Вендетта. Часть I. Том VI
– Я не знаю, что там и где отпечаталось, – Бестужев скрипнул зубами. Зеркало было плохого качества, и он действительно не разглядел, что на лице отпечаталось. И хорошо ещё, что Степан Апраксин увидел, а не кто другой. В этом Бестужев был уверен, как можно было быть уверенным в другом человеке. Вот был бы конфуз, если бы он вот так через весь дворец под любопытными, а часто неприязненными взглядами домой пошел. – Я уснул… Да черт с ней со щекой. Ты зачем сюда пришел, скажешь уже?
– Да вот, пришел узнать, что ты знаешь о заговоре и что хочешь в этом плане предпринять, – когда Апраксин это выдал, Бестужев едва не подавился слюной.
– Что ты хочешь сказать, есть еще один заговор? – Апраксин на «еще один» не отреагировал. Открыто он Бестужева не поддерживал, но его взгляды разделял. Хотя, в случае прямого столкновения наследника и вице-канцлера, скорее всего, остался бы в стороне. Многие называли такое поведение трусостью, а сам Степан Федорович разумной осторожностью.
– Ты вот погряз в бумагах, носа не кажешь никуда, а тем не менее, салоны словно развороченные ульи жужжат. Больше, конечно, тех, кто Петра Фёдоровича поддерживает, но есть и те, что против подобных манифестов, который Пётр Фёдорович для своей коронации приберёг. И даже, ходят слухи, что собираются заговорщики на площадь выйти с оружием в руках и потребовать убрать эту бумажку гнусную или передать власть кому-нибудь другому.
– У кого они собрались что-то требовать, если Петра даже в Берлине нет. И в Дрездене его тоже нет, и в Варшаве. И уже тем более в Петербурге! – Бестужев рывком сорвал с головы парик и запустил руки в волосы. – Они что все от безделья с ума посходили?
– За что купил, за то и продаю, – Апраксин развел руками. – Может быть, в связи с подобными обстоятельствами, манифест и пригодился бы. И то, правду говоришь, все из-за безделья.
– Господи, что же мне делать-то? – Бестужев вскочил и заметался по комнате. Чуть раньше он поручил бы Ушакову вычислить всех заговорщиков и в Петропавловской крепости запереть, чтобы остыли. Но сейчас их отношения вряд ли можно было назвать безоблачными. И Андрей Иванович вряд ли пойдет ему навстречу, даже, если сам уже давно всех вычислил.
– Не знаю, Алексей Петрович, тебе решать, я тебя предупредил, дальше сам, голубчик, своими силами справляйся, – и Апраксин поднялся из кресла и направился к двери, держа в руке трость так, что становилось непонятно, зачем он вообще ее носит.
***
– Ваше императорское величество, – мадам Помпадур присела в глубоком реверансе, таком же глубоком, что и вырез на её платье. Я мог спокойно любоваться поистине прекрасной грудью женщины, которая, не обладая сногсшибательной красотой, тем не менее, умудрялась удерживать столько лет Людовика в своей постели. Да и после того, как страсть остынет, она сохранит свое влияние на него и реальную власть при дворе. – Это было очень, очень нечестно с вашей стороны скрыть от меня, кто вы на самом деле.
Ну вот, уехали из Парижа, сохранив свое инкогнито. А все тот Крюшо, который таким глазастым оказался. Вспомнил меня, мерзавец. И растрепал своей покровительнице. Которая тут же села в карету и помчалась в наш снятый особняк, чтобы выразить свое почтение.
– Ну что вы, мадам, встаньте, – я подскочил к ней и, как галантный кавалер, поддерживая за локоток, помог подняться. – Я всего лишь гость здесь. К тому же коронации пока не было, и, можно считать, что я всего лишь наследник, который решил посмотреть на красоты Парижа.
– Выше величество, давайте говорить откровенно, – внезапная смена тона весьма меня удивила.
– Я всегда выступаю за откровенность, мадам, – я указал ей на диванчик, сам же сел в кресло, глядя, как Жанна садится, что было очень сложно сделать в таких пышных юбках.
– Ненавижу кринолин, – пожаловалась она, лукаво посмотрев на меня.
– Зачем же вы его носите? Моя жена, например, взяла пример именно с вас, отказываясь от этой обузы. – Я не отводил с нее взгляда с тоской думая о том, что мне именно сегодня за каким-то хреном стукнуло в голову отправить Гюнтера в Голландию. А точнее, в Австрийскую ее часть. Узнать, чем и как они дышать, прощупать настроения, в общем оценить обстановку.
