Александровские Кадеты. Смута. Том 2

© Перумов Н., текст, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Глава 8

15-я стрелковая дивизия занимала оборону. Балка, в ней узкий ручеёк, уже начавший вздуваться от талых вод. Хутор в центре позиции, фланги упирались в глубокие овраги. Справа и слева тоже не голое поле, там встали спешно переброшенные с западного фланга Южфронта дивизии. Правда, было их мало, не все успели подтянуться. Но и те, что успели, пришли в неплохом виде – пополненные из числа «сознательного пролетариата и беднейшего крестьянства», хорошо вооружённые: винтовок и пулемётов хватало, мало было новейших «автоматов Фёдорова», но это и к лучшему, простому бойцу они сложноваты.

Траншеи и окопы мигом заполнялись водой, стоять в них приходилось хорошо если по щиколотку, и красноармейцы стягивались к постройкам, где было, по крайней мере, сухо.

От Миллерово, казалось бы, всего ничего, и фронт беляки прорвали сразу на большую глубину, но увязли, передовые части до конца выполнили свой пролетарский долг – как могли задерживали царские войска и таки задержали, почти полностью погибнув, изрубленные улагаевской конницей.

Плохо было то, что в тылу так и не удалось справиться с мятежниками. Наступление на Вёшенскую и вовсе пришлось остановить, продотряды вливались в регулярные красные полки; восставшие казаки приободрились, вылезли из станиц, всё смелее и смелее нападали на тылы, обозы, громили ревкомы; у Бешанова нашлись подражатели, счёт «расстрелянным при сопротивлении изъятию хлеба» шёл на сотни, и казаки тоже зверели.

Жадов, хоть и начдив, вернулся с последнего похода за провиантом чернее тучи.

– Опять отряд наш попался, – выдохнул он в ответ на немой вопрос Ирины Ивановны. – Хлеб растащили, охрану разогнали, кто жив остался, а вот комиссара… – тут он вздрогнул, зябко повёл плечами. – Ирина Ивановна, дорогая… обещай мне, что, обернись дело полным швахом и не найдётся у меня последнего патрона или гранаты – обещай, что пристрелишь. Я знаю, ты не промахнёшься. Прямо в лоб попадёшь, или в висок, или в сердце. Я и не почувствую ничего. Раз – и уже там.

– Перестань, Миша, – Ирина Ивановна встала, коснулась на миг его локтя. – Всё будет хорошо. Все останемся живы. И ты, и я. Верь мне.

– Верю, – совсем по-детски вздохнул Жадов. – Тебе – верю. Маленьким был – в Бога так не верил, как в тебя.

Ирина Ивановна на миг зажмурилась, острые тёмные морщины вдруг прорезали лицо; хорошо, что начдив-15 смотрел при этом в другую сторону.

Но когда она вновь открыла глаза, никаких следов накатившего уже не осталось.

– Всё будет хорошо, – повторила Ирина Ивановна. – Скажи, комиссара этого…

Жадов поморщился.

– Тешились казачки, что сказать… медленно умереть не дали.

– Фамилия его как? – не отступала Ирина Ивановна.

– Пархоменко.

Брови Ирины Ивановны сдвинулись.

– Иван? Да как же он ухитрился-то?!

– И на старуху проруха выходит… мельника они казнили, что хлеб прятал. Большая яма была, на много пудов. Ну и… и…

– А у мельника небось жена. И дочки на выданье. Были… Договаривай уж, Миша. Изнасиловали их всех, да и убили. И хорошо ещё, если просто застрелили…

– Да, – с болью вырвалось у Жадова. – Ну как так-то?! Ладно, казачня эта, нагаечники, они иногородних всегда ненавидели… отчего и лупили нас почём зря на маёвках… но наши-то?! Наши-то как?!

– Наши тоже люди, – тихо сказала Ирина Ивановна. – Люди, не ангелы. Женщин на войне насиловали всегда. И убивали после насилия тоже.

