Утопия о бессмертии. Книга вторая. Семья

– Хочу, но не вижу причин, чтобы Стефан хотел заниматься со мной. Ты же слышал, вчера он сказал, что конь вернулся в форму.

– Я найму его и всё. Не хотелось бы прерывать занятия, к тому же, на мой взгляд, ты делаешь успехи.

Условием продолжения занятий Стефан поставил моё беспрекословное подчинение. Я с лёгкостью согласилась, и очень скоро мой инструктор и сам увлёкся нашими тренировками. Между нами появилось некое подобие дружбы, хоть я и думаю, что гнев на милость Стефан сменил под влиянием всё возрастающей привязанности Пепла ко мне.

Стефан учил меня правильной посадке в седле при разных видах аллюра, учил тому самому слиянию с лошадью и учил тем более хорошо, что прекрасно знал анатомию и лошади, и человека. Он учил меня падать с коня, соскакивать и запрыгивать на полном ходу. Всё это было интересно и, наверное, важно, но у меня появилось желание научиться танцевать на лошади, а то единственное условие, что поставил Стефан до начала занятий, а именно моё абсолютное подчинение, полностью лишало меня права на инициативу. И договориться со Стефаном не было никакой возможности – всё, что я придумывала и хотела попробовать в действии, всё вызывало сопротивление.

И вот однажды, стоя на спине Пепла, я сосредоточилась, приподняла перед собой одну ногу и, балансируя на другой, старалась найти устойчивое, синхронизированное с движением коня положение тела и… не удержала равновесия. Падала я на внутреннюю сторону манежа, и Стефан успел поймать меня. Сердито шаря по моему лицу глазами, он долго не выпускал меня из рук. Уж не знаю, какие слова он наговорил мне мысленно, но думаю, это хорошо, что он не воспроизвёл их вслух.

– Отпусти, – вначале спокойно, а потом, рассердившись, потребовала я: – Отпусти!

Беспомощно барахтаясь в воздухе, я хотела упереться в его грудь рукой, чтобы обрести хоть какую-то точку опоры, но он только дальше вытянул от себя свои руки.

– Отпусти меня! – уже исступлённо заорала я.

Спас меня Пепел, соскучившись длинной паузой, он потянулся ко мне мордой, я ухватилась за его шею, вывернулась из рук Стефана и обрела наконец под ногами почву. Не проронив ни слова, Стефан взял под уздцы коня и повёл на конюшню, а я присела на скамью на краю манежа и стала его ждать в надежде объясниться. Из конюшни Стефан прошёл прямо в дом, не взглянув на меня и, как прежде, не проронив ни слова. Вечером за ужином, обращаясь исключительно к Серёже, он объявил о прекращении занятий.

– Ты… ты не учишь меня тому, чему я хочу научиться! – вспыхнув от обиды, запротестовала я. – Ты меня учишь цирковым трюкам, а я хочу танцевать! Я тебе несколько раз задавала вопрос, как поставить ступню, чтобы положение тела было устойчивым, но ты игнорировал мои вопросы! И потом… зачем ты ловил меня, если ты научил меня падать? – я вскочила на ноги и вовсе уж неприлично громко заявила: – Я всё равно найду это положение! С тобой или без тебя! И танцевать на лошади буду! – бухнувшись обратно на стул, я уставилась в собственную тарелку, но, ощутив почти осязаемую тишину за столом, вновь вскочила на ноги и извинилась: – Прошу прощения, Андрэ! Прошу меня извинить! – сделала я общий поклон, вылетела из-за стола и быстрым шагом (да не шагом – бегом!) понеслась в спальню. По щекам почём зря полились слёзы.

Серёжа настиг меня уже на пороге спальни.

– Ну что ты, Маленькая? Не из-за чего! Посмотри на меня… ну! – бормотал он, прижимая меня к себе. – Ну что ты? Научишься ты танцевать! Ах моя Девочка!