– Я не ношу кринолин только тогда, когда хочу эпатировать окружающих. Как так получилось, что ваши дамы легче отказываются от всего этого?
– Наверное, все дело в том, что они совсем недавно надели кринолин. А сарафаны не подразумевали ничего подобного. Хотя, не могу сказать, что одежда была слишком простой, вовсе нет. – Мы сидим во дворце Конде с мадам Помпадур и говорим про моду, это как-то плохо помещается в моем сознании.
– Вы обязательно должны прислать мне комплект той одежды, которую носили русские женщины. Я плохо понимаю, о чем вы говорите, – призналась Жанна.
– Обязательно. Как только окажусь в Петербурге, то сразу же велю собрать для вас комплект, – я улыбнулся. – Вы сказали, что хотите говорить со мной откровенно, мадам, – напомнил я о ее собственных словах.
– Да, – она задумалась. – Я могу предположить, зачем вы здесь, ваше величество. На самом деле причин две: вы хотите узнать из первых уст про брак дофина, и узнать отношение его величества к англичанам, я права? – вообще-то причин, посетить Париж у меня было гораздо больше, но да, эти две основные, она все правильно сказала. Поэтому я просто кивнул, подтверждая ее слова. – Я так понимаю, что все ваши предложения его величеству будут зависеть от выбора невесты для дофина? – я снова кивнул.
– Вы весьма проницательны, мадам.
– Когда-то давно, я еще была ребенком, гадалка нагадала мне, что однажды я стану фавориткой короля. Поймите меня правильно, на тот момент у меня не было ни имени, ни какого-либо состояния, ни внешности, способной пленить мужчину с первого взгляда, ни даже достойного образования. Но слова гадалки запали мне в душу. Я сделал все, чтобы в итоге её предсказание сбылось. Не судьба, ваше величество, но упорная работа над собой, над обстоятельствами, даже над случайностями. А ведь, сейчас вспоминая тот случай, я понимаю, что, если бы мне не предсказали этой судьбы, я никогда не стала бы той, кем стала.
– Зачем вы мне это говорите, мадам? – я слегка нагнулся, глядя на нее в упор.
– Нужно просто верить, ваше величество, и трудиться, тогда все получится. Что касается вашей позиции, я ненавижу англичан. Они постоянно пытаются заменить меня в сердце его величества кем-нибудь более управляемым. Нам не стоит больше вести разговоры в подобных дворцах. Здесь и у стен есть уши. Приходите сегодня вечером в Тюильри, там я вам дам точный ответ, стоит ли вам тратить время, или лучше найти другого союзника.
Она встала, я тоже неохотно поднялся, выказывая этой женщине уважение. В общем то, я ничего не теряю, если дождусь ее ответа. Болтаться вечером в Тюильри в одиночестве я не собираюсь. У меня с собой достаточно гвардейцев, чтобы десяток взять с собой. Ну, вот такой я извращенец, люблю миловаться с дамой в окружении охраны, и чтобы они обязательно смотрели.
– Иван, – Лопухин тут же материализовался возле меня. – Вот что. Езжай сейчас со всеми нашими вещами. За городом где-нибудь снимешь комнаты на постоялом дворе. Затем пошлешь кого-нибудь встретить нас возле ворот, ближайших к Тюильри. Со мной оставь десяток гвардейцев, под началом Федотова.
– Ну да, куда уж без Федотова деваться, – Лопухин покачал головой. – Василий, его величество хочет с тобой переговорить. Хватит лямуры с горничными крутить.
Вот про это и говорила Жанна. Дворец достался мне вместе с прислугой, и проще было сказать, кто из них не стучит тому же Конде.
Остаток дня прошел в суматохе. Вот вроде бы и вещей немного, все-таки на войне были, а не великосветские визиты наносили, да и одежда у меня отличалась самым настоящим аскетизмом, но все равно вещей оказалось прилично.
Нагрузив карету, отряд из двадцати пяти гвардейцев отправился в путь, я же остался ждать вечера, хотя вечер – это было весьма расплывчатое понятие.
Криббе я в этот раз одного не отпустил. С ним уехали еще пятеро гвардейцев, которые и подстраховать Гюнтера могли, и в качестве гонцов могли выступить, если срочно нужно было что-то доставить мне. Но это весьма относительная быстрота. Нужно было срочно изобретать нечто действительно быстрое. Кто там у нас волнами заминается? Д’Аламбер, насколько мне известно от них фанатеет. Вот и пускай занимается только по-взрослому.
