Александровские Кадеты. Смута. Том 2
– Что, прямо в лоб? – удивился Фёдор Солонов.
Когда Две Мишени оставался наедине с ним и Петей Ниткиным, многие формальности отбрасывались.
Аристов поморщился.
– Кубанцы уже ходили. Не дошли.
– А мы?
– А мы в обход. Что-то у красных на позициях тихо совсем.
Фёдор кивнул. «Тихо совсем» означало, что нет «передвижения личного состава», «в том числе неорганизованного». Добровольцы умели часами замирать в окопе или у амбразуры, не бродили в полный рост, не смолили цигарки и так далее. Красных же отучить от этого не удавалось даже шрапнелью.
– Кубанцы их отвлекут, а мы во-он той балочкой. Посмотрим, насколько бдительно у красных боевое охранение…
…Шли всё тем же верным составом. Сам Две Мишени, Фёдор, Севка Воротников (куда ж без него) – в головах, остальные александровцы чуть поодаль.
Здесь, в глубокой ложбине, снег ещё и не думал таять, хотя под его слоем уже весело булькал беззаботный ручей.
Как ни странно, охранения в балке не оказалось вовсе. Александровцы без помех выбрались к траншеям красных – и там их встретила, как говорится, звенящая пустота.
Первого красноармейца Федя Солонов заметил, когда они прошли, наверное, саженей полста по траншеям. Позиции противником оставлены, это уже становилось ясно; а охранение, как оказалось, совершенно не представляло себе свои обязанности.
…Красного бойца Фёдор поразил снайперским выстрелом и постарался как можно скорее забыть о ещё одной оборвавшейся жизни. Александровцы атаковали как умели – мелкими группами, прикрывая друг друга, не жалея ни патронов, ни гранат.
Красных оказалось совсем мало, отстреливались они ожесточённо, но александровцы даже не пытались атаковать «в полный рост» и «не кланяясь пулям». Парами и тройками быстро охватывали сопротивлявшихся, ползком подбирались к мёртвым зонам у амбразур и бойниц, не жалея, забрасывали внутрь взрывчатку, самодельные заряды с короткими запальными шнурами. Пулемёты красных замолкали один за другим, но никто из противников даже не пытался сдаться, отстреливаясь с редкостным ожесточением.
Они сбились в кучу, засев в нескольких хуторских постройках, что по самому центру позиции. Тонкая цепь александровцев охватила их со всех сторон, и Две Мишени уже совсем было собрался предложить красным сдаться, как все уцелевшие защитники позиции разом кинулись наружу: прыгали из окон, выскакивали из дверей, иные даже с крыш. Их «ура!» сотрясло воздух – родное, русское «ура», – и даже у Фёдора Солонова рука дрогнула, он промахнулся; несколько очередей скосили полдюжины атакующих, ещё двоих застрелил из «маузера» Две Мишени, но остальные всё-таки достигли редкой цепи бывших кадет, бросили себя на их выстрелы в упор, наставив штыки и забыв даже думать о собственных жизнях.
Фёдор стрелял как заведённый. Выстрел – бросок в сторону – прицел – выстрел – ещё бросок. Он не видел, как Две Мишени в упор разрядил «маузер», схватился за шашку, отбил штыковой выпад, крутнулся, рубанул сам; не видел, как Севка Воротников вышиб винтовку из рук немолодого красноармейца, свалил того подсечкой, замахнулся штыком, чтобы добить; заметил лишь, как Петя Ниткин очень даже неплохо отбивается от наседающего на него бойца, – и тут Фёдор сбил того точным выстрелом в голову.
Среди красных Фёдор не сразу заметил их командира – с большой комиссарской звездой на рукаве. Тот пальнул на бегу в александровца, попал, но раненый кадет сумел зацепить попытавшегося перепрыгнуть через него комиссара. Тот тяжело грохнулся оземь, в следующий миг на него уже навалился Бобровский и другие.
И всё почти сразу и кончилось. Стоило рухнуть комиссару, как остальные красноармейцы дружно подняли руки, точно у них – только что сражавшихся насмерть – выдернули незримый стержень.
Две Мишени тоже отдал команду.
Военного с комиссарской звездой подняли на ноги, наскоро охлопали по карманам, разряженный «маузер» передали Аристову. Красноармейцы стояли смирно, но и спокойно – наверное, потому что и сами александровцы оставались хладнокровны и молчаливы, только спешили оказать помощь раненым.