– Не знаю, Серёжа, сама не понимаю своих слёз. Стыдно плакать, а плачется.

Он потянул меня на кушетку, усадил к себе на колени и, нашёптывая ласковые слова, вскоре успокоил.

Наутро Стефан как ни в чём не бывало встретил нас у конюшни, кони были заседланы. Угостив коней яблоками, мы с Серёжей отправились на прогулку. Теперь, после уроков со Стефаном, Серёжа позволял скачку. Пепел распластывался в галопе и просто летел, но Серёжа на своём жеребце всё равно нас обошёл. Прямо из седла я наградила его поцелуем за победу, и мы неспеша повернули назад. Выглянувшее было с утра солнышко, радостное и приветливое, словно спохватившись, что время ясных дней ещё не пришло, вновь спряталось за тучи, подул холодный ветер, возвращая Париж и нас в свинцовую унылость февраля. Мы вновь пришпорили коней и вернулись домой уже под дождём.

Во время завтрака я решила принести Стефану извинения, и, когда он сложил приборы, я поднялась и подошла к нему.

– Стефан, я прошу прощения за своё поведение во время занятий и вчера за столом. Я хочу поблагодарить тебя за обучение. Ты замечательный инструктор, Стефан, – я обеими руками взяла лежавшую на столе его руку и пожала, – Серёжа сказал, что я очень хорошо держусь в седле. Спасибо, Стефан.

Он улыбнулся и указал на бумажный пакет, стоявший на свободном стуле рядом с ним.

– Подарок тебе. Ночью закончил.

В полном недоумении я обошла его и, заглянув в пакет, вытащила оттуда мягкие сапожки чёрной кожи на замшевой подошве. Я растерялась. Это были сапожки для работы на крупе лошади.

– Ты и дальше будешь со мной заниматься? – неуверенно спросила я.

– Примерь, – сказал он вместо ответа. Его чёрные, обыкновенно печальные глаза, близко-близко улыбались мне.

– Так ты будешь со мной заниматься? – вновь спросила я. – Будешь?

Он кивнул, и я рассмеялась.

– О, Стефан, благодарю! – растроганная подарком и довольная примирением, я поцеловала его и сделала ещё одно открытие – густо поросшая смоляным волосом щека Стефана не была колкой, она была пружиняще-шелковистой.

Проворно скинув туфли, я примерила сапожки. Они были впору. Я чуть потанцевала, демонстрируя их Серёже, графу и, конечно же, Стефану.

С того дня наши отношения переменились – они стали открытыми, какими бывают отношения между друзьями, что вовсе не означало, что отношения стали гладкими – мы часто спорили и даже ругались. Большинство моих идей Стефан считал невозможными, а я стояла на своём. Потеряв терпение, он прибегал к помощи Серёжи:

– Скажи ей, что это опасно! Лошадь – не танцпол!

Серёжа искал и находил самый безопасный алгоритм движения, а во время первой тренировки спорного элемента старался присутствовать сам, но Стефан всё равно исходил недовольством.

– Ты всегда ей всё позволяешь! Позволяешь даже то, что опасно! О-пас-но! – частенько повторял он, адресуясь к Серёже…

– Чему ты смеёшься? – раздался голос Кости.

– Смеюсь? – переспросила я и смутилась.

Мы стояли в сплошном потоке машин метров за сто до светофора, на далёком электронном табло отсчитывались последние секунды: 7, 6, 5 … 1, последовал сигнал разрешения к движению, но поток ещё стоял.

– Вспомнила, как училась верховой езде, – сказала я.

Приподняв бровь, Костя покосился на меня. Все эти стремительные изменения в моей жизни не радовали его. Да оно и понятно, с чего бы ему радоваться, если изменения не имели к нему отношения?

– И как? Научилась? – спросил он.

