ЭВРИДИКА 1916
Софья Веснина. Клятва на две жизни.
1
В редакции «Вестника Москвы» жизнь бурлила, как наваристый бульон. Здесь смешались стрекотание ремингтонов, сигаретное марево и одеколон «Мечта Славянки», которым главред Никита Ильич Хорошевич, по слухам, пропитывал стельки башмаков. Подходить ближе двух шагов к шефу решались только отчаянные и не похмельные сотрудники. Впрочем, сам Хорошевич дистанции не соблюдал, и в данный момент нависал над репортером-новостником, придавив несчастного к стене собственным животом.
– Нижняя восьмушка на первой свободна. Что будем печатать? Поздравления вашей матушке за воспитание бестолкового сына?
Репортер со смешной фамилией Синица парировал вяло, экономя силы.
– Нет стоящих новостей, Никита Ильич. Благотворительная лотерея через день, на фронтах ничего нового…
Хорошевич швырнул на стол полицейскую сводку.
– А это? Недостойно вашего золотого пера?
– Какой-то пьяница устроил погром и сам себя подстрелил. Что тут интересного?
– Боже, да что ж у вас с профессиональной интуицией? Это же дом Нирнзее! И потом, нападавший известный музыкант. В прошлом… Как его… Маевский? Слышали?
– Не имел чести. И откровенно говоря, кухаркины слухи перемалывать… – проворчал Синица.
Хорошевич не любил, когда его люди относились к работе с прохладцей.
– Что ж, насильно мил не будешь. И без вас способны развернуть… Мадемуазель Веснина!
Синица хмыкнул недоверчиво.
– Библиосоня? Серьезно? Она вопросы-то способна задавать? Я, честно говоря, думал, что она немая…
В дверях возникла Софья Веснина, стажерка. Синица прикусил язык, но возмущенное выражение лица оставил. Девушка работала в газете полгода, но многие до сих пор и не подозревали о ее существовании, поскольку все свободное время Веснина просиживала в публичной библиотеке, игнорируя главные плюсы репортера – бесплатный вход на мероприятия и застолья. И действительно, бОльшая часть редакции не могла похвастаться тем, что перемолвилась с Весниной хотя бы парой слов. Однако Хорошевич к девушке благоволил, по крайней мере, когда надо было поставить на место зарвавшегося подчиненного…
– Сонечка, вот сводки полицейского отчета, ознакомьтесь…
Веснина послушно взяла листок и стала читать. По мере чтения ее розовые, по-детски округлые щеки залил румянец. Синица усмехнулся.
– Сомневаюсь, что госпожа Веснина бывала в ресторациях. Для ее нравственного спокойствия…
– Я возьмусь – прошелестела Библиосоня.
– Похвальная смелость. Но это все же первая полоса…
– Новостной подвальчик, – так же тихо, но упрямо возразила девушка. – Я справлюсь.
– Вот видите, дорогой, есть и другие варианты, не только вас уламывать!
Удар достиг цели. Обиженный репортер направился к двери, снисходительно прошипев.
– Удачи, милочка!
Библиосоня втянула плечи. Хорошевич улыбнулся подбадривающе.
– Давай, детка. Не упусти свой шанс!
Подойдя к дому Нирзнее, Соня, не удержавшись, закинула голову, разглядывая знаменитый «тучерез». Дом не выглядел зловещим, скорей наоборот. Краска на фасаде свежая, лепнина не успела отпасть, а мозаичное панно с лебедями поблескивает аппетитно, словно глазурь на рождественском прянике. И все-таки именно об этом здании сплетничали регулярно. Кто-то видел призрачных людей, общающихся словно сквозь стеклянную стену, не раскрывая рта, кто-то слышал таинственные голоса. А плоская крыша, с которой открывался потрясающий вид, приглянулась самоубийцам. Газеты до сих пор не упускали случая повторить, что бедняга Карл Нирнзее, сын архитектора, шагнул в неизвестность, ведомый « таинственными голосами». Швейцар на всякий случай собрал мохнатые брови в единый ком и сурово кивнул Соне.
– Я хотела бы… по… подняться…
– Что?
Сонин голос, и без того тихий и тонкий, в самый неподходящий момент еще и ломался, как примадонна на бенефисе.
– Ежели просто подняться, то пятачок извольте. Платное приключение…
– Мне нужен ресторан «Крыша».
Вспыхнув румянцем, Соня вытащила журналистское удостоверение.