– Кто такие, какой части? – громко спросил Две Мишени, обращаясь к пленным.
– 15-я стрелковая дивизия, – ответил кто-то.
– Молодцы, – похвалил Две Мишени. – Не молчим, не запираемся. Оно и верно – какой вам ущерб от того, что мы номер вашей дивизии знаем? Никакого. Для вас война кончилась. Мы пленных не убиваем…
– Ещё как убиваете! – вскинулся вдруг человек с комиссарской звездой. – Сколько наших казаки ваши порубили?! Никого не щадили, раненых добивали, на кол сажали!..
– Не надо было у казака хлеб отбирать и оружие, – холодно парировал Две Мишени. – Но мы не казаки в любом случае. Я офицер русской Добровольческой армии и в таковом качестве гарантирую вам, сложившие оружие рядовые бойцы, что вы будете распущены по домам. Те же из вас, кто проживает за линией фронта, смогут после проверки работать – и получать жалованье – в губерниях, где сохраняются законная власть, порядок и привычный строй жизни. Да и деньги размениваются на золото, слышали об этом?
Пленные зашевелились.
– Вы тут остались, я так понимаю, прикрывать отход?
Многочисленные кивки.
– Отдаю должное вашей храбрости. Но сейчас всё, бой закончен, давайте позаботимся о раненых. И наших, и ваших. Многих можно будет спасти.
– А с ним что? – вдруг подал голос один из пленных.
– А кто это? – прищурился Две Мишени.
Пленный стушевался.
– Дык, ваше благородие, коль уж ваша взяла и ты говоришь, что нас по домам отпустят иль работу какую дадут, так, может, и его тоже? Не будешь грех на душу брать, безоружного расстреливать? Что ваши с такими, как он, делают, мы наслышаны…
– «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской», – вдруг процитировал Святое Писание Аристов. – От Матфея святое благовествование, глава 18, стих 6. Помните ли? Вот такие, как он, вас и соблазняли.
– Чепуха, – презрительно бросил человек с комиссарской звездой. – Народ вышел биться за свободу, чтобы вас, сволочей, высокоблагородий всяческих, метлой поганой с земли нашей вымести! Не тиранили б народа, не держали б в цепях – никто б не «соблазнил» никого! А теперь давай, расстреливай меня, давай! Мы свой долг выполнили. Дивизия наша далеко уже ушла, не догоните!
– Расстреливать вас, военнопленный, я не собираюсь, – холодно сообщил Аристов. – При других обстоятельствах и если бы я стал свидетелем ваших преступлений – возможно, и расстрелял бы, не скрою. Но я их не видел. Поэтому судьбу вашу решит суд. Если кто-то другой предавал смерти вам подобных – Бог им судья. А я – им уподобляться не стану. Увести!
– Ну вот, товарищ дорогой, Ирина Ивановна… отзывают нас с тобой в Харьков, штаб Южфронта теперь там. – Жадов держал в руках телеграмму. – Дивизию приказано сдать Нечипоренко. У него тяжёлые потери, много разбежавшихся… переформировывают всё. А нас с нашим питерским полком – в Харьков.
– В Харьков – значит, в Харьков, Миша. Борьба не окончена. Даже тот успех охвата дал белым не слишком многое…
– Ничего себе «не слишком»! Как ты и говорила, на Харьков пошли, на Борисоглебск… Да и на Царицын, говорят, попёрли!
– И совершили тяжёлую ошибку, – ровно сказала Ирина Ивановна. – В военной науке это называется «наступление по расходящимся направлениям», и прибегать к нему можно только в случае очень существенного перевеса над отходящим неприятелем, когда фактически ведётся его преследование.
– А у нас разве не так?
– Конечно, не так. Южфронт не разбит. Мы загибаем фланг, не даём выйти нам в тыл. К Воронежу и Тамбову перебрасываются подкрепления, переформированные полки, с военспецами, хорошо вооружённые, там бывалые солдаты. Можно было окружить нашу 15-ю дивизию, но нельзя окружить весь Южфронт. У белых просто нет столько пехоты. А Царицын… Пусть себе берут. Не там будет решаться судьба революции, а здесь – под Харьковом, Курском, Воронежем… Но это не сейчас, а пока нам в штаб фронта надо. Опять небось товарищ Сиверс захочет из нас «пожарную команду» сделать…
Штаб Южфронта размещался теперь там же, где и Харьковский военный округ. Товарищ Сиверс неподчинения не терпел и, как шептались в коридорах, бывший начальник округа Павел Егоров был уже отправлен на передовую с новосформированной дивизией.
