ЭВРИДИКА 1916

– Простите, у меня хорошая память, но с анализом беда. Поэтому так нужны ваши объяснения… Так вот, Орфы… Они ведь, наверное, все люди известные?

– Скорее наоборот. Слава и признание достаются упорным и пробивным, либо обладающим талантом продать себя подороже. А Орфы либо слишком мягки, либо слишком неуживчивы, поэтому их потенциал остается незамеченным широкой публикой. Но любой слушатель отметит чувство подлинности и силы воздействия от плодов их творческой деятельности.

– Гении, но не признанные? Но как же вы их находите?

Голицын в процессе разговора стал разматывать провода, которые оставил его несговорчивый компаньон.

– С этим главная проблема. Но если такой человек попал в поле зрения, я могу его замерить….

– А я могу попробовать? Или это… опасно?

Оставив провода, Голицын взглянул на Соню. Разумеется, он по-прежнему ее подозревает. И Соня снова заулыбалась.

– Знаете, когда речь идет о чем-то, что нельзя потрогать, но при этом оно оказывает влияние на организм, волей-неволей начинаешь беспокоиться. Согласитесь, если бы мадам Кюри с самого начала знала о возможных последствиях… Но ведь ваши исследования не настолько рискованны, правда? По крайней мере, здесь нет радиации?

Помолчав, Голицын тряхнул головой.

– Хорошо. Давайте попробуем…

Та самая комната, из которой Соня слышала спор, по размерам была куда меньше основной аудитории, но с очень высоким потолком, что делало ее похожей на колодец.

Посреди, занимая пространство почти целиком, располагалось сооружение высотой около трех метров. Чем-то оно напомнило Соне пасть гигантской рыбы. Натянутая частая сетка струн сочеталась с молочно-белыми ромбами, покрывающими конструкцию наподобие чешуи.

– Это и есть ваш эврометр?

– Скорей, его логическое продолжение…

Голицын внес уже распутанные провода и шлем.

– Раз эвропотенциал можно замерить, значит, можно попробовать его усилить, подобно тому, как рупор усиливает звук голоса. И возможно, одаренный человек, постоянно работающий в Эвридике, сможет усилить свои способности до гениальности…

– Вы назвали ее Эвридикой? Как мило… Значит, по-вашему, возлюбленная Орфея – машина?

– Скорей все-таки энергия. Прошу…

Только сейчас Соня заметила небольшую дверцу сбоку конструкции. Точь-в-точь волшебная дверца из сказки про Алису

– К сожалению, внутри пока тесновато. Все, что можно позволить в рамках независимого исследования…

Чтобы зайти в машину, Соне пришлось наклонить голову. Внутри было тепло и очень сухо. Таинственный жемчужный свет ложился узором, повторяющим ромбическую сетку. Голицын протянул Соне шлем. И встал вплотную, закрепляя провода. Никогда раньше мужчины не подходили к Соне настолько близко; даже Хорошевич интуитивно держал дистанцию. И дело было вовсе не Сониной скромности. Скорее, представители сильного пола интуитивно чувствовали отсутствие взаимного интереса. А нарушать границы приятно, лишь когда их охраняют. Соня же искренне не понимала смущения, которое должна испытывать при мужском взгляде или физическом прикосновении. Вот и сейчас она чувствовала аромат дорогого мужского одеколона Голицына, скосив глаза, видела узор на шелковом галстуке. Прохладные пальцы касались ее волос, дыхание ощущалось сзади на шее, но все это было не более чем легкой щекоткой. Пожалуй, накал страстей в романах сильно преувеличен, в очередной раз констатировала она мысленно.

– Технически готово. Теперь посмотрите туда. На пульте есть лампочка и наушник. Если понадобится помощь, сможете поговорить со мной. Я сейчас выйду и пойду за центральный пульт. И когда лампочка загорится, можно будет начать.

– Начать что?

Голицын пожал плечами.

– Поскольку музыкальных инструментов здесь нет, а вы явно их не принесли, вам придется спеть.

Соня сглотнула испуганно. К такому она совсем не была готова.

– Если переживаете за слух или тембр, не волнуйтесь. Резонаторы усиливают только звуки внутри, снаружи не будет слышно. Эвридика стимулирует работу вашего мозга, а вовсе не ваш звуковой диапазон или силу связок. Хотя зачастую одно от другого зависит. Смотрите за лампочкой!