– Так то всякий сброд! Буржуйские армии!

– А кто в них служил? Кто в солдатах-то был? Такие ж рабочие, такие же пахари. Не только «деклассированный элемент».

– Эх! – Жадов в сердцах махнул рукой, почти рухнул на лавку. – Долго нам ещё нового человека создавать придётся…

– Так чего ж создавать, я перед собой одного такого вот и вижу, – чуть улыбнулась Ирина Ивановна. – Ты-то, Миша, с пригожей вдовушкой тюфячки давить не станешь.

Жадов аж съёжился.

– Да как же я б смог… когда я… когда ты… когда я тебе…

– Вот потому-то ты и есть тот самый новый человек. – Ирина Ивановна наставительно указала пальцем. – Да-да, Миша. Тот самый. Который хлеб голодным отдаст, последнюю рубаху снимет, жизнью за справедливость пожертвует. Всем – всё, себе – ничего. Эх, Миша, кабы все большевики такими, как ты, оказались бы!.. А они сам знаешь что…

– Да беляки что же, лучше?! – горячо возразил начдив. – Тоже наслышаны! И хлеб отбирают, и расстреливают, и вешают!

Ирина Ивановна грустно кивнула.

– Звереют люди, Миша, вот что печально. Даже нет, не звереют. Звери друг друга сознательно не мучают. Убивают – так уж убивают. Для еды, детёнышей прокормить. А мы… –   она только головой покачала. – Счастье ещё, что наша дивизия не опозорилась.

– Питерскому полку спасибо. Сознательные ребята. Харьковские, то ж такэ… –   вздохнул Жадов.

– То ж такэ, товарищ начдив, а дивизия меж тем готова к отражению вражеского наступления. Сами проедетесь по позиции?

– Если мой начштаба говорит, что готова, – значит, готова. Как там этот… Штокштейн? Хоть одного шпиона поймал?

– Как не поймать, – холодно сказала Ирина Ивановна. – Уже с полдюжины. Если б не я – всех бы уже расстрелял.

Жадов аж поперхнулся.

– А почему мне не доложили?!

– О чём? Хватает он бойца, сажает под замок и начинает, как он выражается, «раскалывать» – признавайся, мол, что ты агент беляков, не то к стенке. Сам знаешь, какая у него слава пошла, у Штокштейна.

– И что, признаются? – мрачно осведомился начдив.

– Конечно. Пока я не вмешалась. Со взводом надёжных питерских ребят.

– И молчала!

– Хороший начштаба начальника дивизии по пустякам беспокоить не должен.

– Ничего себе! Ирина Ивановна, товарищ Шульц, приказываю вам впредь мне всё докладывать, ничего не упускать!

– Есть не упускать, товарищ начдив. В общем, всех задержанных я отбила. А Эммануилу Иоганновичу сказала: «Wenn Sie mit dieser Praxis nicht aufhören, werden unsere Soldaten Sie eines Tages zwingen, Kuhdung zu essen».

– Это что значит?

– Не суть, товарищ Михаил. Он понял. Тебя же не беспокоит, верно?

– Вот оно-то мне и не нравится… Что с разведкой?

– Вернулись. Против нас кубанские добровольцы, Ейский полк и Екатеринодарский.

– Ух ты. Цельная дивизия!

– Нет, товарищ начдив, едва ли половина от нашей наберётся.

– Так это и хорошо. Значит, не полезут, – повеселел Жадов.

– Наоборот, плохо. Не нравится мне, Миша, когда против нас так мало сил оставляют. Больше на заслон похоже. Полезут в другом месте, прорвутся, зайдут нам в спину…

И тут, словно отвечая, где-то совсем неподалёку разорвалась шрапнель.

– Не полезут… –   скривился Жадов. Накинул шинель и бросился на улицу.

От позиций добровольцев двигалась редкая цепь пехоты, над окопами красных рвались шрапнели, артиллерия белых била с закрытых позиций и с неприятной точностью.