Поток двинулся, и тут водитель из соседнего ряда внезапно решил перестроиться и, отчаянно жестикулируя выставленной в окно рукой, сунул нос своей старенькой, основательно побитой машинки прямо перед нами. Удачно добившись уступчивости от большого джипа, он, видно, несколько излишне поддал газу своей старушке и догнал бампер машины перед собой. Костя, забыв про меня, завертел головой в поисках выхода из ловушки.

… Колени слушались графа всё лучше, и спустя чуть больше месяца от начала лечения он на своих ногах вышел на первую прогулку. Гулять мы отправились вдвоём – Серёжа накануне улетел в Лондон и должен был вернуться только назавтра к вечеру.

– Лидия, у меня к вам серьёзное предложение, – объявил граф, как только мы отошли от дома. – Я предлагаю обсудить его.

Он начал с истории своей жизни.

– Вам уже известно, что я одинок. Моя жена умерла около десяти лет назад, я любил её и был счастлив в браке. Она умерла вслед за нашим сыном… тихо угасла от тоски. Мой сын не оставил потомства. Подруга, которую он упорно называл своей женой – женщина весьма далёкая от нашего круга – считала, что «размножение» человека на земле пора остановить какой угодно ценой, вплоть до принудительной стерилизации двух третей человечества. Бог с ней и с её взглядами на жизнь, её тоже уже нет в живых. Мой сын был сознательным наркоманом, с помощью наркотиков он хотел достичь «просветления». Как вы догадываетесь, и подруга его стремилась к тому же. В их среде смерть приходит легко, достаточно случайно увеличить дозу.

Граф умолк, вероятно, захваченный горестными воспоминаниями, и мы какое-то время шли по дорожкам парка молча. Наконец он очнулся и, похлопав меня по руке, точно призывая к вниманию, вновь заговорил:

– Я полагал, что привык к одиночеству, но встретив вас, понял, что с удовольствием разделил бы с вами жизнь. Скажу больше, я боюсь вас потерять. Я решил, как это сейчас называется, отбить вас у Сергея. Я мечтал, что вы поселитесь здесь, в Париже, в моём особняке, зимой мы будем посещать театры, оперу, концерты, а на лето будем уезжать в пригород Бордо, в Аркашон. У меня приличное состояние, нам бы хватило на роскошную жизнь, даже если бы я перестал заниматься делами и посвятил всё своё время вам. Но отнять вас у Сергея мне не удаётся. Да-да, неблаговидное занятие! – взглянув на меня, добавил он. – В своё оправдание могу сказать, что я всегда был честен в оценке Сергея. Я уважаю его как делового партнёра, весьма талантливого и удачливого стратега бизнеса, но я мало ценю его человеческие качества. Сексуальная распущенность говорит об отсутствии в мужчине ответственности за семью, об отсутствии ответственности за доверившуюся женщину. Одним словом, я не верю в искренность чувств Сергея к вам и уверен, он использует вас как ширму для создания собственной респектабельности.

Я остановилась и сняла руку с предплечья графа.

– Андрэ, я не хочу обсуждать Сергея и мои с ним отношения!

– Простите, Лидия! Я вынужден высказаться о Сергее… я обещаю, я делаю это в последний раз. Прошу вас, выслушайте меня до конца! – он смотрел на меня прямым, спокойным, уверенным в своей правоте взглядом.

Поколебавшись, я решила дать ему возможность высказаться – по крайней мере буду знать, в каких границах выстраивать с ним отношения, – и вновь взяла его под руку.

– Благодарю. Поверьте, мне не просто говорить с вами! – сказал он и вновь повёл меня по дорожке. – Я вижу, вы любите Сергея. А я полюбил вас и хочу, чтобы вы были счастливы. Я хочу защитить вас, в том числе от неприятностей, которые, я уверен, рано или поздно доставит вам Сергей. С другой стороны, я одинок и боюсь вас потерять. Единственный способ оставить вас при себе, это создать родственные, семейные узы с вами. Поэтому я предлагаю вам наследство, предлагаю вам титул в обмен на право присутствовать в вашей жизни на законных основаниях. Не торопитесь, Лидия! – поспешил он упредить мои возражения. – Я не предлагаю вам брак! Я предлагаю вам стать моей дочерью. Если вы согласны, я удочерю вас.