Еще раз вежливо кивнув, Голицын вышел. Соня охотно выскочила бы следом. Но теперь, в этом дурацком шлеме, опутанная проводами, она была беспомощней мухи в паутине. Может, просто промолчать? – мелькнула трусливая мысль. Но тогда Голицын точно потеряет к ней доверие. И она так не узнает, что заставило Аполлона Маевского сойти с ума!

Лампочка мигнула.

В Сониной голове были собраны и разложены по аккуратным полочкам сотни разнообразных цифр. Для кого-то эти факты были неинтересны; но для Сони они и составляли суть мира. И сейчас она судорожно цеплялась за надежные, объективные сведения, которые можно просто произнести нараспев. Например, длина крупнейших рек мира. И Соня забормотала, как могла, ритмично.

Амазонка – семь тысяч сто…

Нил – шесть тысяч семьдесят…

Хуанхэ – пять тысяч пятьсот километров

Обь и Иртыш – пять тысяч четыреста десять….

Наверное, как-то так проходят церковные песнопения. Но не успела Соня мысленно улыбнуться, как пришла Волна.

В лучшем случае ее ждет жгучая боль в висках и тошнота. Но в жемчужной раковине Эвридики звуки отражались и множились, словно в лабиринте. Соня словно налетела на невидимый забор. Из последних сил подняв руки, попыталась сдернуть шлем, хотя знала, что это не поможет. Волна, словно стая черных жужжащих мух, заслонила свет, изолировав от остального мира. И никто в мире не мог не только помочь, но даже понять, что происходит…

Соня пришла в себя на кушетке. Испуганный Голицын протягивал ей ватку со спиртом.

– Простите, за неимением нашатыря… Позвать врача?

Соня лишь мотнула головой как лошадь.

– В таком случае хотя бы найду извозчика.

Голицын покинул аудиторию. Самое время поискать что-то компрометирующее. Вот только в носу, во лбу и ушах скопилась туча черной обжигающей пыли. Возможно, ей удастся передвигаться крохотными шажками, на манер японских гейш, чтобы минимизировать вспышки боли в голове. К моменту возвращения Голицына Соня только и сумела, что доползти половину расстояния до стола. Вот тебе и журналистское расследование…

Когда Соня доползла до квартиры, уже стемнело. Гостиная и крохотная кухонька были темны, но из спальни матери пробивался свет. Все еще стараясь идти плавно и медленно, чтобы не потревожить только-только начавшую утихать боль, Соня направилась туда.

– Мама?

Ксения Веснина стояла на коленях и сосредоточенно что-то искала под кроватью. При виде дочери она поспешно вскочила на ноги. Сквозь остаточную муть Соня видела лицо матери, все еще очень красивое, наполненное чувственностью, но белое, видимо, от усталости. В последнее время мать начала сниматься в какой-то фантастической фильме, и очевидно, съемки отнимали много сил.

– Что-то потеряла?

– Не говори глупостей!

Ксения уже раздраженно рылась в аптечке.

– Голова болит? – осторожно поинтересовалась Соня. – Как дела на съемках?

– Как обычно. Как лошадь в цирке, пашешь за морковку…. Ничего интересного.

Соня осторожно опустилась на диван. Сил для серьезного разговора не было. Но утром Ксения опять убежит на съемки, и…

– Ты уже слышала об отце?

Ксения дернула плечом.

– Рано или поздно чем-то таким должно было закончиться, Не бери в голову. Чем меньше будешь во все это влезать, тем…

– Я пишу о нем статью.

Ксения, наконец, отвлеклась от аптечки. Ее большие глаза еще больше расширились.

– Зачем?!

– Хочу точно понять, что произошло.

– Он сошел с ума. Что еще?

Резкая небрежность ответа матери стала последней каплей. Слезы обожгли глаза. Соня выбежала из комнаты.

– Софья?

Но Соня уже задвинула щеколду ванной изнутри. Сев на край пожелтевшей ванной, включила воду и заплакала, стараясь не трясти головой.

– Соня, не дури… Даже если у отца болезнь, она никак с тобой не связана. Слышишь?

Мать явно испугалась своего порыва и решила проявить немного заботы. Но Соня зажала уши руками. Она и так знает, что с ней все в порядке, никакой плохой наследственности. И в больницу она больше не попадет.

Никогда!

2

Дом, где Веснины снимали квартиру, выходил на оживленную улицу. И все же явление автомобиля, да еще в разгар зимы, по-прежнему было аттракционом, на который сбегались зеваки. Сама Соня, грешным делом, любила полюбоваться на шикарные авто. Вот и сейчас, заслышав клаксон и шуршание под окном, бросила примус с варящимся кофе и подбежала к окну.