Швейцар ухмыльнулся в усы.
– Что, теперь и дети в газеты пишут? То-то чушь всякую читаем потом…
Коридоры в доме Нирнзее были устроены по гостиничному принципу. Двери квартир шли по обеим сторонам, на крышу вел дополнительный лестничный проем. С каждым шагом Соня все больше ощущала напряжение. Ноги дрожали, к горлу подступил ком.
– Ничего со мной там не случится! – решительно сказала Соня себе, толкнув тяжелую двухстворчатую дверь. Летом на крыше толпились влюбленные парочки, компании и фотографы-любители. Но и сейчас, в начале декабря, вид был поразительный. Солнечная, снежная, поблескивающая золотом куполов и клубящаяся паром дымоходов, лежала внизу Москва. Лошади, люди и автомобили двигались, словно на заводном макете. Звуки города слились в один доброжелательный гул; нежным звяканьем выделялся лишь звонок конки, бредущей где-то по Тверской.
– Что барышня желает?
Половой в белой рубахе, вышедший из ресторана, смотрел на Соню вопросительно. И опять пришлось показывать удостоверение.
– Проводите меня к администрации…
Метрдотель держался одновременно заискивающе и покровительственно. Его гладко выбритое лицо с маслеными глазками удивительно напоминало блин, а живот подрагивал словно галантин.
– Заведение у нас приличное, так что уж постарайтесь, милочка, краски не сгущать. Потому и говорю, как есть, что скрывать нам нечего…
– Расскажите о нападавшем. – попросила Соня.
Зал, как и следовало ожидать, был пуст. Лишь пожилая уборщица, возила тряпкой возле педалей кабинетного рояля.
– Что рассказывать? Я с Аполлон Палычем на брудершафт не пил, себе дороже… И, между нами, если б я решение принимал, ноги б его здесь не было. Но начальство… Известный музыкант, имя, награды… Что эти награды, если публика недовольна?
– Как я поняла, Аполлон Маевский работал в вашем ресторане, а потом его уволили. Это могло спровоцировать инцидент?
– Так его еще в августе попросили, аккурат после того, как в клиента папкой запустил. Нет, поначалу-то он нравился, особо дамам. Звук, говорят, выразительный. И инструмент дорогой. Но ведь играл-то, прости Господи, не пойми что! Заказов не терпел категорически. А публика хочет слышать что-то знакомое. Понимаю, личность творческая, да и к тому же…
Метр с намеком пощелкал себя пальцем по горлу. Соня кивнула и вписала что-то в блокнот, продолжая краем глаза наблюдать за эстрадой. Тетка-уборщица унесла ведро и вернулась с чистой тряпкой. Соня сжала ручку и судорожно сглотнула. Нет, она не сбежит. Она должна узнать всю информацию…
– Хорошо. Если у Маевского не было претензии к ресторану. Тогда к посетителям?
Метрдотель вздохнул.
– Вообще публика у нас приличная, огласки не любит…
– То есть вы знаете, кого конкретно пытался застрелить Маевский?
– Экая вы… шустрая! – погрозил пальцем метрдотель, явно не зная, может ли открыто хамить барышне в поношенной шубке. Пресса все-таки.
– Читателям все равно о ком сплетничать – тихо настаивала Соня. – либо они будут перемывать кости вашему заведению, которое и так натерпелось, либо потенциальной жертве.
Метрдотель вздохнул.
– Ну, напился Палыч, конечно. Но дыма-то без огня не бывает. В последнее время, говорят, он в науку ударился, вроде в каком-то эксперименте участвовал, и даже зарабатывал неплохо. Долги раздал… А когда пистолет-то навел, все кричал про машину адскую…
– Машину?
– Меня в зале не было. Кузьмич столик обслуживал…
– А кто был за столиком?
– Двое. Из благородных, чеком платили. Один вроде инвалид, без руки. Но он и остановил Палыча. Руку заломал, а тот сдуру курок и нажал. Ну, и сам себе бок прострелил…
– Раз платили чеком, значит, должна быть подпись. Вас не затруднит взглянуть?
Уборщица тем временем протерла пюпитр, сиденье рояля и подняла крышку. Пот побежал у Сони по спине.
– Слушайте, я ведь все равно выясню. В полицейском участке, у меня там связи!
Голос Сони от страха окреп и стал почти громким.