Я даже не буду пытать описать тот калейдоскоп мыслей, что промелькнул у меня в голове, и весь спектр чувств, что посетили меня, когда я осознала смысл предложения графа. Просто представьте, что вам пятьдесят пять лет, и вдруг кто-то предлагает удочерить вас или усыновить. Графа позабавило выражение моего лица, он рассмеялся и ласково попенял:

– Лидия, вы совершенно не считаете нужным скрывать эмоции! Не пугайтесь, мой рассудок в порядке, я не сошёл с ума. Поверьте, я хорошо обдумал своё предложение, я взвесил все за и против, я проконсультировался с юристами и прошу вас принять моё предложение. Оно сулит вам только выгоды, за исключением одного пункта – моего навязчивого желания быть рядом с вами. Но я не претендую на всю вашу жизнь! Если пару месяцев в году вы будете бывать в Париже, в моём доме, если вы позволите мне изредка звонить вам, поздравлять вас с праздниками, позволите дарить вам кое-какие мелочи, я буду счастлив.

– Андрэ, я обещаю, я буду бывать у вас в гостях и без посулов титула и наследства. Я предлагаю вам дружбу, простую человеческую дружбу. Наши отношения только формируются, но я уверенна, они окрепнут и со временем превратятся в настоящие дружеские узы.

– Почему вы отказываете мне? – сухо осведомился он.

– Ну хотя бы потому, что вы меня мало знаете!

– Я узнал вас достаточно, чтобы полюбить!

– Но мы с вами ровесники! Как вы предполагаете официально оформлять удочерение, если у нас с вами разница в годах около пяти лет? И потом, зачем вы покупаете моё внимание и право общения со мной? Андрэ, вы мне нравитесь, мне хорошо в вашем присутствии, и я с большим удовольствием и благодарностью пользуюсь вашим гостеприимством!

– Не торопитесь, Лидия. Во-первых, что касается возраста. Вам срочно нужно менять паспорт. У меня есть возможность изменить год рождения в вашем паспорте, заменив сам паспорт. Если ваши документы не омолодить, у вас начнутся неприятности с пограничными службами. Второе. Я не покупаю ваше внимание. Мною владеет вполне эгоистическое желание обрести семью. Повторяю, я одинок. Моя поздняя, нежданная любовь к женщине трансформируется в любовь к удочерённой девочке. И третье. Повторяю, у меня нет кровного наследника, посему я уже принял решение, что завещать состояние буду вам. Всё то, что я предлагаю сейчас, вы получите после моей смерти. Ну подумайте, какой смысл в проволочке?

И поскольку я молчала, он вновь сухо повторил:

– Что вас смущает в предложении называться моей дочерью?

Я пожала плечами – аргументов-то, собственно, не было, но нашлись два условия:

– Я дам вам ответ после разговора с Сергеем. А потом… только не спрашивайте как и не считайте меня сумасшедшей, я испрошу позволения на удочерение у вашего Рода, – я вновь остановилась и встала против него. – Андрей, независимо от первого и второго я прямо сейчас прошу вас считать себя членом моей семьи. Моя семья очень маленькая, она состоит из моей мамы, Сергея и меня. У моей семьи пока и дома нет, но он обязательно будет!

Господи! в его глазах были и недоверие, и робкая надежда.

Я потянулась к нему.

– Лида, детка… – дрогнул он голосом и обнял меня, – благодарю!

– И я благодарю тебя, Андрей. За любовь твою благодарю!

Серёжа на предложение об удочерении отреагировал с весёлой насмешливостью.

– Маленькая, ты хочешь стать Её Сиятельством?

– Я хочу избавить Андрэ от одиночества, – не поддержала я его веселья, и он потерял улыбку.