Под окном парковалось чудо. Кузов сливочного цвета, хромированные покрышки и литая крыша. На передние колеса надеты лыжи, а сзади гусеницы, как у танка. Из машины вышел человек в кожаной куртке на меху и барашковой шапке. Он поднял голову, задумчиво разглядывая окна, а Соня отпрянула за штору. Какого черта Леонид Голицын делает в ее дворе?!

– Ты кофе варишь или жаришь?

Ксения в последний момент подхватила закипающую турку. Соня, осознав, что стоит босая, в ночной рубашке, с нечёсаными волосами, кинулась приводить себя в порядок. Хорошо, что у матери была хорошая реакция. Ксения моментально отшагнула назад, во второй раз спасая напиток.

– Да что случилось?

– Мама, можно надеть твой беличий полушубок? Пожалуйста…

Когда Соня, в материнской серой белке, вышла из подъезда, местная детвора водила вокруг машины хороводы, а Голицын все еще задумчиво изучал окна. У Сони душа ушла в пятки. Без весомой причины искать ее по всей Москве незачем. Неужели он догадался о ее истинных намерениях? Но почему тогда так искренне улыбается?

– Это вы… Какая удача!

Покраснев от радости, Голицын даже шапку с головы стащил.

– Адрес я выяснил, но номер квартиры не записал и как раз раздумывал, каким бы образом понять…

– Вам повезло, что я вовремя подошла к окну. – осторожно улыбнулась Соня в ответ. – Не могла пропустить такую красивую машину.

– Да, машина великолепная. Тимофей сконструировал. Для наших зим самое то.

Голицын смущенно замялся.

– Простите за непрошенный визит. Пришлось задействовать кое-какие связи, чтобы вас найти. Отец Тима, генерал Шушин, занимает важную должность в военном ведомстве…

Теперь ясно, откуда в ресторане «Крыша» взялись военные. И все-таки зачем было предпринимать такие усилия по ее поиску?

– Эклеры любите?

До Сони не сразу дошел смысл последней фразы.

– Я еще не завтракал. Составите компанию?

В кондитерской Эйнема официант откупорил бутылку шампанского и наполнил тонкий бокал. Тут же на большом блюде располагались восхитительные эклеры и птифуры. Таких роскошных завтраков в Сониной жизни еще не было. Ксения дочь держала в строгости и уж точно не позволила бы с утра пить французский брют. Поэтому Соня одним махом осушила бокал. А пальцы Голицына совершили едва уловимое движение, пробежав от мизинца до указательного, словно у пианиста, исполняющего пассаж.

– Вчерашний опыт… До этого мне не попадались люди с нулевым потенциалом…

Шампанское теплой волной разлилось по телу, и Соня смогла вполне непринужденно улыбнуться.

– Я действительно полный ноль?

– Это вовсе не плохо, поверьте! – поспешно парировал Голицын. – Но, чтобы исключить техническую ошибку, необходим повторный эксперимент…

К горлу подкатила тошнота. Голова закончила болеть только под утро, и к повторению Соня совсем не была готова.

– Нет. Не могу… Извините.

Голицын кивнул, не настаивая.

– У вас всегда такая реакция на музыку?

Соня пожала плечами.

– Не знаю. Стараюсь с ней не соприкасаться.

– Вы не посещаете театр, синема, оперу?

Соня помотала головой.

– Праздники? Балы?

Соню этот застенчивый допрос начал бесить.

– Не хожу. И на балет тоже. И в цирк. И в рестораны. И в церковь. И представьте, не чувствую себя ущемленной!

– Я не хотел вас обидеть… – окончательно смутился Голицын. – Просто… Долгое время я сам был равнодушен к музыке. То есть, конечно, учился играть на рояле, посещал концерты. Но там либо мысленно играл в шахматы, либо придумывал палиндромы. А потом познакомился с Тимофеем…

Голицын кивнул подошедшему официанту, тот снова наполнил Сонин бокал. Пузырьки весело побежали вверх по запотевшему хрусталю.

– Тим, кстати, тоже имеет очень низкий эвропоказатель, но при этом я не знаю человека с лучшим музыкальным вкусом. Так что не все так просто с классификацией, и уже тем более нельзя ставить одних ниже других только исходя из замеров эвро.

Соня невольно улыбнулась.