Вокзал был весь забит эшелонами с севера. Из Москвы, из Петербурга, с Оки и Волги – отовсюду тянулись свежие полки. На платформах – бесчисленные артиллерийские орудия, пирамиды снарядных ящиков. В теплушках – люди и кони.
– Вот видишь, Миша. Этакая силища!.. А ты говорил – остаться в окружении и погибать. Нет, революции ты живой нужен. Все краскомы с боевым опытом ныне на вес золота. Потому что армия только формируется.
– Ну да, – почесал затылок Жадов. – Пехтуры-то много, вижу сам. Да только права ты, дорогой мой начштаба, – без опыта сгинут в первом же бою.
– Вот и поехали тогда. Товарищ Сиверс ждать не любит.
Товарищ Сиверс встретил их в кабинете. Сизый табачный дым плавал сплошной завесой, Ирина Ивановна даже закашлялась.
– Прощения прошу, товарищ Шульц. Садитесь, товарищи, Михаил, Ирина. Докладывайте.
– О чём же, товарищ комфронта?
– О вашем опыте, конечно же. Ваша дивизия остановила наступление противника. Не отошла ни на шаг до получения приказа. А так-то и Нечипоренко с 12-й, и Уборевич с 14-й – все назад подались. Хотя, судя по всему, атаковали их ничуть не сильнее, чем вас.
– Ничего особенного, товарищ Сиверс. Отрыли окопы с траншеями, рук не жалеючи, блиндажей накопали да бревнами перекрыли, разобрав на это все возможные постройки. Поэтому и шрапнель нам особого ущерба не нанесла. Пулемёты расположили опять же… по науке. Косоприцельный огонь называется. Ну и комиссар товарищ Апфельберг старался… поддерживал у бойцов революционный дух… не допускал колебаний…
Жадов аж взмок – не слишком-то привык «докладывать высокому начальству», даже революционному.
– Н-да, – проговорил Сиверс. – Вы правы, товарищ начдив, – простые всё меры, несложные. Вполне доступные любому краскому. Николаевских академий для этого оканчивать не нужно. Но почему-то для очень многих товарищей наших недоступные. Бойцы, видите ли, «не желают окапываться»! В одной из дивизий потребовали прислать «на окопы», видите ли, «представителей эксплуататорских классов»! Буржуев, одним словом…
– А что же, предложение хорошее, – оживился Жадов. – Пусть ударным трудом искупают свою вину перед рабочим классом да беднейшим крестьянством.
Сиверс как-то странно поглядел на начдива.
– Товарищ Жадов… вы поймите, слова правильные – они для митингов хороши. А мы с вами не на трибуне. Ну где я вам столько «буржуев» наберу, да ещё и волшебным образом на передовую отправлю, чтобы появились они там вовремя, пока беляк в наступление не пошёл? И буржуи эти должны быть здоровые, сильные, траншеи рыть – не чаи гонять. А того же эксплуататора… хоть ты его расстреляй, а если сил у него нет, так он ничего и не нароет. Вот казачков бы погнать, нагаечников – это да. Да только неудача у нас с ними вышла, что правда, то правда… Одним словом, – он резко выпрямился, упёрся ладонями в стол, – вы со своим полком остаётесь при штабе фронта. Вы, товарищ Шульц, назначаетесь заместителем начальника оперативного отдела. Товарищ Жадов о заслугах ваших умолчал, а вы, по скромности классовой, его не поправили!..
Товарищ Жадов немедля покраснел и принялся путано оправдываться. Ирина Ивановна улыбнулась, коснулась легонько его локтя.
– Мои заслуги тут невелики, товарищ командующий фронтом. Но исполнять обязанности готова. А кто же у нас начальник оного отдела?
Сиверс слегка поморщился:
– К сожалению, не военспец. Доверенное лицо товарища Троцкого. Но вы не беспокойтесь, товарищ Шульц, он тут в штабе совсем не оперативными делами занимается. Чем – лучше не спрашивать. Я вот не спрашиваю и вам не советую. Делайте свою работу. Чем должен заниматься оперативный отдел штаба фронта, вам, я полагаю, объяснять не нужно?
Ирина Ивановна кивнула:
– В первую очередь – сбор и представление командованию самых полных данных о положении и состоянии войск, как наших, так и противника. Выработка оперативных решений при…
Сиверс поднял руку:
– Достаточно, достаточно. Разбираетесь, это ясно. Немедля беритесь за дело, а то у нас, увы, тут полный революционный хаос.