Батарея 15-й дивизии попыталась отвечать по приближающейся пехоте, но артиллерийские наблюдатели у «контры» всегда были отличные, и огонь они перенесли почти тотчас.

…Михаил Жадов этого не знал, но именно так сперва японская артиллерия расстреливала нашу, с закрытых позиций, выдвинув вперёд дозорных с полевыми телефонами.

Цепи добровольцев прошли какое-то расстояние, иные жадные до боя бойцы красных открыли пальбу, но с такой дистанции попасть можно было разве что случайно.

– Смотри-ка, залегли, – удивился Жадов, опуская бинокль. – Обычно контра эта пулям не кланяется, а тут, эвон, пузами благородными да прямо по грязи…

– Потому что они тут атаку только изображают, – Ирина Ивановна оказалась рядом. – А прорываться в другом месте станут. Азбука, товарищ начдив.

Траншеи отрыты были на совесть, на накаты пошло всё, что смогли найти, включая сараи с амбарами, пулемёты наготове – «демонстрируют» тут беляки или нет, а кровью они умоются!

И верно – день длился, а цепи добровольцев, едва поднимаясь в атаку, тут же и залегали.

Канонада, однако, всё сильнее гремела у соседей и справа, и слева.

Немного погодя примчался вестовой.

– Подмоги надо! 12-я дивизия Нечипоренко подмоги просит! Давит контра, головы не поднять!

Жадов метнул быстрый взгляд на Ирину Ивановну.

– Давай полк Илютина. Полк паровозного завода, бывший Сергеева.

Ирина Ивановна сперва было кивнула, но затем прищурилась, подняла к глазам бинокль, надолго припала к амбразуре блиндажа, обращённой к наступающим белым.

– Чего медлишь? – выходил из себя гонец, напрочь позабыв о субординации. – 12-я там насмерть стоит!.. Подмогу давай, у вас-то тут тихо!

– Не полк. Один батальон, – вдруг решительно сказала Ирина Ивановна.

– Это почему?!

– Потому что они только того и ждут. За нами дорога прямая от Миллерово на Вёшенскую, не забыл?

– Думаешь, здесь и ударят? А чего ж мутузятся, встали-легли, легли-встали?

– Как раз и ждут, когда дивизию нашу раздёргают. Полк направо, полк налево – тут-то по нам и ударят. Думала я – только демонстрировать у нас тут будут, чтобы лучшие части мы никуда не двинули, а теперь смотрю – нет, у нас навалятся.

– Почему?

– Соседи держатся, так? – Ирина Ивановна повернулась к вестовому. – Дроздовцы там есть? Марковский полк? Сводно-гвардейский? Конница, атаманцы, лейб-казаки?

– Не… кадеты обычные…

– Кадеты? Какие «обычные»?

– Ну, золотопогонники…

– То есть регулярные части?

Вестовой кивнул. Было видно, что длить этот разговор для него мучение.

– Помочь-то будет? Иль нет?

– Батальон. Что, мало? Ну, не хочешь – тут оставайся. Потому что, помяни слова мои, боец, тут очень скоро такое начнётся, что небо с овчинку покажется.

– Ну, голова, – с уважением выдал Жадов.

На вестового это, однако, не подействовало.

– Хорош базарить, начдив! Помощь давай, говорю тебе!

– Веди батальон, чего медлишь? – обозлился и Жадов. – Слышал, что мой начштаба сказала? Что тут будет главный удар!

– Может, и будет, может, и нет, а только у Нечипоренко совсем худо, вот прямо сейчас!

– Ну так скачи же, не жди! Батальон – тоже много!

Вестовой совсем потемнел лицом.

– Сам ты, начдив, контра настоящая!..

Жадов только сплюнул.

– Будешь время терять – посажу под арест. Как саботажника. Чтобы духу твоего здесь не было через полминуты! Вот приказ Илютину дать тебе один батальон. – Начдив-15 наскоро черкнул что-то карандашом на мятом листке бумаги. – Всё, прочь с глаз моих!