– В мире музыки все должны быть равны. Вы случаем не марксист?

Голицын опять покраснел. Немного надо, чтобы вывести его из равновесия.

– Я все-таки полагаю, что, возможно, дело в качестве самой музыки… Если вы услышите исполнителя высокого уровня, возможно, ощущения будут другими. Обещаю, если будет некомфортно, мы уйдем…

Серые глаза смотрели умоляюще. Похоже, это и правда для него важно.

– Рискну.

И Соня залпом выпила замечательный ледяной брют до дна.

Хорошевич ходил по кабинету взад-вперед, что означало, что к разговору он относится с достаточной важностью.

– Я навела справки. Отец компаньона Голицына, Тимофея Шушина, генерал Василий Шушин, занимается секретными военными разработками, кажется, в области медицины…

– Кажется?

– На то они и секретные, что точно ничего не известно. Но если это поможет материалу, я выясню точней.

Шампанское придало Соне смелости. Щеки порозовели, вьющиеся прядки выбились из косы. Не сбавляя шага, главред прищурился одобрительно, явно осознавая перемену в тихой библиотечной мышке. Но тут в кабинет заглянул репортер Синица, и Хорошевич не упустил момента воткнуть шпильку.

– Видите, мадемуазель Веснина фактически кроит нам сенсацию из материала, который вы сочли неинтересным!

– Цыплят по осени считают – буркнул Синица, хмуро кивая Соне, и кладя на стол заготовку статьи.

– По поводу благотворительного бала…

Хорошевич пробежал глазами поданный листок.

– Пресновато, батенька. Даже для столь немаловажного события. Где драматургия? Интриги, тайны? Так у нас тираж обнулится. Работайте!

Синица вышел, явно борясь с желанием хлопнуть дверью.

– Зависть сильнейший стимул для профессионального развития, – не без удовольствия сообщил Хорошевич. – Так во сколько вы идете на свидание?

– Это не свидание, а эксперимент… – поправила Соня.

– Вся наша жизнь эксперимент, детка… Кстати, я тоже навел кое какие справки. Ваш Голицын натуральный князь, сын Сергея Голицына, недавно почившего. Так что добыча крупная. Я бы на вашем месте хотя бы губы подкрасил… Все, молчу!

Хорошевич замахал руками в немом благословлении.

В половине седьмого Голицын подвез Соню к богатому особняку на Пречистенке. Важный швейцар отнес беличью шубку в гардеробную, где висели сплошь соболя и котиковые манто. В огромном венецианском зеркале Соня увидела свое отражение. Насколько же убогой, наверное, выглядит ее чистенькая, но уже не раз стиранная блузка в сочетании со скромной юбкой, перешитой из материной. Голицын словно почувствовав Сонино смущение, крепко взял под локоть

– Ничего не бойтесь. Здесь вам будут рады…

По витой лестнице они поднялись в зал, который, очевидно, совмещал функции бального и концертного. Посреди стоял странный инструмент, очевидно, переделанный из рояля, поскольку сохранил корпус, педали, клавиатуру и другие узнаваемые приметы. Но были и отличия. Самым заметным являлся полукруг диаметром не менее метра, окрашенный в ярко-алый цвет и фактически заменяющий собой часть поднятой крышки.

Вокруг инструмента стояло не менее полусотни кресел, большинство которых было уже занято зрителями. То там, то здесь вспыхивали огоньки бриллиантов, блестели белоснежные улыбки – результат работы дорогих дантистов. Голицына узнавали, ему кивали, дамы улыбались, но никто не произносил ни звука. В зале стояла тишина, прерываемая лишь шелестом материи и программок.

– Пойдемте, я покажу вам инструмент…

Подойдя к «роялю», Леонид откинул крышку. Вместо струн Соня увидела переплетения проводов, опутавших лежащую в центре металлическую коробку.

– Радиоисточник будет передавать звук.

– А что, обычный рояль не подходит?

– Мы на концерте общества внеслуховой музыки, – мягко пояснил Голицын. – Все эти люди, к сожалению, не способны ее услышать.

Соня покраснела. Какая же она дура! Конечно, их окружали глухонемые! Теперь Соня видела, что публика активно общается при помощи жестов.

Грузный господин во фраке, с багровым лицом, от которого отчетливо несло алкогольными ароматами самого разного возраста хлопнул Голицына по плечу.

– Батенька, Леонид Сергеевич, какая честь! А что за красавица рядом с вами?

