытный охотник может даже погибнуть, – Ушаков вернул ему улыбку. – Такая трагедия. Я даже пущу слезу.

– Я обязательно организую охоту для лорда Кармайкла как можно быстрее, – отвесив прощальный поклон, Оленьев выскользнул из кабинета. Ушаков же подошел к окну, снова глядя на снежинки.

– Ну где черти носят этого мальчишку, когда здесь всё так сложно и запутанно?

***

– Вы приглашены на вечер к прекрасной Жанне? – Вольтер стоял, облокотившись на каминную полку и смотрел на своего младшего коллегу по ремеслу, который только-только начал что-то собой представлять, благодаря его покровительству и покровительству Монтескьё.

– Да, и я просто не знаю, как к этому относиться, – Мирабо потер руки и протянул их к огню, внезапно ощутив озноб.

– Идите, мой друг, обязательно идите, там непременно будет король, так что у вас вполне есть шанс понравиться его величеству и пробиться к самым вершинам. Да, еще я слышал, что Жанна принимает каких-то русских, а в связи с последними данными о поражении короля Пруссии и захвате его столицы, это становится весьма модным, заполучить к себе на вечер кого-то из России и не посла. Похоже, что Жанне снова удалось стать первой в этом нелегком деле. – Монтескьё закашлял и потянулся за чашкой горячего глинтвейна. – Жаль, что моя простуда, будь она неладна, не даст мне присутствовать на этом приеме. Жанна туда даже героя нынешней войны, виконта де Крюшо умудрилась вытащить.

– Так ведь граф де Лалли все еще находится на территории Священной Римской империи, – Вальтер переменил позу. Он уже устал вот так стоять, но сесть тоже не мог, ему не позволял тот образ, над которым он трудился столь продолжительное время.

– Насколько мне известно, виконт был ранен и отправлен для долечивания на родину, – Монтескьё задумался. – Король дал Жанне титул маркизы, он впервые настолько высоко оценивает женщину в своей постели. У нее сейчас появилась реальная власть, так что, дорогой мой Виктор, вы теперь с этой дамой на равных, – наконец, выдал он. А маркиз Мирабо нахмурился. Слухи про то, что Людовик подарил Жанне поместье Помпадур, распространялись уже давно, но то, что к поместью прилагался титул маркизы, он как-то упустил, занимаясь научными изысканиями и философскими измышлениями.

– Вот как, – Вольтер поджал губы. – Последние поколения монархов, с легкостью торгующих титулами и должностями, с такой же легкостью раздающих их своим шлюхам и ублюдкам, обесценивают само понятие дворянства.

– Поосторожней с такими словами, друг мой, – Монтескьё снова отхлебнул глинтвейна. – У стен тоже, случается, есть уши. А дворец правосудия работает без выходных.

– А почему, собственно, мы должны молчать? Лично я считаю, что пора бы снова собраться Генеральным штатам, – запальчиво произнес Вольтер. – Король должен выслушать чаянья представителей всех сословий. Иначе, я просто не представляю, в какую пропасть в итоге скатиться наше великое, я не побоюсь этого слова государство.

– То, что вы нередко высказывались в пользу конституционной монархии, еще ни разу не пошло вам на пользу, мой друг, – покачал головой Монтескьё. – Сколько раз вас помещали в Бастилию, а то и вовсе выдворяли из страны?

– Боже, мне нравоучения читает тот, чей трактат «О духе закона» запретили во всех странах Европе. Кстати, что там произошло с издателем, несчастным швейцарцем, который рискнул опубликовать сей труд? Его всего лишь арестовали, или все-таки казнили в назидание остальным?

– Ваша желчь, в которую постепенно превращается ваше блестящее остроумие, однажды вас погубит, вот, помяните мое слово, – Монтескьё поднял вверх указательный палец.

– Господа, не нужно ссориться, – Мирабо постарался сгладить назревающий конфликт между двумя весьма уважаемыми им людьми.

– Это не ссора, любезный маркиз, это всего лишь спор двух умов, со схожими взглядами, – Вольтер улыбнулся молодому ученому. – А в споре, как известно, рождается истина. Но, наверное, мы действительно слегка разошлись. Так вы идете завтра к маркизе де Помпадур на ее вечер?

