Утопия о бессмертии. Книга вторая. Семья

– Не очень. Знаю, с кем имею дело.

Она растерялась, вот так, с ничего, заметалась глазами по поверхности стола, и я пояснила:

– На доброжелательность вы отвечаете грубостью.

– А-а-а, вы про эту! – догадалась она и с явным облегчением рассмеялась. – Слишком навязчива, не люблю! Но вам-то я ничего плохого ещё не сделала!

– Ещё? – поймала я её за язык. – А собираетесь?

– Не собираюсь. Наоборот, хочу с вами подружиться и пришла рассказать кое-что интересное. Поверьте, нам с вами есть о чём поговорить.

– Почему вы думаете, что мне интересна ваша информация?

– Я не думаю, я знаю. Я хочу поговорить о Сергее… – искоса взглянув на меня и интригующе потянув время, она вкрадчиво добавила: – Как говорится, обменяться опытом. Мы ведь с вами в некотором роде подруги. Подруги одного мужчины!

Она засмеялась удачному обороту, но не увидев интереса на моём лице, вновь потянулась к пачке сигарет, побарабанила ногтями того же красного цвета, что и помада, по столу рядом с пачкой, затем схватила её и швырнула в сумку. Видимо, чтобы не искушала. Потом состроила виноватую гримаску и попросила:

– Я на ты, ладно? – и, не дожидаясь согласия, продолжала: – Если ты думаешь, что верного папика в сети поймала, ну, типа, возраст, то да сё, то вынуждена тебя огорчить. Не одна ты у него. У него ещё я есть! Да-да! А ещё наш жеребчик любит проституток. Седой весь, а всё не угомонится! Это гиперсексуальность называется, знаешь? Типа, он и рад бы с одной, а не может. Так устроен, понимаешь? Так что, подруга, приготовься делиться! Кстати, это он для тебя седину стал красить?

Не получив ответа, она тряхнула головой. Её густые блестящие волосы послушно отхлынули назад, накоротко приоткрыв лоб и обнажив маленький шрам на правой щеке, и вернулись в прежнее положение.

– Молчишь? Гордая? А я тебя сегодня зауважала, – предприняла она ещё одну попытку расшевелить меня. – Думала, ты обморочная дурочка голубых кровей, а ты ничего! Круто ты сегодня мужиков сделала! У них же у всех в штанах мокро и тесно стало. Потеть начали, засопели, про баб своих забыли. Я там, среди них, была. Так я тебе даже позавидовала. Мне наш-то, – она подмигнула, – давно танцами предлагал заняться, а я отказалась дурёха! Теперь вот увидела, какая она, власть наша женская. Я всё по одиночке их приручаю, а ты скопом! – она вдруг закинула голову назад и захохотала. – А он-то… он-то как заревновал… ой, не могу!.. я думала, он сломает тебя… прям там… под музыку… ой, умора…

А я никак не могла вдохнуть в грудь воздух, будто кто грудь стиснул. Моё чувство вины весьма восприимчиво к обвинениям, а на сегодня обвинителей было как-то уж слишком много. Я наново старалась воспроизвести свои ощущения во время одиночного танца, дать им оценку, но мысли разлетались и обрывками метались от обвинения к обвинению, в то время как в висках маленьким горячим молоточком стучало: «Она сравнила меня с собой! Она сравнила меня с собой!..» Я уже знала, кто сидит передо мной.

Я поняла, какую боль причинила Сергею. Нынешняя его ревность произросла из ядовитого субстрата предательства из прошлого, а спахтала тот субстрат вот эта вот красивая дрянь, сидевшая сейчас за моим столом. «А почему, собственно, дрянь? Я сегодня поступила ничуть не лучше, чем она, моё танго-призыв доставило не меньшую боль Серёже, попутно взболтав покоящееся на дне его памяти прошлое».

Оборвав смех, женщина спросила:

– А ты чего покраснела? Глазищами-то как сверкаешь! Я не из пугливых… – и, чуть промедлив, догадалась: – Ты думала, ты не такая? Афиге-е-еть! Профессионалка не знала, на что способна? – и она вдруг поскучнела, расслабленно откинулась на спинку стула и, отвернувшись от меня, стала осматривать зал, равнодушно прибавив при этом: – Ну это твоё дело. Меня Карина звать, если что.

Я с трудом сглотнула отсутствующую слюну и поблагодарила:

– Благодарю, Карина. Сами того не подозревая, вы оказали мне неоценимую услугу.