И вообще, там у меня университет должен уже в следующем году учеников принимать, ломоносов докладывал в письме, что увеличительные стекла на поток поставил, можно реально качественную оптику начинать мутить, чтобы никакие Никоны и носа показать не смели, а я сижу в Париже и жду непонятно чего. А еще где-то там моя жена наверняка сходит с ума, и сын, которых я уже охренительно долго не видел. Жизнь – боль, вашу мать. Но эти суки за Елизавету, которая вовсе неплохой теткой для меня была, да за Штелина, и Флемма, должны ответить, иначе я сам себя уважать перестану.
За окном стемнело. Ну, наверное, это и есть вечер с точки зрения маркизы де Помпадур? Будем считать, что так оно и есть, тем более, до Тюильри еще нужно добраться.
Ночной Париж не впечатлял. Вот абсолютно. Он и при дневном-то свете не произвел на меня впечатления, ну не понимаю я красоты старых европейских городов, вот хоть убей меня. Фонарей мало, улицы в большинстве своем узкие, одно хорошо, что почти везде брусчаткой застелены. О, крыса пробежала. А вон там обратно в темный переулок пара личностей нырнула. Увидели, что всадник не один, да все при оружии, и вообще не пацифисты, да дали деру. Правильно сделали, кстати. Потому что минимум, чтобы они получили, если бы начали выпрашивать, это с ноги в рожу, даже не слезая с седла. Про максимум думать не слишком хотелось.
Где именно ждать мадам, она мне тоже не сказала. Наверное, думает, что я эмпирическим путем догадаюсь. Соскочив с коня, я приказал Федотову идти за мной на расстоянии, и принялся обходить парк.
Недалеко от грота Палисси я увидел одинокую женскую фигурку в длинном плаще в наброшенном на голову капюшоне. Она или не она, вот в чем вопрос? Да, ладно, если не она, то извинюсь.
– Мадам, – подойдя ближе я дотронулся до её руки. Женщина вздрогнула и резко обернулась. На меня при свете фонаря, зажженного возле грота, смотрели прекрасные темные глаза, а из-под капюшона выбилась прядь белокурых волос. В полутьме, она так сильно напомнила мне мою Машку, что я расплылся в идиотской улыбке, продолжая держать ее за руку.
– Сузанна, что происходит, дьявол вас раздери? – рев раненного медведя, вот что напомнил мне крик разгневанного месье, с которым с хотела здесь встретиться эта нимфа.
– Упс, как неудобно вышло, – почему-то по-немецки произнес я, отпуская руку девушки. – Прошу прощения, мадам, месье, я обознался.
– И это все? Ты хватал Сузанну за руки и вот так просто хочешь уйти? – вопил мужик, как раненный бык.
– Но, Жан, юноша обознался, он же объяснился, – попыталась достучаться до разума спутника Сузанна. Но тут это было делать бесполезно. У Жана упала броня, и ему непременно нужно было выплеснуть куда-нибудь тестостерон, заодно показав Сузанне, какой он мужественный и сильный. В темноте блеснула шпага.
– Я вызываю вас, месье! Здесь и сейчас, если вы не трус и истинный дворянин.
– Да что б тебя, – Федотов, ты где? Тут твоего сюзерена убить пытаются. Мысленно я призвал свою охрану, которой похоже больше повезло, и девушки им достались без озверелых Жанов в нагрузку. Но нужно было что-то делать, и бежать – не вариант, он меня просто в спину ткнет, с него станется.
Сняв перевязь со шпагой, я вынул её из ножен, и отбросил перевязь, чтобы не мешала.
– Ан гард, – он атаковал как-то сразу, просто бросившись в атаку, как бык на арене корриды. Я отпрыгнул в сторону и контратаковал. И вот здесь выяснились весьма интересные подробности. Фехтовать Жан не умел, пользовался шпагой, как смесью дубины с вертелом. Зато силища у нём была богатырская. Меня учил один из лучших фехтовальщиков Европы. И, хоть я и был не самым лучшим учеником, но худшим меня тоже назвать было сложно. Несмотря на его силу, я планомерно загонял его к гроту.
– А ну парень, брось железку, – ну, наконец-то, я вовсе не хотел его убивать, а ведь дело шло именно к этому. Жан посмотрел на направленный на него ствол пистолета сплюнул и сунул шпагу в ножны. – Как вы, ваше… – Федотов на секунду замялся, а потом вышел из положения. – Ваше высочество?