– У кого прикажете принять дела?
– Не у кого их там принимать. – Сиверс схватил со стола бланк, обмакнул перо, что-то быстро написал, приложил печать. – Вот мой приказ причисленным к отделу выполнять все ваши указания…
– Простите, товарищ командующий, – «причисленным к отделу»?
– Нынешний начальник так и не сформировал положенный штат. Люди там по большей части мной туда направленные. Храбрые и боевые командиры, но в штабной работе не слишком разбираются. Берите дело в свои руки. А вы, товарищ Жадов, со своим полком – разворачивайтесь в бригаду. Если надо – поезжайте в Питер, собирайте верных людей, преданных идеалам революции. У вас остались там… те, на кого можно положиться?
Жадов и Ирина Ивановна переглянулись.
– Борьба за Харьков, за Белгород и Курск будет очень упорной, – Сиверс понизил голос. – Немалая часть наших войск, увы, готова порой поддаться панике. Старые полки, полки царской армии, сменившие номера, названия и знамена, хоть и укомплектованы опытными солдатами, особенно старослужащими – иные фельдфебели с японской служили! – часто думают о том, чтобы по домам разойтись. Пролетарские части – когда под началом хороших командиров, чудеса творят, а бывает, что… – он махнул рукой. – Бывает, что на царские посулы поддаются! Дескать, на югах и работа есть, и деньги, и свободная торговля, и всего в изобилии. В общем, без пожарной команды особого назначения всё равно не обойтись. Побывали вы ею один раз, видать, и вдругорядь придётся. Нет, хлеб вывозить не надо. Там товарищ Бешанов постарался…
– «Товарищ» Бешанов, – холодная ненависть в голосе Ирины Ивановны была более чем заметна, – послужил одной из главных причин казачьего восстания и обвала левого фланга Южфронта. Его бессмысленная и дикая жестокость…
Сиверс остановил её.
– Знаю, товарищ Ирина Ивановна. Всё знаю. Не только вы сигнализировали о нарушениях революционной законности. Не могу сказать, что сочувствую этим нагаечникам, – заслужили они своё, гнев трудового народа трудно унять! – но товарищ Ленин нас учит, что пролетариат не мстит, а карает. Товарищ Бешанов несколько переусердствовал и… да, не могу не разделить ваше мнение, что обвал нашего левого фланга, прорыв белой конницы, угроза Воронежу, Борисоглебску и другим городам – в известной части его, Бешанова, вина. Но сейчас говорить об этом нет смысла. Наш левый фланг надо привести в порядок. Отступления закончены, врага мы сперва остановим, а затем и погоним обратно! – Он потряс кулаком. – Товарищ Жадов, а вы как можно скорее приступайте к пополнению своего полка. Мне очень нужны будут верные части.
– Вам, лично вам, товарищ комфронта?
– Помилуйте, товарищ Шульц, о чём вы?! Части, до конца верные идеям революции и не заражённые анархией пополам с партизанщиной, конечно же!
– Вас понял, товарищ Сиверс, – безо всякой радости сказал Жадов. – Я протелеграфирую… тем, кто ещё остался в столице. Хотя, надо сказать, многие были в дружбе с Благомиром Благоевым…
Сиверс разом подобрался.
– А вот этого не надо, товарищ Жадов. Уклоняющихся от генеральной линии партии нам не требуется. И вообще лучше бы вам отправиться туда самому. Полк передайте заместителю.
– У нас найдутся и не уклоняющиеся, – подала голос Ирина Ивановна.
– Считаю, что оставлять мой полк сейчас политически не совсем правильно, – заявил комиссар. – Для начала испробуем иные каналы связи.
– Что ж, испробуйте. Три дня сроку вам, товарищ Жадов. Потом должите. А пока приступить к учениям. И… подготовьте соображения по организации обороны Харькова. Не думаю, что до этого дойдёт, но бережёного, как теперь говорят, товарищ Ленин бережёт. Это и вам поручение, товарищ Шульц. Вопросы есть?..
– Есть. Место дислокации моего полка. Постановка на довольствие. Получение огнеприпасов взамен истраченного.
– Это к товарищу Якиру. Он у нас отвечает за такие дела. Совсем молодой, но отчаянный, насилу его с фронта вытянул. Мне умные люди тут, в штабе, тоже нужны. Всё? Больше вопросов нет? Свободны, товарищи.