Вестовой понял, что дальше упрямиться становится опасно для собственной шеи, – схватил приказ и выбежал вон.

Жадов покачал головой.

– Ирина Ивановна… а ты уверена?.. А вдруг надо было и впрямь целый полк давать? Не удержится Нечипоренко, мы в котле окажемся…

– Удержится, – железным голосом сказала товарищ начштаба. – Во-первых, там военспецом подполковник Нифонтов и части из его Волынского полка. Я Нифонтова знаю…

– Нифонтов? – наморщил лоб Жадов. – Погоди-ка… это который же Нифонтов?

– Отец того самого Константина Нифонтова, что с Бешановым в Питере нас с тобой арестовывать явился. Или не арестовывать, не знаю уж – «дела принимать», как они сказали. Но офицер дельный. Смелый. Решительный. На прежнюю власть сильно злой. Нечипоренко может там командовать, но Нифонтов позиции удержит, помяни моё слово.

– А мы?

– И мы удержим.

…Настоящие атаки начались, когда и впрямь ушёл батальон из полка Илютина, когда пушки белых вдруг зачастили, осыпая шрапнелями окопы с траншеями, а гранатами – ближний тыл дивизии. Тяжёлой артиллерии тут не было, только трёхдюймовки, но и этого хватало. Батарейцы Жадова хоть и «горели революционным рвением», но стрелять с закрытых позиций и по закрытым позициям не умели.

Однако никто не побежал. Хрипя и матерясь, переждали обстрел, кое-как оттаскивая раненых. И – дождались, когда на поле вновь поднялись цепи в длинных шинелях, пошли прямо на них.

Наступали белые умно, перебежками, никто не маршировал и не гнушался «кланяться пулям». А шрапнели так и рвались, обстрел не прекращался.

– Перестанут, только когда цепи подойдут почти вплотную, – Ирина Ивановна опустила бинокль. – Умеют, что уж тут… «Огневой вал» это называется, хотя тут, конечно, до настоящего ой как далеко…

– Как бы нам и этого не хватило, – Жадов погладил ложе винтовки рядом. – Что ж, придётся по старинке, «пуля дура, штык молодец».

– Если всё сделали правильно, не придётся. Если пулемётчики сидят в блиндажах, как приказано.

…И едва стихла артиллерия, едва цепи белых поднялись – уже совсем близко, совсем рядом рванулся их рёв, никакое не «ура», – как с флангов 15-й дивизии ударили тщательно укрытые там «максимы».

Белые не добежали до линии траншей. Под свинцовым ливнем вновь залегли, и тут уже воспрявшие духом бойцы Жадова взялись за винтовки.

Текли мучительные минуты, и вот – осторожно, пригибаясь – белые начали отходить. Вскакивали, пробегали сколько-то саженей, падали снова; иные с колена стреляли в сторону красных, но едва ли кого-то задевали: траншеи у Жадова были отрыты глубокие, по уставу.

– Тащ комдив, ударить бы по ним! – горячо зачастил командир питерской роты, державшей самый центр позиции.

– Какое «ударить», Михеев, они всю твою роту положат, пока добежишь!.. Ах ты ж, нечистая ты сила, а ну быстро, останавливаем!..

Наверное, с сотню бойцов петербургского полка 15-й стрелковой думали так же, как и их комроты. Без приказа, без команды вскочили в полный рост и, как положено, с «ура!» ринулись на отползающие цепи белых.

– Штокштейн!.. – ахнула Ирина Ивановна.

И точно – первым на бруствер вскочил именно начальник особого отдела, в руке «маузер», закричал что-то, бросился вперёд, увлекая за собой остальных.

– Назад! – заорал Жадов, бросился наружу. – Назад, мать вашу!..

Ирина Ивановна – следом. Хватали бойцов за плечи, за полы шинелей, за рукава, останавливая храбрый, но безумный порыв. Потому что белые встретили поднявшихся красных именно так, как умели, как их учили, – спокойно, без паники, хладнокровно поливая атакующих очередями в упор из «фёдоровок» и ручных пулемётов.