– Разница исключительно для вас и вашего ресторана. В одном случае вы выступаете нашим союзником, и разумеется, в статье это будет освещено подробнейшим образом, с выражением вам личной благодарности, а в другом…
– Может, и сохранился, посмотрю…
Метрдотель нехотя отправился на кухню. Соня же, оставшись одна, поднесла к лицу обе руки и оперлась на ладони, закрывая уши. Бесполезно, конечно; Волна проходила сквозь любые препятствия, поскольку резонировала со всем телом. Хотя бы в обморок не свалиться, а мигрень, ничего… Отлежусь дома…
А в зал вошли двое военных. Первый, в чине капитана, имел желтое, длинное и чуть ассиметричное лицо со скошенным вбок подбородком. Чем-то он напоминая нарисованный в детских книжках месяц. И выражение также было лимонно-кислое. Напротив, шедший следом усатый поручик с аппетитом втянул носом ресторанные запахи.
– Где старшОй?
Официант, инстинктивно почувствовав неприятности, пальцем указал на кухню. Поручик направился туда. А официанта поманили желтым пальцем. До Сони доносились обрывки фраз.
– Так мы сами заинтересованы, господин капитан… И даже и не думали… Марфа, иди уже!
Пожав плечами, уборщица покинула эстраду. Вернулся метрдотель. Его живот трясся сильней.
– Мне жаль, но ничего сообщить больше не могу…
Опасливый взгляд в сторону желчного капитана говорил яснее слов.
– Но чек вы можете показать? Прошу…
Поколебавшись, метр быстро сунул листок, и почти сразу отобрал
– Все уже. Идите. Идите!
Соня успела увидеть росчерк, и вписанную сотрудником сверху графу: Расчетный счет № 1871. Л.С.Голицын.
– Что значит отменить подвал? Милая, вы шутите? Завтра новость будет во всех газетах. А мы…
– Все будут писать про дом Нирнзее или нравах современных музыкантов. А есть ракурс интересней.
Соня, не выдержав, отмахнула рукой дым, валящий из трубки главреда, как из пароходной трубы.
– Аполлон Маевский принимал участие в неких опытах. Очевидно, секретных, раз военные пытаются замять ситуацию. Я сопоставила фамилию на чеке со списком ученых Академии наук, Московского университета, Медицинской академии и… В общем, речь идет о Леониде Сергеевиче Голицыне. Ученый-энтузиаст, официально никакой должности в данных заведениях не занимает, званий не имеет, авторитетом у коллег не пользуется. Зато арендует аудиторию, состоящую из двух залов, в Московском университете, на кафедре физики. А Маевский, по словам очевидцев, упоминал об адской машине.
– Аристократ-создатель адской машины?
Хорошевич задумчиво поглаживал подбородок.
– Что ж, вперед. Но умоляю, милочка, прежде хорошенько изучите факты. Если он из тех самых Голицыных, и родственник губернатора.
– Излишне просить Библиосоню навестить библиотеку…
От улыбки на щеках Сони выступили вполне себе симпатичные ямочки. Хорошевич чуть не закашлялся. Вот никогда нельзя недооценивать тихонь!
В публичной библиотеке на Мясницкой Соня чувствовала себя как дома. К тому же постоянной посетительнице, чрезвычайно аккуратной в обращении с книгами, делали небольшие поблажки. А посему у мадемуазель Весниной было «свое» место в самом дальнем углу зала, куда редко заходили остальные посетители. И сейчас, наслаждаясь тишиной и покоем, она изучала единственную найденную статью Леонида Голицына, опубликованную в прошлом году в Popular Sience. Соня скептически относилась к аристократам, решивших посвятить себя любому роду научной деятельности. Как правило, запаса знаний у них не хватало, зато самолюбования было с избытком. Вот и статью Голицына начала читать с внутренней усмешкой. И название дурацкое. Подобно Богам! Кого же он к Богам причисляет, интересно?
Уже сейчас известно, что доминантное полушарие мозга (обычно левое) отвечает за распознавание и понимание языка; среднесрочную и долгосрочную память и эмоциональное равновесие. А недоминантное полушарие (обычно правое) ответственно за распознавание выражения на лице, голосовой интонации, ритма, восприятия, создания и исполнения музыки.