Александровцы наступали. Шли по прямой дороге от Миллерово на Воронеж. До него, конечно, ещё немереные вёрсты, но с каждым шагом он всё ближе и ближе. Как и Москва, как и Петербург. Красный фронт откатывался, дроздовцы, келлеровцы, улагаевцы, марковцы почти без боёв занимали станицы на Верхнем Дону. По открывшемуся пути на Воронеж, по главному ходу железной дороги Ростов – Новочеркасск – Миллерово – Лиман – Кантемировка – Лиски – Острожка, а там и Воронеж к западу. В прорыв ушли бронепоезда, вся конница белых, все восставшие казаки; в городах и сёлах юга шла сплошная мобилизация, кто-то пробовал бежать, но и у красных на севере, и у гетманцев за Днепром таковых тоже немедля ставили в ряды.
Но кто-то должен был пахать и сеять, и потому даже в казачьих станицах призывали не всех. К тому же показывали дно склады южных военных округов, а заводов, что делали б винтовки с пулемётами, у белых не было. Имелся донбасский уголь, металл, имелся хлеб, но и только.
Большевики же располагали Тульским, Ижевским, Сестрорецким оружейными заводами. У них оставались и главные склады старой армии, нехватки патронов или снарядов красные не испытывали.
А тут ещё и немцы с австрияками. Заняв Киев ещё 1 марта и признав «вольную гетманскую Украину», немцы остановили наступление красных, враждующие стороны разделил Днепр. Левобережье осталось за большевиками.
И после этого Reichsheer-divisionen нависали над флангами и красных, и белых. Ждали, решительно пресекая при этом все попытки белых продвинуться на правый берег; большевики же словно ничего и не замечали.
Тем более что как раз в дни прорыва белых у Миллерово великие державы Европы, страны «сердечного согласия», то есть Антанты, признали красное правительство. Английский премьер, Герберт Генри Асквит, предложил созвать «мирную конференцию»; вместе с французским президентом Пуанкаре они выступили против «германских территориальных захватов», что подразумевало недвусмысленное: «Берлин, пора делиться».
Вильгельмштрассе изобразило истинно прусское хладнокровие и с прусской же надменностью заявило, что оказало содействие «делу обретения свободы народами, угнетавшимися Российской империей», и что нациям, «имеющим столь давние традиции народоправства», не пристало мешать им, немцам, в сем благородном начинании.
В Париже и Лондоне возмутились. И немедля признали большевистское правительство в Петербурге.
– А дальше – дело нехитрое, – разглагольствовал на привале Петя Ниткин, потрясая только что прочитанными газетами. – Торговое соглашение, французские кредиты, английские субсидии – и пожалуйте бриться! Немцы и глазом моргнуть не успеют, как окажутся Советы в той самой Антанте, которую клеймили!
– И что потом? – как бы небрежно осведомился Лев Бобровский.
– А потом, друзья мои, будет всеевропейская война. За российское наследство. Были войны за наследства испанское, австрийское, французское, польское, даже за португальское и баварское!.. Ну, а теперь будет за русское.
– Будет? Чего это ты, Нитка, несёшь? – насупился простодушный Воротников.
– Будет, если мы это допустим, – парировал Петя. – Если мы не победим – разорвут Россию на куски. На мелкие. Поляки уже отложились, финны вроде как тоже, даже в Киеве немцы стоят! А потому нечего и удивляться, что никто нам не помогает. Такой шанс они не упустят.
Помолчали.
Федя Солонов гнал прочь чёрные мысли. Чёрные, потому что тамошние добровольцы тоже имели большие успехи, дошли до Орла, но кончили всё равно Новороссийской катастрофой. А ведь тогда на красных и впрямь напирали со всех сторон, хоть и несогласованно. Теперь же под рукой Государя лишь юг Новороссии, часть Тавриды, Крым, Кубань, донские области, Донбасс – да и всё. На Северном Кавказе неспокойно, из Астрахани и Царицына к горцам засылаются делегации, подбивают ударить на кубанские станицы, откуда, дескать «всех казаков на войну забрали, лёгкая пожива».