Треть вскочивших бойцов Жадова смело сразу. Остальные, слава богу, попадали кто куда.

– Назад! – надсаживался Жадов. Рискуя, вскочил на насыпь, рядом тотчас же свистнуло, и Ирина Ивановна с силой сдёрнула комиссара вниз.

– Назад! Назад давай! – звали своих и другие красноармейцы.

Кое-как, на карачках, ползком, отходили. Белые отступали тоже, и только на ничейной полосе остались те, кого судьба сегодня наметила «к отправке».

Среди тех, кто выжил и спрыгнул обратно в спасительную щель траншеи, оказался и Штокштейн – раскрасневшийся и, в отличие от многих других, даже не раненый.

И прежде чем Жадов с Ириной Ивановной успели хоть слово сказать, истеричным фальцетом завопил:

– Измена!..

– Какая измена, так тебя, Шток, и растак, куда людей повёл?!

– Измена! Мы бы их смяли!.. – Штокштейн, казалось, сейчас забьётся в падучей.

– Атака не подготовлена. Направление неизвестно. Ближайшей задачи не поставлено. Взаимодействие не отработано. Полки дивизии имеют приказ на удержание позиций, а не на атаку и преследование противника, – холодно и ровно, словно на занятии в Николаевской академии Генштаба, отчеканила Ирина Ивановна.

– Вот это и есть измена, что «не поставлено» и «не отработано»! – не сдавался Штокштейн. – Мы бы их погнали!..

– Ровно до их пулемётов. И положили бы там всю дивизию.

Над полем боя взлетели одна за другой две белые ракеты. А над отходящими цепями добровольцев так же внезапно поднялся белый флаг.

– Это что ещё такое? – у Штокштейна была уже явно готова очередная тирада, но тема сменилась.

– Предложение перемирия, что ж ещё. Вынести раненых, оказать им помощь. Такое повсеместно практиковалось с японцами.

– Что за изменнические разговоры? – вновь вскинулся Штокштейн. – Хотят контры золотопогонные своих раненых выручать – пусть подходят с поднятыми руками, бросают оружие и сдаются в плен!

– Там и наши раненые, – напомнила Ирина Ивановна.

– Если б мы атаковали и пошли до конца, то уже помогали бы нашим! Это по вашей вине, начштаба Шульц, всё и случилось!

– А ну, хватит! – зарычал Жадов. – Ротный, помашите этим… кадетам. Пусть не стреляют, мы тоже не будем, раненых надо вынести. Раненных по твоей милости, Шток! Приказа на наступление я не давал! А ты людей грудью на пули повёл!

– Я сам грудью на пули пошёл! – зашёлся Штокштейн. – Пока вы тут в блиндаже отсиживались!

Однако в ответ на размахивание белой тряпицей стрельба со стороны добровольцев и впрямь прекратилась.

– Встали, – Жадов выпрямился во весь рост.

– Тащ начдив!..

– Не «тащ начдив», а за мной! Наших будем собирать!..

Добровольцы и красные бойцы сошлись посреди смертного поля. Винтовки закинуты за спины, в ход пошли носилки. Совсем юный офицерик с красно-чёрными погонами, где красовалась единственная звёздочка, чуть поколебавшись, протянул пакет бинтов немолодому уже красноармейцу, пытавшемуся помочь товарищу с простреленной ногой; чуть левее двое бойцов Жадова, молча и словно бы стесняясь, помогли женщине в косынке с красным крестом положить раненого добровольца на носилки.

И так же молча разошлись.

…До самого вечера атак на позиции 15-й стрелковой не последовало. Гремело и справа, и слева, и казалось, всё будет хорошо. Отправленный батальон так и остался у Нечипоренко, хотя наступление белых стихло и там.

– Кажись, выстояли, – зевнул Жадов.