– Я знаю, что граф претендует на тебя, но и представить не мог, что таким способом. Какой-то уж слишком изощрённый ход.

– Нет, Серёжа, никакой это не ход, Андрэ признался в своих чувствах.

Сергей долго смотрел на меня, о чём-то размышляя, а потом предупредил:

– Лида, граф человек порядочный, но он не самый уживчивый человек.

Это было согласие. Я уткнулась лбом ему в грудь и прошептала:

– Серёжка! Господи, какой же ты хороший, Серёжка! Как же я люблю тебя! Спасибо.

Граф очень быстро оформил все документы. Я стала графиней Р., получила французский паспорт, и мы с Серёжей улетели в Москву.

А потом Серёжа бросился на зов Карины, и я вернулась в Алма-Ату, решив, что потеряла его навсегда…

Наклонившись над краном, я завершала уборку – выполаскивала тряпки, мыла ведро. Всё ещё горячее, несмотря на вечернее время, солнце припекало спину. «Жарко сегодня, днём, наверное, градусов тридцать было, – подумала я, разогнулась, опрокинула пустое ведро на ступеньку и всхлопнула тряпку. Развешивая её на просушку, я оглянулась на громыхнувшие ворота.

Толкнув створку ногой, на участок зашёл увешанный гроздьями целлофановых мешков Паша, его белобрысая загорелая физиономия осветилась улыбкой.

– Ну и жарища у вас тут в горах! И это апрель месяц!

– У нас в горах и после жары мороз может стукнуть! Я тебя потеряла. Устал?

– Не устал, жарко!

Я поспешила под навес веранды – там Костя когда-то обустроил открытую с двух сторон летнюю кухню – и достала из холодильника бутылку с квасом.

– Ты долго, я уже волноваться начала.

– Да пока всех на базаре обошёл… тебе там гостинцы прислали, – кивнул он на мешки в руках и взгромоздил их все на стол. – Тот узбек, помнишь, мать которого от твоих БАДов выздоровела, чернослив передал и ещё что-то… курагу, кажется.

Паша стянул с себя промокшую тенниску, бросил на стул и продолжительно выдохнул:

– У-у-уф-ф! Я такси взял, а машина заглохла на последнем повороте… потом пока дошёл, – он взял из моих рук кружку с квасом и начал пить большими звучными глотками. – О-о-о, хорошо! Офигительный у тебя квас получается! – ласково улыбаясь, он вернул мне кружку и, тут же посуровев лицом, ткнул пальцем на ещё влажные доски лестницы, уходившей в дом, и спросил: – А ты, я смотрю, полы вымыла? Я же сказал, завтра вместе уборкой займёмся. Два этажа одна…

– Не ворчи, уже вымыла! – прервала я.

Укоризненно покачав головой, Паша отправился закрывать ворота. Я заглянула в мешок – в один, другой, третий…

– Паша, ты зачем столько мяса набрал?

Вернувшись, он поднял вверх указательный палец и назидательно произнёс:

– Мяса, Маленькая, много не бывает. Ладно, пойду искупаюсь, – и, поднимаясь в дом, предупредил: – Мясо не трогай, сам займусь!

Я принялась разбирать мешки с провизией – что-то убирала в холодильник, что-то в шкаф, и ворчала про себя: «Такси у него заглохло. Три недели здесь живём, обустраиваться надо, а мы всё чего-то выжидаем».

Не далее как утром я вела с Пашей диалог на эту тему.

– Паша, надо купить машину.

– …

– Жить в горах без машины невозможно. Не хочешь покупать, давай в аренду возьмём. Я не хочу каждый раз просить Костю.

– Маленькая, у нас будет машина. Я решаю вопрос.

– Почему ты упрямишься?

– …

– Паша!

– Маленькая, мы эту тему уже обсуждали.

– Обсуждали, но ничего не решили!

– …

– Паша!