– Да мне плевать! Если ты думаешь, что я пришла какую-то услугу тебе оказывать, то ошибаешься. Я за ним пришла! Он всё равно не простит тебе сегодняшнее представление, так что это не я тебе услугу оказала, а это ты мне подарок сделала. Да и вообще, я думаю, он на тебе только из-за титула твоего женился. Денег у него много, а вот благородства в крови не хватает. Не зря его всё время тянет то на балы, то на скачки, то в какие-то клубы элитные. Скукотища же! Друзей зачем-то среди лордов ищет, а они все пресные, как… – она запнулась в поисках подходящего слова и, так и не найдя его, пустилась разглагольствовать дальше: – Я-то знаю, что ему на самом деле нравится, он тебе про это и рассказывать не станет. Мы, знаешь, как зажигали?..

Но я уже не слушала её болтовню, махнула рукой официанту и, перебивая хвастливый поток, спросила:

– Карина, что вам заказать?

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать вопрос.

– Кофе чёрный, без сахара, – наконец ответила она.

– Мне, будьте добры, сок цитрусовый: грейпфрут, апельсин, лимон. Благодарю.

И пока готовили заказ, я погрузилась в воспоминания.

… «Ты любил её», – сказала я, не столько спрашивая, сколько утверждая, когда, рассказывая о своей жизни, Серёжа рассказал мне о Карине. Мне было больно это сознавать, потому что в моём понимании, если любовь была, то она и есть, и совершенно не важно вместе любящий и любимая или расстались.

В ответ Сергей долго молчал, потом отрицательно покачал головой и сказал: «Я не любил её. Хотел? Да! Неистощимая на выдумки, естественная в своих желаниях и нуждающаяся в защите – такой я её видел. А когда понял, что ошибался, очарование исчезло».

Его ответ не переубедил меня, и я просто предпочла оставить прошлое в прошлом.

А потом Карина позвала Серёжу, и ровно в тот самый миг, ровно с того самого места, где застал его звонок, он сорвался на её зов! Я убежала в Алма-Ату, и только по истечении двух месяцев Сергей приехал за мной и вернул в Москву.

Прошло четыре года, и на этот раз Карина заявилась в мою жизнь собственной персоной. «Там, где Карина, вспыхивают семейные драмы, рушатся отношения между давними деловыми партнёрами. Сын или отец, жених или брошенная им невеста, ей скучны её жертвы. Давно мёртвая, она подогревает свою жизнь чужой болью», – припомнила я слова Серёжи и вдруг сразу успокоилась. «Вот и не будь дурой и не играй в её игры! Её отношения с Серёжей в прошлом. Что бы она на этот счёт не врала, несколько минут назад она сама об этом проболталась, спросив про седину Сергея, про седину, которую помнит она, но которая была реальностью в уже ставшим далёким прошлом, а остальное… любовь Серёжи к ней легко может быть моим домыслом… ну а с собственной «страстью к соблазнению» я разберусь», – я глубоко вздохнула и залпом выпила весь сок.

А Карина тем временем всё болтала. По-видимому, на этом этапе «обмена опытом» ей собеседник не требовался.

– Одинаковые мы с тобой, не зря же он нас выбрал! Мне всегда нравилось, когда он ревность свою напоказ выставлял, специально провоцировала, но так, как у тебя, у меня никогда не получалось! – била она в ту же болевую точку, которую я так неосторожно ей обнаружила…

– Ты вот замуж за него пошла, а я с ним давным-давно. Так давно, что пора бы и расстаться. Я уж и так, и эдак от него, а он всё расстаться не может. Не отпускает! А я куда? Он всё моё состояние в руках держит! – старалась она вызвать у меня ревность позапрошлогодней правдой…

– Но если правду сказать, то жеребчик-то уж не тот! Хоть и тр***ет проституток, да… – она пренебрежительно махнула рукой, – больше по статусу. В их деловой среде положено, кроме жены и любовницы, девок дорогих иметь…

Я поморщилась – если эта женщина и была когда-то ядовитой, она, как та старая змея, давно пережила свой яд.

Вскоре двери вип-зала вновь распахнулись. Оттуда вышли несколько человек, продолжающих беседовать между собой, и среди них Серёжа. Он взглянул в направлении нашего столика и, увидев Карину, окаменел. Один из окружающих мужчин похлопал его по плечу в попытке привлечь внимание, но Сергей выставил перед ним ладонь в пресекающем жесте и с какой-то мучительной замедленностью повернул голову ко мне. Глаза наши встретились, и он рванулся с места.

Принеся с собой волну воздуха, так что выпавшие у меня из причёски прядки волос взлетели, Серёжа наклонился и, обхватив моё лицо ладонями, ощупал его тревожным взглядом.

– Маленькая?..

– Серёжа, всё хорошо!