– Нормально, – я нашел перевязь, уже надел ее и теперь засовывал в ножны шпагу. После этого подошел к смотрящей на нас с ужасом Сузанне. – Мой вам совет, бросайте его. Ничего хорошего из ваших отношений не получится.
После этого пошел вокруг грота, матеря про себя и Федотова, который так поздно появился, и Жанну, которая неизвестно где меня ждет, и эту Сузанну, которая так похожа на Марию.
– Браво, ваше величество, вы прекрасно фехтуете. Не одно сердечко ёкает, видя, как вы двигаетесь, составляя единое целое со смертоносной сталью. – Идти далеко не пришлось. Все-таки Жанна выбрала самое примечательное место парка. Она не виновата, что кто-то пришел сюда раньше. На ней был точно такой же плащ, что и на Сузанне, не удивительно, что кавалеры постоянно путают своих дам.
– Спокойно, мадам, вы стремились стать фавориткой его величества Людовика, а не моей, – я поцеловал ей руку, и тут же отпустил ее.
– Странно, но, когда вы говорите гадости, то становитесь еще соблазнительней, – она улыбнулась. – Но, к делу. У меня чрезвычайно мало времени. Мария Жозефина Саксонская уже не рассматривается в качестве невесты дофина. Думаю, это будет одна из девочек австриячки. Говорят, они очаровательны.
– Ага, еще бы кто-нибудь им мозгов матери отсыпал, хоть чуть-чуть, – пробормотал я, снова целуя руку мадам де Помпадур. Вслух же произнес. – Я ваш должник, мадам.
– Вы обещали мне полный наряд русской дамы, – она улыбнулась и, набросив капюшон, растворилась в темноте. А через несколько минут наш небольшой отряд уже направлялся в сторону выезда из Парижа.
Глава 4
Ушаков сидел в своем кабинете и старательно рисовал схему на развернутом перед ним листе. Схема никак не складывалась, постоянно прерывалась в самых неожиданных местах, а то и вовсе стопорилось на одном единственном имени.
– Ничего не понимаю, – он, наконец, сдался и бросил подаренное Петром Фёдоровичем перо на стол. – Я ничего не понимаю. – Повторил он и схватился за голову.
Если с Бестужевым все ясно и понятно, и количество причастных будет измеряться только тем, с какой силой они будут указывать друг на друга. Так оно всегда бывало, когда дело до допросов доходило. Даже, когда просто, без пристрастия по душам беседовать заходил. Словно ему, Ушакову Андрею Ивановичу, только это и нужно было услышать от арестантов. А ведь, он, может быть, действительно расчувствовался и поговорить зашел. Потому что горько было ему видеть, как кто-то, знакомый до самой макушки, вроде того же Голицына, в такую компанию попал. Вот кто его тянул к Бестужеву под крыло? Неужто так хотелось всё, что еще осталось русского погубить, да заменить на иноземное? Так ведь и не лишал его того, к чему он привык. Вон, разве тот же Воронцов что-то плохое предлагает? Так нет же, презрительное «земельник» как приклеилось к Михаилу Илларионовичу. Ну ничего, Пётр Фёдорович приедет и рассудит, кому куда: кому реформами заниматься, а кому в Сибирь, её родимую тоже поднимать кому-то надобно.
Так что с Бестужевым и его партией было все понятно, и к каждому его члену уже приставлен был человек, который аккуратно все записывал и напрямую ему самому передавал. Потому что заговорщиков Андрей Иванович никому пока доверить не мог, сам каждым занимался лично.
А вот второе дело было какое-то тухлое. И хоть и говорили о нем разве что ни на каждой кухне, а кончик этой ниточки Ушаков никак ухватить не мог, все эти разговоры словно из ниоткуда сами собой образовались.
В кабинет заглянул адъютант. Он словно всегда чувствовал, когда нужен своему шефу.
– Олег, Ломова мне найди, – попросил Ушаков.
– Это не представляется возможным, Андрей Иванович.
Олег Егоров, сын мелкопоместного дворянина, который в жизни не думал, что может взлететь так высоко, и потому держался за свою службу зубами, готовый выполнить любой каприз сурового начальства. А ведь так получилось, что он просто однажды попался на глаза Ушакову, который был сильно раздражен, после очередной встречи с вице-канцлером. Так сильно он злился, что уронил трость, которую Олег ему подал. Ушаков долго смотрел на него, а затем кивнул, и приказал идти за собой. Но, Егоров покачал головой, отказываясь. Его в этот день поставили в охрану дворца, и он не мог покинуть свой пост, как бы ему не хотелось. Ушаков тогда хмыкнул, а на следующий день командир протянул ему бумаги о переводе из гвардии в личные адъютанты всесильного начальника Тайной канцелярии.