В блиндаже горела одна-единственная свеча, скупо освещая старую, имперскую ещё топографическую карту.

– Выстояли, – кивнула Ирина Ивановна.

– Так это, значит, и был главный удар?

Товарищ Шульц молчала, красными и синими карандашами чертя на карте какие-то значки и измеряя расстояния курвиметром.

– Нет, товарищ начдив. Не главный. Главного вообще, похоже, не было. Или же поисточились беляки, потери свои им восполнить уже некем, офицеры, какие хотели и могли, давно уже у них, а остальные – либо у нас, либо, как и большинство обывателей, просто ждут, чья возьмёт.

– Мудрено говоришь, товарищ начштаба… –   Жадов очень устал. И сейчас ему очень хотелось поверить, что самое страшное позади, что наступление врага отбито и можно будет «сидеть в окопах», и это, право же, куда лучше, чем подниматься в атаку, ожидая, что тебя вот-вот срежет пулемётная очередь в живот. – То главный удар, то не главный… то заслон, то не заслон… А вообще выпить бы сейчас наливочки стопочку да пельменями настоящими закусить, в Питере, помню, было одно заведение, ходил всегда…

Ирина Ивановна рассеянно кивнула, продолжая чертить и вымерять.

– Погоди, Миша, о пельменях мечтать. Мы с Нечипоренко удержались, а что у других соседей?..

– Отправь вестового… Где Яша, где наш комиссар? Пусть идёт политработу проводить. Что, дескать, героически отразили натиск противника, скоро и назад погоним…

Ирина Ивановна только качала головой. И вдруг хлопнула себя по лбу:

– Ах я, дура набитая!..

Жадов аж подскочил:

– Что такое?..

– То-то я голову ломала, где Улагай с Келлером, где конница белых?.. Ни у нас, ни у Нечипоренко не появилась, как и дроздовцы с марковцами и корнилов- цами.

– И что же?

– Значит, всё ещё хитрее. Обходят они нас, Миша. Не стали прорываться самой короткой дорогой, не стали соседей наших опрокидывать, чтобы нам в тыл зайти. Обошли небось левый наш фланг, через Дон переправились всей массой и пошли прямиком к Вёшенской. Объединятся с мятежниками, да и ударят прямиком на Харьков, на Тамбов, на Воронеж… а захотят – и к Царицыну пойдут, и к Астрахани, яицких казаков поднимать. Для того-то и висели на нас на всех!..

– И что теперь? – сон с Жадова как рукой сняло.

– Пошли нарочных. Пусть соседи будут готовы к отходу.

– К отходу?!

– Предлагаешь героически погибнуть в окружении, Миша?

– Так тогда беляки ни до Харькова не дойдут, ни до Тамбова! Мы их тут на себя притянем!

– Эх, Миша, Миша! Да не станет из белых никто на тебя окружённого в штыки ходить. Оставят заслоны, и вся недолга. И будем барахтаться.

– Всё равно, – упрямо набычился Жадов. – Всё время бегать – до самого Питера добежим, а толку?.. Нет, сражаться надо здесь и сейчас. Никаких отступлений, товарищ начштаба!

– Есть, никаких отступлений, товарищ начдив, – мрачно сказала Ирина Ивановна. – Разрешите тогда начать готовиться к занятию круговой обороны?

– Разрешаю. И предупреди всех соседей. И Яшка, где Яшка, я ж его вызывал?!

– Изъявили намерение, но так и не отдали приказа, – фыркнула Ирина Ивановна.

– Отдаю! Вызывай его сюда, где он вообще шарится?!

…Глухой ночью до штаба 15-й стрелковой дивизии добрался смертельно уставший всадник, раненый, с рукой на перевязи.

– Эй, вставайте, кто ещё остался… –   пробормотала Ирина Ивановна.

– Ты о чём, товарищ начштаба? – Жадов оторвал сонную голову от подушки.

Ирина Ивановна, похоже, так и сидела у стола в штабном блиндаже.