– Да, по глубокому измышлению я решал все-таки посетить этот вечер. К тому же мне интересно из первых уст услышать все подробности про эту странную войну, – Мирабо вздохнул с облегчением, услышав, что никакой ссоры нет. Он пришел в этот дом, чтобы посоветоваться с Монтескьё, и вовсе не ожидал увидеть здесь Вольтера, которого в очередной раз простили и даже даровали какую-то придворную должность. Не то, что он не был рад встречи с Вольтером, но все же мог не признать, что порой его язвительные замечания приносили больше вреда, чем пользы и самому Вольтеру и тех людей, что его окружали.

Мантескьё снова закашлялся, и его собеседники замолчали, думая каждый о своем. Под оком парижского дома Монтескьё прогрохотала карета, и остановилась. Этот звук не был неожиданным, поэтому находящиеся в комнате люда не обратили на него никакого внимания. Но вот стук в дверь заставил насторожиться. Оставалась, правда, надежда на то, что стучат в дом по соседству, но прошедший в прихожую лакей развеял эту надежду.

– Вы еще кого-то ждете? – Вольтер посмотрел на хозяина дома, который в это время подносил ко рту бокал с уже остывшим глинтвейном. Монтескьё покачал головой.

– Но, я и вас не ждал, друзья мои, хоть вы и доставили мне невероятный сюрприз, скрасив своим присутствием мои тягостные будни. – Сказав это, хозяин дома замолчал, и все трое прислушались в тому, что происходит на первом этаже, где и был расположен вход в дом. Спустя довольно непродолжительное время, раздался звук шагов на лестнице, и дверь в комнату, которую сам Монтескьё называл гостиной, отворилась.

– Граф Романов, господин барон. – Сказал лакей и быстро вышел, пропуская в комнату гостя. «Хорошо еще этот болван догадался у гостя забрать плащ и шляпу», – раздраженно подумал про себя Монтескьё, разглядывая вошедшего.

Незваным гостем оказался юноша лет восемнадцати-двадцати на вид, с белокурыми волосами, коротко постриженными, что смотрелось очень необычно, особенно на фоне того, что юноша не носил парик. Как и все блондины юноша мог бы выглядеть невзрачным, если бы не загар, накрепко прилипший к коже лица, который оттенял светлые глаза, делая их более выразительными. А когда он только вошел, хозяина дома поразило суровое, можно сказать жесткое выражение, застывшее на этом юном лице, которое никак не вязалось с его возрастом. Но это выражение настолько быстро сменилось восторженным, что Монтескьё решил, что ему показалось, и это игра света из камина сыграла с ним злую шутку. Юноша тем временем сложил руки на груди и на отличном французском языке произнес.

– Господин барон, как я счастлив находиться здесь и лицезреть вас воочию. Вы даже не представляете, насколько преданным вашим поклонником я являюсь.

***

Пока мы ехали через миллион различных герцогств, княжеств и маркграфств, я окончательно запутался в них, особенно в их названиях. Все эти образования, являющиеся отдельными государствами и обладающие видимостью суверенитета, были настолько нелепы, настолько убоги, что я даже не пытался в них разобраться и тем более запомнить.

Видя их бедность, когда из самого ценного владельцы полуразрушенных замков обладали лишь именем и огромным гонором, я вполне мог предположить, что польская королева в девичестве действительно сама себе чулки штопала. Хотя в этом предложении от каждого слова несет какой-то неправильностью. По сравнению с этими герцогствами моя Гольштиния выглядит ого-го какой охренительно большой и серьезной. А уж когда Дания вернет мне Шлезвиг, то и вовсе будет вполне себе неплохая губерния.

– О чем вы думаете, ваше величество? – прервал мои размышления напряженный Гюнтер. Которому не нравилось, что мы поперлись куда-то, и поперлись куда-то практически без сопровождения. Сорок гвардейцев, не считая Лопухина, назначенного командиром, по его мнению, было чертовски мало.

– Я думаю о том, что убрать Ганновер с карты мира можно лишь в одном случае, если исчезнет такое образование, как Священная Римская империя. Тогда он станет всего лишь одним из этих ста тысяч герцогств, которые мы уже проехали, – я посмотрел на него, отметив, насколько он напряжен. – Расслабься. Мы всего лишь путешествуем. И к его императорскому величеству не имеем никакого отношения.