Это был первый говорящий. И, несмотря на фамильярный тон, Соня чувствовала, что ее отнюдь не желают обидеть. Наоборот, пытаются поделиться радостью от переставшей, наконец, трешать с похмелья головы. Однако хорошо воспитанный Голицын как бы невзначай заслонил Соню от посторонних запахов и чрезмерно близкого общества подошедшего. При этом князь сохранил дружелюбный тон; сам он явно симпатизировал багроволицему господину.

– Позвольте вам представить. Павел Вяхирев, пианист. Он сегодня будет играть. А это Софья. Моя помощница.

– Очень приятно, – кивнула Соня.

Пианист отвесил почти клоунский, но опять же, искренний поклон.

– Надеюсь, вам понравится. Даже при наличии слуха ощущения могут быть весьма интересными…

Голицын повел Соню к свободным креслам. На каждом лежала металлическая пластина размером со средний блокнот. Тонкий проводок уходил от нее внутрь стоящего впереди кресла.

– Вибропластина с помощью радиосигнала будет переводить звуковые волны в спектр ощущений. Плюс использована вибрация самого помещения, и в первую очередь, пола…

Леонид кивнул на дальний угол зала. Соня уже второй раз за вечер обругала себя за невнимательность. Погруженная в собственные страхи, она не заметила еще одной вопиющей странности. В углу, под присмотром лакея в расшитой золотом ливрее, стоял стеллаж, на котором аккуратными рядами выстроилась обувь. Дорогие дамские туфельки – такими Соня могла лишь любоваться в витрине Мюр и Мерилиз – перемежались с сапогами и ботиками на меху. Из-под вечерних дорогущих платьев зрительниц выглядывали ноги в шелковых чулках; мужчины так же щеголяли исподним. А на ее чулке, возможно, есть дырочка, которую она не успела залатать в суматохе предыдущего дня!

– Мне… тоже нужно снять обувь?

– Необязательно, как и мне – улыбнулся Леонид – Тактильно практически любой человек различает потоки вибраций в диапазоне от 100 до 400 герц, соответствующие музыкальным полутонам. У тех, кто не лишен слуха, эти ощушения сливаются. Ну, а глухие люди вынуждены развивать свою чувствительность. Для полноты ощущений используются также цветовые ассоциации. Каждой ноте соответствует свой оттенок на цветовом круге. Вы увидите…

Свет в зале стал меркнуть. А над роялем, напротив, вспыхнула одинокая люстра.

Краснолицый пианист снова появился в центре и раскланялся. Глухие аплодировали изо всех сил. Кто-то уже улыбался, заранее предвкушая удовольствие. Ладони же Сони похолодели и взмокли. Она вцепилась в ручки кресла, так не осмелившись дотронуться до пластины. Голицын сам вложил устройство в ее руки.

– Не волнуйтесь. У Вяхирева высокий потенциал. Если моя версия верна, у вас не будет дурных ощущений… Просто поместите пальцы сверху…

Вяхирев, залихватские отбросив полы фрака, сел на банкетку перед роялем. Аплодисменты стихли. Руки всех присутствующих опустились на пластины. А Вяхирев, залихватски щелкнув костяшками пальцев, взмахнул кистями и с силой опустил их на клавиши. И сразу круг над роялем раскололся на разноцветные сектора, очевидно, символизируя первый аккорд. Пластина под пальцами ожила. Преодолев соблазн отбросить ее, Соня судорожно сжалась, ожидая худшего. Цветовой круг мелькал все быстрей. Пальцы шекотало дрожание. А потом появился запах. Смесь нагретой солнцем хвои и аромата неведомых трав. Соне словно повеял в лицо мягкий ветер. И в тот же миг перед глазами встала белая колонна. За ней еще одна. И еще…

Белоснежные столбы уходили высоко в выгоревшее от постоянного солнцепека небо. Эти места совсем не знали влаги, по крайней мере, летом. Лишь тень сосен и кипарисов спасала посетителей, отважившихся взойти по длинным лестницам. Да, теперь Соня отчетливо видела мраморные ступени на горе. Сколько же ног здесь ступало! Люди преодолевали усталость, жажду и жару ради чего-то важного, необходимого им больше, чем вода или сон…

А вот другой пейзаж. Зеленый, ликующий, наполненный влагой от недавней грозы. Соня словно бежала по мокрому лугу, травинки щекотали ноги, и от земли тянуло влажным июльским теплом. А еще вокруг кружились люди. Их было много, и они двигались синхронно, словно детали механизма, создавая удивительный ритм, пробуждающий жизнь.