В Киеве – немцы и «гетман»; поляки заняли Брест, Гродно, Белосток, двигались на Барановичи. Германские войска основательно устроились за зиму в прибалтийских губерниях, где как-то тихой сапой отменили все революции, хотя формально они располагались лишь в портах Ревеля, Риги, Либавы. А на остальной территории, от Архангельска до Владивостока, – большевики. И полки старой армии, перешедшие на их сторону, и офицеры – кадровые, присягавшие государю! – записавшиеся на службу к новой власти; и даже Ирина Ивановна Шульц…
Тут Феде становилось совсем плохо. Об Ирине Ивановне они молча условились не вспоминать.
…Впервые весть о том, что их бывшая учительница теперь с красными, принёс Леонид Воронов. Они со Степаном Васильчиковым сумели в конце концов пробраться на юг и отыскать александровцев. Правда, сами они – «павлоны» – остались со своими. Но о том, как Ирина Ивановна сделалась «товарищем Шульц», они рассказали.
Александровцы выслушали это безрадостно. Кто-то вздохнул, кто-то махнул рукой. Но в конце концов, им надо было воевать и побеждать, малым числом опрокидывать куда более сильные отряды красных; неполной ротой наступать на батальон, а уж если удавалось собрать хотя бы две полные роты – то тут уже шли на целый полк.
Не только Ирина Ивановна Шульц оказалась «на той стороне». Капитан Шубников оставил корпус в самом начале «заварухи»; потом исчез и полковник Ямпольский. Сейчас же он, говорят, командовал дивизией у красных где-то на центральном участке фронта.
В общем, об Ирине Ивановне поговорили – и перестали. Две Мишени молчал как рыба, а вот Петя Ниткин с Фёдором Солоновым впали сперва в чёрную тоску.
Не могла Ирина Ивановна изменить. Не могла сама пойти к красным. После всего, что с ними было, после города Ленинграда, после появления Юльки Маслаковой с Игорем Онуфриевым, после того, что выпало на них в другом потоке, – что должно было случиться с Ириной Ивановной, чтобы она нацепила бы на грудь красный бант?
Ответа не было, и взяться ему было неоткуда. А вчерашние кадеты, ныне же – господа прапорщики, привыкли за месяцы войны думать совсем об иных вещах: где раздобыть амуницию и огнеприпасы, чем заменить вышедшее из строя, повреждённое, разбитое; где перехватить хотя бы кусок хлеба, пока не успевает подвоз. Что, в конце концов, с родными и близкими, не успевшими выбраться из Москвы или Петербурга?
А Ирина Ивановна… что ж, она останется в прошлом.
Добровольческая армия, частично прорвав фронт красных, частично обойдя его левый фланг и соединившись с восставшими казаками Дона, повернула несколько дивизий на запад, к Харькову. Но ударные части шли прямо на север, шли среди расцветавшей весны, слизывавшей последние плети снега, вытянувшиеся по оврагам и тёмным местам, словно уставший Змей Горыныч вывалил бесчисленные свои языки.
Сперва, бывало, целые дни проходили в сплошных маршах, когда александровцам вообще никто не препятствовал. Однако чем дальше на север, тем гуще становились дивизии красных, и там, где Дон резко поворачивает на запад, на участке Лиски – Таловая и дальше по левому берегу Хопра до Урюпинской, свежие резервы красных создали устойчивую оборону.
Лиски были крупной узловой станцией, но путь к ней преграждала река. Генерал Келлер, приняв командование сводным ударным «отрядом», попытался перенести острие главного удара восточнее, по левому берегу Днепра, избегая лобового штурма Лисок. И вновь – красные укрепились вдоль правого берега речки Икорец, опираясь на многочисленные тамошние деревни, зарылись в землю по всем правилам фортификационной науки, и брать их лобовым ударом означало положить здесь все лучшие части Добровольческой армии.
– Плохо дело, Федь.
– Да сам вижу.
Петя Ниткин и Фёдор Солонов сидели на ступенях трактира в заречной части селения Икорец; напротив них, за одноимённой речкой, засели красные. Коннице генерала Келлера удалось ворваться на восточные окраины села, занять полустанок Песковатка, но на большее их уже не хватило. Потрёпанные эскадроны оттягивались в тыл, уступая место пехоте, но Две Мишени только присвистнул, глядя в бинокль на фортификации красных.
Правый берег Икорца выше левого, там поднимаются холмы, а само село, что ближе к реке и ниже, превращено в настоящую крепость: тянутся линии траншей, насыпаны брустверы, на колокольне Богоявленской церкви – наверняка! – наблюдательный пост. Мосты взорваны, кроме одного, железнодорожного. Долина заболочена, да и речка, хоть и неширокая, являла собой изрядную преграду.