– Почему вы решили назваться графом?

– Вообще-то, я хотел назваться князем, но ваши общие вопли, наверное, услышали в Париже, так что пришлось остановиться на графе, – я отодвинул штору с окна кареты, чтобы посмотреть, где мы вообще едем.

– Я имею в виду, почему вы не взяли себе другое имя? – Гюнтер сложил руки на груди. – Вы хоть понимаете, насколько это опасно?

– Для меня опаснее сейчас было бы в Петербурге, как это ни странно, – я вздохнул. – А имя… Гюнтер, для господ из Парижа, все русские имена – это производные от одного – варвар. Даже, если кто-то и заметит, что оно вроде бы похоже на то, что должно быть у русского царя, то всегда можно сказать, что мы однофамильцы. Но, уверяю тебя, таких будет немного. – Я снова посмотрел в окно. – Мы уже подъезжаем к Парижу, и никто даже не почесался.

– Но зачем мы едем в Париж? – всегда сдержанный Гюнтер только за грудки меня не схватил и не начал трясти.

– Как это, зачем? Нам нужен союзник в борьбе в Англией, а у французов как раз какие-то непонятные шевеления насчет колоний, да и старая неприязнь должна о себе дать знать. Франция хорошо подойдет для такого союза. – Я с задумчивым видом задернул штору на окне и повернулся к Криббе. – Они ведь мне даже попрощаться не дали, сволочи. Я им того, что они сделали, никогда не прощу.

– Почему-то мне кажется, что это еще не всё, – Гюнтер покачал головой. – Вы не просто хотите союз с Францией заключить против англичан, иначе, зачем вы поехали туда лично?

– Я хочу прощупать почву… Неважно, это всего лишь предположение. – Я замолчал, продолжая глядеть в окно.

Робеспьер и иже с ним еще даже не родились, вот в чем дело. И я могу пока действительно только посмотреть на родоначальников идей революции, чтобы потом решить, стоит ли подтолкнуть ее свершение, или наоборот задавить в зародыше, сконцентрировавшись на бесконечных мятежах в колониях. Ведь там есть кому устраивать мятежи: от местных жителей до колонистов. Можно же вообще пойти на социальный эксперимент и каким-то образом помирить аборигенов с колонистами, чтобы они конкретную бучу против метрополии развязали. Хотя, такое даже чисто теоретически невозможно. Надо думать. Это все дело будущего, но прикинуть что к чему нужно именно сейчас.

– Дело в том, что, когда все закончится, раздутая от самомнения Франция мне тоже не слишком нужна, потому что месье не упустят возможности попытаться диктовать нам, как жить дальше. А для того, чтобы они не отвлекались на Российскую империю, надо будет их делом занять, чтобы не до того им было, совсем не до того. – Криббе недоверчиво посмотрел на меня, но ничего не сказал, потому что после Голландии, он уже ни в чём не был уверен.

В Париже мы сняли дом, неподалеку от городского дома мадам де Помпадур. Этот особняк принадлежал принцу Конде, но тот не любил именно его, видимо с ним была связана какая-то неприятная принцу история. Поэтому, чтобы снять особняк, особенно, когда у тебя есть деньги, не представляло проблемы. Деньги у нас были. Нам их любезно одолжил король Фридрих, когда мы выносили из его дворцов всё самое ценное и отправляли в Петербург под хорошей охраной.

Дальше было самое сложное, нужно было столкнуться с очаровательной Жанной, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что это произошло случайно. Для этой цели я использовал сад Тюильри, где она любила прогуливаться. В посольство мы не обращались, потому что уж кого-кого, а посла сложновато было бы убедить в том, что я некий граф Романов.

Зачем нужны были такие сложности? Да все просто: мне нужно было увидеть почти искренние реакции Людовика, Жанны, которая прекрасно может на него давить, да и всех ближайших придворных и советников. Эта самая реакция в обстановке обычного вечера у фаворитки Людовика скажет гораздо больше, чем тонна писем, которыми мы обменяемся. Ведь вполне может так случиться, что я, потеряв несколько недель не совершу самую большую ошибку в своей жизни, подставив под удар всю страну. И это знание сторицей компенсирует потерянное время.