– Маленькая, я повторяю в последний раз, его деньги мы использовать не будем.

– А я повторяю ещё раз, на карте мои деньги! Я эти деньги на показах заработала!

– …

– Паша!

– Маленькая, не тревожься, я сумею нас прокормить! И машина у нас будет…

«Деньги ему не те, а тащить в гору тридцать килограммов… – отведя душу, я улыбнулась, – Пашка – упрямец, но как же я рада, что он со мной! Без него совсем невмоготу было бы. Мама при каждой встрече напоминает о Костиной любви, а Костя… если бы Паши не было, Костя бы уже и жить сюда перебрался!»

Ветерок вздул штору, и я вздрогнула. В тени становилось прохладно – начавшийся бриз нёс с гор холодный воздух.

– Я Костю пригласил на шашлыки в воскресенье, – будто подслушав мои мысли, сообщил Паша, появляясь на лестнице. Он переоделся в спортивные штаны и свежую майку, влажные после душа волосы тщательно расчёсаны на пробор. – Он и Анну Петровну привезёт. Праздновать будем, я с понедельника на работу выхожу.

– Куда? На какую работу?

Паша усмехнулся и, отдавая мне влажное полотенце, вместо ответа спросил:

– Что я, Маленькая, умею делать? Охранять, машину водить. На такую работу и устроился! – он подошёл к столу, вывалил на разделочную доску большой кусок говядины из мешка и продолжал: – Шефа буду возить. Условия хорошие – один день в неделю выходной, машина всегда при мне, штука евров в месяц. Немного, но для начала ничего!

– Водителю? Тысяча? – удивилась я, развешивая его полотенце.

– Ну, не совсем водителю. Я же сказал: охрана!

– Для Алма-Аты тысяча евро неплохо. Твой шеф кто?

Пашка, пожав плечом, буркнул:

– Бизнесом занимается, – и тут же прикрикнул: – Иди оденься уже! Дрожишь вся.

Под коньячок и шашлычок Паша и Костя вскопали мне в воскресенье огород. Вечером, постелив всем постели, я ушла наверх в свою спальню, сразу уснула и проснулась от поскрипывания ступенек под чьими-то осторожными ногами.

– Куда ты? – следом послышался приглушённый голос Паши.

– Туда… наверх… – шёпотом пробормотал Костя.

– Ты не понял? Паша – охрана! Иди на своё место!

Я улыбнулась и, повернувшись на другой бок, крепко уснула.

Минуло два месяца, как я рассталась с Серёжей. За это время он не сделал ни единой попытки связаться со мной, и я запретила себе о нём думать.

Жизнь вошла в определённый ритм. По утрам Паша учил меня приёмам самообороны, был строг и терпелив, как брат; потом он уезжал на работу, а я занималась хозяйством. На выходные приезжал Костя и привозил маму.

За эти два месяца я так и не позвонила графу и всё чаще, со всё возрастающим беспокойством, думала о нём. «Что я ему скажу?» – спрашивала я себя по нескольку раз на день и понимала: что бы я ни сказала, Андрэ разгадает причину моего побега из Москвы и либо станет требовать возвращения в Париж, либо приедет сюда сам.

«А я ни к тому, ни к другому не готова», – вздохнула я, отрезала от мотка кусок ленты и склонилась к земле. Я подвязывала подросшие кустики томатов к опорам, спеша сделать работу по утренней прохладе. Переходя на следующий рядок, я подняла голову вверх и прикрыла глаза ладошкой – в просторе синевы кружил крупный хищник. Раскинув крылья, птица красиво, по спирали, спускалась к земле, сокращая радиус полёта. «Охотится! Видно, увидел добычу. Как им живётся среди людей? – спросила я себя, возвращаясь к работе, и дала себе слово: – Сегодня вечером позвоню графу… нет, не вечером, а в час тридцать дня! Он как раз закончит завтрак у себя в Париже».