– Книга одна. Неважно. Вставай, товарищ начдив. Сейчас узнаем, права я была или нет…

Она оказалась права.

Собрав все конные полки, Добровольческая армия форсировала Дон вдали от линии фронта, кавалерия сплошным потоком устремилась на северо-запад.

– Штаб фронта приказывает нам немедленно отходить.

– Дай сюда!

Жадов почти вырвал бумагу, отмеченную понизу кровью гонца.

– Что?.. «Согласны с вашим предложением… приказываем немедленно начать отвод дивизии на рубеж… сохраняя материальную часть и продовольственные припасы…» Какое ещё «наше предложение»?!

– Наше предложение – отвести войска в случае угрозы окружения. Я его отправила заранее. На всякий случай. Потому что знала, Миша: ты-то решишь стоять насмерть и не отступать ни на шаг.

– Ах ты ж!..

– Ну, можешь меня изругать, даже матом. – Ирина Ивановна пожала плечами. – Вот только бойцы наши едва ли захотят тут ложиться все, в безвестных степях. Командование фронта знает, что делает, и подкрепления идут. Нельзя белякам дать по частям разбить сперва нас, а потом и эти свежие дивизии.

Жадов тяжело вздохнул.

– Тогда будем отходить. Но только вот что, товарищ Шульц… ещё раз такое устрошь – сразу просись в тот же штаб фронта. Я тут командую, а не ты!

– А я тут для того, чтобы ты, дорогой начдив, не угробил бы разом всю свою дивизию! – не поддалась товарищ Шульц. – Ни военспецов у тебя, Миша, ни военного образования; сердце горячее, руки чистые, совесть больная – всё верно; только, чтобы полками командовать, ещё кое-что нужно. Почему беляки теснят нас?.. Вот то-то же. А где в частях военспецы толковые…

– Ладно! – зло прервал её Жадов. – Пошли, отдадим все приказы. Опять людям ночь не спать…

Спать и в самом деле не пришлось. Однако не только из-за отступления: добровольцы, словно что-то учуяв, принялись кидаться осветительными ракетами, вновь загремела артиллерия – верно, били по пристрелянным за день ориентирам.

– Не дадут так просто оторваться…

– Заслон надо оставить, – озабоченно сказал Яша Апфельберг, как всегда, вывернувшийся словно из ниоткуда. – Если всё обойдётся, так уйдут тихо.

– А если нет?

– А если нет, товарищ начальник штаба, то падут смертью храбрых во имя победы мировой пролетарской революции.

На пути у них появился Штокштейн, вынырнув из ближайшего блиндажа.

– Опять ты! – вырвалось у Жадова.

– Мы получили приказ отступать. Товарищ начдив, прошу поручить мне командование отрядом прикрытия. Не дадим контре сесть нам на загривок! В отряд буду брать только сознательных добровольцев.

Жадов вздохнул.

– Наконец-то. А то всё шпионы да шпионы… Благословляю, Эммануил Иоганнович. Выкликай тех, кто сам с тобой остаться захочет.

Уже под утро колонны 15-й стрелковой потянулись на север. Штокштейн оставался; с ним полсотни бойцов, большей частью из харьковских рабочих полков. Вестовых больше не появлялось, и Жадов торопил своих – пока солнце не встало, надо было попытаться уйти в отрыв от белых.

Долгое время всё оставалось более-менее тихо, а потом вдруг резко полыхнула частая артиллерийская пальба.

Ирина Ивановна перекрестилась.

– Идём на прорыв. – Две Мишени поднял бинокль, оглядывая побитые пушечной пальбой позиции красных. – Нельзя больше ждать.

Кубанские добровольцы вчера не смогли здесь продвинуться, да, похоже, не слишком-то и пытались, несмотря на прямой приказ начальника армейского корпуса. Отряд александровцев подоспел только к утру, последний резерв добровольцев на этом участке, – всё остальное оказалось втянуто в бой, и без особого успеха.