В детском возрасте, когда нас обычно обучают – неважно, шахматам или игре на пианино, идет активное развитие мозговых полушарий. И заложенные в этот момент навыки могут кардинальным образом сместить акцент в развитии мозга конкретного индивидуума. Но почему тогда многие технически развитые музыканты не способны вызвать у слушателя пресловутых мурашек, бегущих по спине? И наоборот, бывают случаи, когда технически несовершенная игра вызывает неподражаемые эмоции у случайного свидетеля. Очевидно, все-таки механизм вдохновения не связан напрямую с «техническим» развитием мозга, или, точнее, не совсем связан.
Однажды мне довелось увидеть мозг профессионального музыканта, при жизни обладавшего абсолютным слухом. Меня поразила ярко выраженная асимметрия в области задней части верхней височной извилины (центр Вернике), а также увеличение размера задних отделов левой верхней височной извилины (planum temporale).
Височную долю правого полушария называют также интерпретирующей корой. Пока нет документальных подтверждений, но, судя по опытам, проведенным швейцарским психиатром Берном, височные доли могут также отвечать за чувство сильной убежденности, внутреннее озарение и убежденность. И это перекликается с моим опросом профессиональных и любительским музыкантов, которые так или иначе всю жизнь борются с волнением сцены. Почему же музыкант так боится совершить ошибку? Ведь на репетициях он играет тот же пассаж безупречно.
Вопрос в неотвратимости времени. Когда данный момент записан на карте вечности, и ничто нельзя в буквальном смысле переиграть и исправить, уровень ответственности и, соответственно, стресса, начинает расти в геометрической прогрессии. На данный страх организм реагирует незамедлительно. У исполнителя может возникнуть понижение слуха, дрожь, обморочные состояния. Это первая стадия «сценобоязни», ее неизбежно проходят и новички, и профессионалы, от опыта зависит только длительность данного этапа. Чем больше опыт сценической деятельности, тем быстрее наступает адаптация. Сердечный ритм нормализуется; человек уже чувствует себя более-менее уверенно. А потом, как бы в награду за пережитое, некоторые испытывают эмоциональный подъем, доходящий до эйфории. Именно к этой, последней стадии, как правило, относится термин «вдохновение», именно ее ждут опытные исполнители, а для неопытных она подчас становится неожиданным подарком. На этой стадии человек выдает все, что может, и даже то, чего не ожидал, в него как будто «вселяется» некая сила.
По моему предположению, где-то в височной доле существует область, помогающая нам испытывать вдохновение. И возможно, эту зону возможно контролировать и стимулировать. А значит, в будущем мы, возможно, научимся выпадать из жесткой сетки времени и пространства, паря на крыльях вдохновения, подобно олимпийским Богам. И наша Эвридика никогда не спустится в ад…
Теперь, по крайней мере, понятно, что господин Голицын работает на стыке акустики и физиологии. Но никаких намеков на адские машины. Возможно, за прошедший год что-то кардинально изменилось. Или же Голицын изначально не планировал выносить на суд общественности суть своих исследований. Вот и проверим…
Открыв дверь аудитории, Соня прежде всего увидела щедро позолоченное солнцем стекло прибора, размером со средний комод. Слева, в углублении, закрытые латунной сеткой, светились триоды. Бакелитовые клювообразные ручки шли по периметру прибора, перемежаясь с десятками гнезд. Рядом, на столе, громоздилось другое устройство, больше всего напоминающее шлем. Со всех сторон торчали провода; на уроне лба виднелись реостаты и тумблеры. Дверь во вторую комнату была открыта, и оттуда несся разговор на повышенных тонах.
– Я всего лишь попросил отца замять эту историю.
– Тут не заминать, а разбираться надо! Если Аполлон Павлович на самом деле прав относительно Эвридики…
– Он спившийся неудачник, возможно, с психическими отклонениями
– Ты сам считал его гением…
– У Орфов такое сплошь и рядом. Их субъективные ощущения ничего не значат!
Из комнаты, неся связку проводов, вышел юноша в рубашке и черных брюках, какие носят студенты технических училищ. От локтя правой руки незнакомца начиналась невиданная конструкция, соединенная через переплетения ремней со здоровой рукой.
Кажется, одного из свидетелей она нашла. Но Соня невольно загляделась на диковинный протез. Обычно «косметические руки» делались из дерева, и кисти стремились сделать максимально приближенными к человеческой. Для рабочих и публики попроще напротив, изготавливали технические варианты, где устанавливался непосредственно инструмент, отвертка или плоскогубцы. Здесь же было ни то, ни другое. Металлические соединения точно повторяли анатомию пальцев и запястья, но в целом протез смотрелся жутковато, как рука скелета. В остальном тело незнакомца находилось в превосходной физической форме; сквозь ткань рубашки отчетливо проглядывали крепкие бицепсы.