– Это еще почему? – Ушаков нахмурился.
Этот мальчишка всегда слишком много себе позволял, но сейчас просто выпрягся. Андрей Иванович сам не знал за каким лешим возится с Турком. Его никто не обязывал, а Турка к нему никто не посылал. Просто, так получилось, что в тот день, когда Турок помогал налаживать игорный дом, показывая приемы шулерства, и как оные распознать, они словно нашли друг друга. А еще Ушаков знал, что Турок был одним из очень немногих людей, которым Пётр Фёдорович абсолютно доверял.
– Ломов заявил, что выполняет секретное поручение его величества, поэтому очень сильно сожалеет, но никак не может явиться к вам, Андрей Иванович, – отрапортовал Егоров.
– Но он хотя бы здесь в Петербурге? – уточнил Ушаков.
– Уже здесь, до этого был в отъезде, – кивнул адъютант.
– Ладно, пускай ему станет стыдно за то, что заставляет пожилого человека за собой бегать, – проворчал Ушаков.
– Здесь Оленьев, Андрей Иванович, спрашивает, сможете ли вы его принять, – объявил Олег.
– Что же ты молчал? – Ушаков даже приподнялся в кресле. – Зови.
Оленьев выглядел как всегда безупречно. Если в самом начале в этот образ вкладывалась Тайная канцелярия, то сейчас Ушаков старался не спрашивать, откуда у молодого франта столько денег для поддержания выбранного ему образа.
– Вчера в знак скорби о почившей Елизавете Петровне княгиня Волконская приказала организовать охоту на медведя, – молодой человек прямо смотрел на Ушакова, который отвечал ему столь же прямым взглядом.
– В знак скорби? – Андрей Иванович приподнял бровь.
– Елизавета Петровна обожала подобные развлечения. И да, все одежды охотников были траурными, а на ружьях и ошейниках собак были привязаны траурные ленты, – Ушаков с трудом удержался, чтобы не закатить глаза. Скорее бы уже Петр Федорович вернулся, а то эти бездельники скоро до чего-нибудь еще столь же скорбного додумаются.
– Продолжай, – Ушаков заметил, что молодой человек колеблется.
– Лорд Кармайкл выразил желание попытаться взять бурого на рогатину, – Оленьев принялся рассматривать свои ногти.
– Сам выразил такое желание? Никто его к этому не подталкивал? – насмешливо задал вопрос Ушаков.
– Что вы, Андрей Иванович, как можно. Как можно было кому-то вслух в присутствии княгини усомниться в мужественности лорда, и в его умении охотиться как подобает настоящему мужчине.
– Та-а-к, и что, лорд Кармайкл решил показать, что его зря кто-то заподозрил в отсутствии мужественности?
– Конечно, вот только в Англии с рогатиной не охотятся. Он так долго приноравливался, что егеря уже устали свору удерживать, да и потом сплоховал, знаете ли. А медведь здоровенный попался и очень разъяренный.
– И что же старший егерь не помог лорду? – Ушаков уже даже не скрывал самодовольства.
– Сначала его отвлекли, а потом ружье не выстрелило, порох отсырел, представляете?
– Ужас какой. Вот так и езди на охоту, – Ушаков кивнул.
– Охотники, увидев такое безобразие, конечно помогли лорду Кармайклу и пристрелили медведя, но было уже поздно, бурый успел помять посла. Сегодня утром он скончался. А егеря наказали, да. Княгиня определила ему пять ударов плетью за подобное разгильдяйство.
– Да, воистину жуткая история, но… Такое случается и не так уж и редко. Просто Кармайклу не повезло, бывает. Полагаю, её величество Мария Алексеевна напишет собственноручно письмо Георгу с соболезнованиями. Ну а так как сейчас зима, то вполне возможно вернуть тело безутешным родственникам. – Ушаков придвинул к себе чернильницу и принялся писать распоряжение. – Вот, распоряжение для плотников, чтобы не поскупились и роскошную домовину послу обеспечили. Ты будешь сопровождать посла и передашь письмо с соболезнованиями.
– Слушаюсь, Андрей Иванович, – Оленьев коротко поклонился.