Тут пианист, очевидно, взял последний аккорд. Публика аплодировала бурно. Лица у присутствующих светились искренним, неподдельным удовольствием. Кто-то из дам повернулся к Леониду Голицыну. И вот уже вся толпа, включая пианиста, улыбается и аплодирует именно Сониному спутнику. Голицын заметно покраснел в ответ на вопросительный взгляд Сони

– Эта машина… Просто.. это я ее разработал…

К ним уже спешил Вяхирев.

– Голубчик, на ужин-то останетесь? И вы, мадемуазель…

Но Голицын замахал руками.

– В другой раз… Удачи во втором отделении!

В машине какое-то время молчали. Голицын начал первым.

– Не огорчились, что мы не остались?

– Нет. Впечатлений было в самый раз – откликнулась Соня.

Голицын кивнул, с явным облегчением.

– И как вы себя чувствовали?

– Неплохо.

– Я рад. А… что-то конкретное ощутили?

– Мраморные колонны.

Глаза Голицына сквозь зеркальце уставились на Соню с неподдельным изумлением.

– Когда именно?

– В самом начале… Я словно очутилась в некоем святилище, судя по колоннам, древнегреческом…

– А ощущения от последней части? Были ассоциации?

– Мокрая трава. Холмы. Да, это были холмы. И танец…

– Нет, вы меня разыгрываете. Признайтесь, вы видели программу?

Соня вспыхнула.

– Я в музыке не разбираюсь, так что в любом случае от моих знаний было бы немного толка. И вообще, если вы мне не доверяете…

Соня показательно отвернулась к окну. Внутри все кипело от обиды. Он даже не представляет, насколько неприятным мог стать этот опыт. Впрочем, о чем говорить, сытый голодного не разумеет…

– Простите, просто… Сегодня играли Дебюсси, номера из 24 прелюдий. Название первой пьесы – Дельфийские танцовщицы. А последняя – Холмы Анакапри. Теперь, надеюсь, понимаете?

Голицын нервно пробежал пальцами по рулю.

– И кстати, крайне интересно, что вы упомянули кружащихся людей… Финальная часть пьесы написана в ритме тарантеллы. Знаете легенду об этом танце? В Европе время от времени случались странные вспышки, что-то типа психической эпидемии. Люди впадали в глубокое оцепенение. Кожа твердела, а мускулы оставались мягкими, можно было придать любую позу. При этом больные не ели, не двигались, по сути находились между жизнью и смертью. Так вот, по преданиям, именно тарантелла заставляла больных вначале пускаться в пляс, а потом постепенно выводила обратно к реальности…

– А причина оцепенения неизвестна?

– Считается, что это следствие укуса тарантула. Но на самом деле странно, что в одно и то же время в городе появлялось столь агрессивных пауков.

– А если на них музыка повлияла?

– В каком смысле?

Соня замолчала. Похоже, она и так уже ляпнула лишнего. Голицын задумался.

– Конечно, пока очень мало известно о влиянии ритма и тонированных комбинаций на различные зоны мозга. И трансовые состояния шаманов, орфических жрецов, безусловно, могут возникать и под воздействием музыки. Но все это пока лишь теории. В любом случае, ваши ощущения проникли в самую суть композиции. И я был бы счастлив, если бы вы согласились на еще одну проверку. Я познакомлю вас с настоящим Орфом – человеком, обладающим высоким потенциалом. Вы не пожалеете, прошу!

В глазах Голицына горело такое искреннее восхищение, что Соня оторопела. Никогда до этого момента она не была для кого-то столь значимой. И потом, надо же закончить статью…

На следующий день, в половине десятого, Соня вошла в уже знакомую аудиторию, мысленно настроившись на работу с музыкантом в духе Вяхирева – пьющим, но безобидным балагуром. Однако Голицын кивнул на стоящего у окна мальчика лет десяти.

– Познакомьтесь, Софья, это Иван Пегов. Он показал прекрасный результат на эврометре, но в Эвридике пока не работал.

Мальчик пожал протянутую Соней руку важно, как взрослый. Одет он был как крестьянин, в подпоясанную ремешком рубашку. Но сапоги и штаны по размеру и даже фасонистые, а руки изнежены и мягки, как будто и не знал физической работы. Может, из купеческих? Да и внешность удивительная. Густые ресницы, волосы до плеч, как у девочки, а глаза темные, как вишни, и доверчивые.