– Прошу прощения, это не учебная, а исследовательская аудитория…. И на что вы пялитесь?
Соня собралась с духом, чтобы ответить твердо. Но горло опять сжалось, выдавая лишь невнятный шепот. Ну почему она такая мямля!
– Ваш протез алюминиевый?
– Дюралюминий. – пробурчал темноволосый. – Сплав алюминия и…
– Меди, магния и марганца – пискнула Соня. -Добавление дает прочность и вместе с тем упругость. Если я не путаю, фюзеляжи новых юнкерсов сделаны из него…
Широко расставив ноги, незнакомец изучал Соню. Густые темные волосы и синие глаза. Скуластое лицо кажется совсем юным, сошедшиеся на переносице брови придают ему скорее выражение обиженного ребенка, чем человека, имеющего большой жизненный опыт. В целом привлекателен, но словно специально ведет себя так, чтобы оттолкнуть.
– Вы с какого факультета?
С такими персонажами лучше проявить откровенность, хотя бы наполовину.
– Я Софья Веснина. Газета «Московский Вестник». Мне нужен Леонид Голицын. Это вы?
Незнакомец медленно, с явной издевкой покачал головой. Соня растерянно заморгала. На ее счастье из соседней комнаты вышел второй юноша, более щуплый, с выгоревшими почти до седины волосами и при этом на удивление смуглой кожей. Светло-серые глаза на фоне загара казались почти бесцветными. Подхватив Сонину руку, юноша вежливо, но вместе с тем бережно сжал ее.
– Леонид Голицын, к вашим услугам. А ваш собеседник – мой компаньон, Тимофей Шушин, инженер. Прошу извинить его за невежливость. Напряженный рабочий момент…
– Все в порядке. Ваша статья в Popular Sience. Я бы хотела обсудить ее…
– Леня, когда ты опубликовал статью? Год назад? Не поздновато пришли?
Тимофей Шушин продолжал открытую конфронтацию. Голицын жестом остановил приятеля. Очевидно, в этой паре он выполняет роль миротворца. Но даже безупречные манеры не могут скрыть напряжения. Что ж, если вам есть что скрывать, ребята, значит, я пришла не зря…
– Я пишу в книжную и научную рубрику на четвертой полосе. Там важна не столько актуальность новости, сколько ее объективная ценность. И если вы не против ответить на несколько вопросов…
– Разумеется.
Кисть протеза Шушина нервно дернулась, повинуясь импульсу от здоровой руки.
– Тим, если не хочешь…
– Я хочу в первую очередь спокойно продолжать работу. И мне не нравится некоторое… совпадение.
– Совпадение с чем?
Соня попыталась придать взгляду максимальную наивность. Всем присутствующим ясно, что ее визит связан с ЧП в ресторане. Вот только признаются ли они в этом открыто?
Демонстративно бросив связку проводов на стол, Шушин прошел мимо Сони и вышел из аудитории.
Голицын вздохнул.
– Прошу извинить. Война сильно меняет характер.
– Ничего страшного, я понимаю.
Подозрения Сони все больше укреплялись. Но это странным образом придавало ей уверенности. Усевшись за стол, она достала блокнот и ручку.
– Кого вы называете Орфами?
Леонид Голицын усмехнулся.
– У вас хороший слух. В статье этого не было.
Соня пожала плечами.
– Извините, стала свидетелем разговора между вами и вашим компаньоном… Если не возражаете, попробую предположить. Согласно вашей статье, нечто вроде электромагнитного поля активизируется в мозгу исполнителя во время прилива вдохновения. Видимо, вам удалось замерить это поле. И, вспомнив легенду об Орфее, делаем вывод, что Орфы – это гении, обладающие или в полной мере использующие это поле. Я права?
– В целом да. Я использовал миф, назвал единицу замера Эвро. И да, некоторое количество людей обладает высоким эвропотенциалом…
Голицын улыбался, но напряжение из взгляда не уходило. Наверное, не стоило так наседать. И Соня ответила максимально доверчивой улыбкой, показав ямочки на щеках, которые, согласно прочитанной в дамском журнале статье, способны деморализовать мужчин.