Так что я весьма скоро напросился к Жанне в гости – это стоило мне букета цветов, ожерелья, опять же из дворца Фридриха, и взглядов страдающего бассета, который влюблен до конца жизни. Ну, и после того как я получил приглашение посетить мадам, разузнав адрес Монтескьё, я отправился к нему. Времени на посещение Парижа я отвел себе немного, поэтому не хотел терять ни минуты.

Глава 2

Великая княгиня Мария Алексеевна с остервенением вырвала сорняк и бросила его в стоящую рядом корзину. В последнее время она много времени проводила в оранжерее, ухаживая за растениями, замечая, что ей становится лучше, когда она не сидит в душной комнате, а гуляет на улице или приводит в порядок оранжерею, которую в ее отсутствие слегка запустили.

– Это просто невыносимо! Вокруг что-то происходит, но мне ничего никто не говорит! Теперь и вовсе заперли в Ораниенбауме, по приказу Петра, но, Аня, я не видела даже огрызка бумаги, на котором было бы написано повеление, – очередной сорняк полетел в корзину. – Ломов сбежал, как только мы его немного приперли к стенке, да так быстро, будто я воплощение самого дьявола, а ты его ближайший слуга. Это заговор? Но почему мне не известны подробности? Я не могу помочь Петру, сидя здесь! – Мария резко поднялась, и у нее на мгновение закружилась голова. Проклятая болезнь все еще давала о себе знать. Анна Татищева бросилась было, чтобы поддержать ее, но Мария самостоятельно справилась с головокружением и встала прямо, глядя на своего секретаря. – Нам нужно выяснить, что происходит. Я вовсе не бесполезное создание, предназначение которого рожать детей и сидеть улыбаясь, как кукла. Во мне течет кровь германских воинов, и я совсем не хуже этой банной мочалки Луизы Ульрики! – Анна молчала, про себя лишь отмечая, что между Луизой Шведской и практически императрицей Российской империи никогда не будет мирных и дружеских отношений. Но так оно всегда бывает, когда две женщины неравнодушны к одному мужчине. А Мария тем временем продолжала выговариваться, чтобы хоть маленько сбросить всю ту меланхолию, которая напала на нее после долгой и тяжелой болезни. – Ладно, вы хотите, чтобы я рожала детей. Но вот вопрос, от кого я должна рожать детей, если моего законного супруга где-то черти вот уже какой месяц носят? Почему-то женщины еще не научились в отсутствии мужчины беременеть. Аня, я знаю, что у тебя нежные чувства к Ломову. Может быть, он тебе что-то говорил?

– Нет, ваше величество, Андрей ничего мне не говорил, – покачала головой Анна. – Он только сказал, чтобы мы все время находились здесь, потому что это безопасно.

– У меня голова скоро лопнет, – пожаловалась Мария. – Ушаков, да тот же Ломов постоянно говорят про какую-то опасность, но никто не объясняет, что именно они имеют в виду. Как я могу чего-то опасаться, если не знаю, чего именно мне опасаться?

– Думаю, что дело в лорде Кармайкле, – задумчиво произнесла Анна.

– А мне кажется, что не только в нём. – Мария задумчиво осмотрела оранжерею. – Вот что. Я так давно не получала писем от своих дорогих сестер, наверное, пора бы мне уже им написать.

– И кому же именно вы хотите написать, ваше величество? – Анна сняла перчатки, в которых она помогала Марии в её непростой борьбе с сорняками.

– Марии Амалии, королеве Неаполя и Сицилии. А также Марии Жозефине. В последнем письме от моей матери проскользнули интересные намеки на то, что Марию Жозефину хотят выдать замуж за дофина, якобы в этом случае Франция станет претендовать на Саксонию. Но ведь это невозможно! Потому что Российская империя претендует на Саксонию. В конце концов, я старше Марии Жозефины. С другой стороны, зная своего отца, я могу предположить все, что угодно, – добавила Мария мрачно. – Он вполне мог обещать уже проигранные земли хоть двум претендентам, хоть трем.