– Да, и еще. В прошлом году Пётр Фёдорович распорядился купить в Венеции палаццо. На обратном пути остановишься в нем. Необходимо узнать, чем живет этот город вечного праздника и повального греха, а лучшей кандидатуры у меня нет. Бумаги на палаццо и записку в казначейство получишь у Егорова. А сейчас поедешь в Ораниенбаум и передашь эту записку её величеству. От неё же получишь письмо с соболезнованиями. Убедись, что там именно соболезнования написаны. У её величества были, хм, непростые отношения с лордом Кармайклом.
– Слушаюсь, Андрей Иванович, – на этот раз поклон был ниже.
– Если все понял, то иди с Богом, Илья, – Ушаков заложил руки за спину, чтобы не перекрестить Илью Оленьева, мелкопоместного дворянина, в собственности которого был небольшой дом с одним дедом-крепостным и двумя курицами. Чем промышлял парень, пока не попал к нему, Ушаков старался не думать. Просто однажды его притащил к нему Турок, сказав, что тот сможет вписаться в роль богатого бездельника, который был так нужен Ушакову, чтобы сойти за своего в любом салоне. Турок оказался прав. И Ушакову очень не хотелось отпускать в такой опасный вояж своего лучшего агента, но замены ему пока не было.
***
Мы уже подъезжали к Варшаве, когда пришло объемное письмо от Турка. В нем он извещал меня о выполнении всех поручений. Я в это время сидел в обеденной зале постоялого двора и ждал, когда в моей карете сменят лошадей. До Варшавы оставалось проехать совсем немного, день был еще в разгаре, и я решил не терять время, и ночевать уже в королевском замке. Надеюсь, мне не откажут в приюте. Когда замерзший гвардеец протянул мне письмо, я невольно удивился, как они вообще находят адресата в таких условиях? У них компас особый куда-то встроен, что ли. Там ведь реально «На деревню дедушке» посылают, типа, езжай вот по этой дороге, может где-то Петра встретишь, вот ему письмо и передай. Спрашивать я не стал, просто открыл письмо и принялся читать. Составлено оно было – не подкопаешься. Даже, попади это письмо в чужие руки, ничего, кроме описания новостей, в нем не нашли бы. Я же видел гораздо больше.
– Что-то плохое пишут, ваше величество? – Вот взять, например, Олсуфьева, которого я отправил вместе с четой Румянцевых и Чернышевым в Варшаву, чтобы он стал эдаким сдерживающим фактором. Откуда он мог узнать, что я вот-вот уже приеду? Но откуда-то узнал, и приехал встречать. И сейчас сидит и дуется, что я сам письмо распечатал, не дал ему выполнить его непосредственные обязанности.
– Скажем так, ничего хорошего, – я проанализировал ситуацию, похоже, что Брауншвейгское семейство действительно пало жертвой обстоятельств, потому что, когда Турок прибыл в Холмогоры, все было уже кончено. Ну и хорошо, все меньше грехов на душу взял. – Семейство Анны Леопольдовны пало жертвой оспы. В монастыре случилась эпидемия, кто-то из паломников принес с собой черную смерть, и вот. В Шлиссельбургской крепости произошло такое же несчастье. Один из охранников был болен… Нужно немедленно по прибытию устанавливать санитарные коридоры. Что касаемо оспы – пиши сейчас указ, про то, что никто не может осуществлять службу где бы то ни было, ежели привит не будет по методу Флемма. Что касаемо семейства Анны Леопольдовны – похоронить со всеми почестями. Дать статью в газету про то, что удалившаяся в монастырь с семейством внучка Ивана пятого пала жертвой этой жуткой болезни. И Румянцеву передай, чтобы в журнал куда-нибудь заметку воткнул в траурной рамке. В государстве итак траур, так что пускай и их присоединят, пускай и за их души молебны идут, все как полагается. Данию я сам предупрежу, – в Дании некого особо предупреждать, там все идет по коварному плану Луизы, а вот ей написать, как можно скорее, не помешает. Все равно будут пытаться двойников подсунуть, но идиотов, которые в это поверят, все одно меньше найдется, после такой большой огласки.
Олсуфьев кивнул, и принялся записывать выданные ему задания. Надо же. А раньше никогда не писал, все на память свою надеялся. Кордоны давно пора устанавливать. Только Елизавета была против, а спорить с ней по этому вопросу я не стал. Теперь уже поздно. Надо записи Флемма поднять, да учеников его тряхнуть как следует. Не может такого быть, чтобы он ни с кем данную тему не обсуждал.