От работы меня отвлёк шум открываемых ворот. Я оглянулась и застыла, потеряв способность и двигаться, и даже дышать. Сергей взглянул на меня и отвернулся, закрывая ворота. На его плече висел портплед.

Я смотрела, как он обходит виноградную шпалеру, как приближается по изгибистым дорожкам. Не дойдя до меня пары метров, он неуверенно остановился, не решаясь взойти на грядку, посреди которой я стояла, и сказал:

– Здравствуй, Лида!

Я медленно кивнула. Он скользнул взглядом по моему телу – пользуясь отсутствием Паши, ради загара я облачилась в бикини. Так мы и стояли, глядя друг на друга.

Наконец я очнулась и заторопилась с грядки, но не к нему, а в противоположную сторону. Наклоняясь под ветками малины, я обошла грядку и встретила его в дурманящем аромате расцветающих пионов у ступенек, ведущих на следующую террасу.

– Здравствуй, Серёжа!

Щурясь от солнца, он спросил:

– Не поцелуешь?

Я покачала головой.

– Я не знаю, с чем ты приехал. Пойдём, – я первой взбежала по ступенькам, перед лестницей в дом сняла с крючка сарафан, надела и только потом повернулась к нему. – Ты… ты на такси?

– Нет. Бауржан привёз.

– Он ждёт?

Сергей усмехнулся и покачал головой.

– Маленькая, я без тебя не уеду. Я приехал за тобой или к тебе, как решишь.

– Проходи, Серёжа.

Поднимаясь по лестнице, я приостановилась – не снимая сумки с плеча, Сергей разувался на коврике перед нижней ступенькой. Его рука – крупная, угловатая, с длинными пальцами, такая любимая… так близко лежала на поручне… Я отвернулась и побежала в дом.

Ступив в прихожую, Серёжа удивился:

– Пол тёплый.

– Да. По ночам топим пока. Днём тридцать, а ночью плюс десять. Если не топить, ванная за ночь выстывает, утром заходишь как в погреб. Проходи в гостиную, я тебя сейчас завтраком накормлю, – затараторила я, пряча волнение за многословием, и двинулась на кухню, – можно было бы внизу, на летней кухне, но там солнце. Там после двух хорошо…

– Лида! – Сергей схватил меня за плечи и прижался лицом к затылку. – Лида, Девочка, ты забыла меня? Чужая… неприступная…

– Ты уехал к другой женщине, Серёжа.

– …не могу без тебя… ни днём, ни ночью покоя нет…

Я пошевелила плечами, он руки убрал. Не оглядываясь, я ушла на кухню. Слёзы, сбегая по щекам, капали с подбородка, предательски оставляя на сарафане мокрые пятна.

Поставив чугунную сковороду на огонь, я тоненько нарезала ветчину, бросила её на сковороду, позволила подрумяниться и разбила яйца. На минутку накрыла крышкой – Серёжа любит полупропечённый желток. Отрезала от хрустевшего под ножом каравая ломоть и положила на тарелку. Сняла крышку со скворчащей яичницы и позвала:

– Серёжа, иди завтракать.

Он успел сменить майку на рубашку и, садясь за стол, зацепился взглядом за мокрые пятна на моем сарафане. Я улыбнулась и вновь защебетала:

– Приятного аппетита, Серёжа! Кофе вот только нет. Ни Паша, ни я не пьём, поэтому не покупаем. Есть квас, если хочешь, малиновый. Сама ставлю. Ну или чай… чай травяной – мята, кипрей, гвоздику добавляю… – я отрезала кусок пирога и поставила перед ним на тарелке, – вчера пекла и хлеб, и пирог… пирог капустный с грибами.

Умолкнув, я села напротив, наблюдая за тем, как он взял вилку, нож, как отправил первый кусочек яичницы в рот, и с отчаянием подумала: «Соскучилась! Как же я соскучилась, Серёжка… по рукам твоим… губам…»

– Маленькая, платочек сними, – прервал он молчание.