Он с видимым облегчением прижался лбом к моему лбу и выдохнул:

– О-о-о, Девочка, испугался…

Затем он вновь заглянул мне в глаза, кивнул снизу вверх, будто подбадривая, и, выпрямляясь, повернулся к Карине. Она встретила его развязной ухмылкой на губах и настороженностью во взгляде.

Серёжа довольно долго молчал. Не выдержав этого длительного молчания, Карина вызывающе тряхнула головой, но привычный жест не принёс уверенности, смыв попутно и ухмылку с лица. Женщина подобралась, даже руки, доселе свободно лежавшие на столе, подтянула к себе.

– Что ты здесь делаешь? – спросил наконец Сергей, слегка выделив слово «здесь».

– Я приглашена так же, как и ты! – огрызнулась она, но, вновь тряхнув головой, передумала грубить, осклабилась и сменила тон на более любезный: – А-а-а, ты спрашиваешь, что я делаю за столиком твоей… – она опять запнулась, не найдя подходящего слова, и просто кивнула в мою сторону. Слова-определения, похоже, были для неё настоящей проблемой! – Мы познакомились, – продолжала она, – и я рассказала о нашей с тобой любви. Что ты так смотришь? Ты ведь про меня ей не сказал, вот я и решила сама представиться! А сейчас хочу рассказать о наших маленьких шалостях, сам-то постесняешься про такое! Да садись уже! – закончила она с усмешкой, и Сергей рассмеялся.

– Детка, не вынуждай меня создавать тебе неприятности.

– Ты уже создал мне неприятности! – надула она вдруг губы. – Подсунул этого грубияна управляющего. А он ничего не смыслит в финансах! Он разорит меня! Ты же знаешь, я ничего не понимаю в его чёртовых отчётах!

Капризный тон балованной девочки плохо вязался и с её внешностью, и с сексуальной хрипотцой голоса. Чувствуя за неё неловкость, я отвела глаза и поискала в толпе Андрэ.

Граф был далеко – перемещался от группы к группе, пока не попал в плен к толстому господину без шеи, знакомому мне ещё по клубу непорочных бизнесменов (так я когда-то назвала клуб, куда в своё время стремился попасть Серёжа). Ухватив Андрэ под локоть, господин принялся что-то горячо ему доказывать, энергично разрубая воздух свободной рукой.

«Почему ты сам не ведёшь мои дела?» – «Я не хочу вести твои дела». – «Но почему?» – «Карина, мы обо всём договорились, и ты подписала документы». – «Плевать мне на твои документы! Ты вынудил меня их подписать!» – «Прекрасно. И что же ты хочешь?» – «Тебя я хочу, разве не понятно? Давай начнём всё сначала, я же знаю, ты любил меня!» – вели диалог тем временем мой муж и Карина. Обращаясь к стоявшему на ногах Сергею, женщина вынужденно высоко поднимала подбородок, плечи она развернула, и груди – небольшие, конической формы – рельефно обозначились под тонкой тканью её платья. На длинной шее едва заметно пульсировала, волновалась жилка.

Я вновь отвела от неё глаза и, немо ахнув, затаила дыхание – Андрэ освободился от собеседника и шёл к нам. «Не надо, ох как не надо, чтобы граф стал свидетелем этой разлюбезной беседы!» – с мольбой обратилась я неизвестно к кому и протянула к Серёже руку, чтобы предупредить о графе, но Карина опередила меня.

– А вот и высокородный папаша нарисовался, – пробормотала она и, бегло взглянув на меня, поддразнила: – Может, мне заняться старикашкой?

«Старикашка» шёл так, как ходит только он – свободно и неспешно. Графу Андрэ не требовалось пробивать себе дорогу или лавировать между людьми – путь перед ним открывался сам собой, а он лишь едва заметно склонял голову в знак благодарности уступающим дорогу людям, храня в лице доброжелательность и достоинство.

– А он ничего! И не старикашка вовсе, – подслеповато прищурясь, продолжала следить за ним Карина. – Как прямо держится! Сколько ему? Подружками мы с тобой, графинюшка, стали, замуж за папашу выйду – породнимся! А? – она вновь взглянула на меня. – Будешь матушкой меня называть?

К счастью, Андрэ остановил какой-то солидный господин с бородой, и они оба включились в разговор.

– Не дошёл папаша! – подытожила Карина со вздохом и повернулась к Серёже. – Признайся, тебе ведь вся эта женитьба на титуле для бизнеса важна? Типа, возможностей больше? Можешь оставить себе свою маленькую, я не ревнива. Вспомни, как нам хорошо было! А? Серёнька! – на этот раз женщина говорила искренне и очень, очень интимно. Хрипотца голоса обволакивала, искушала обещанием блаженства.

А Серёжа молчал. Что было в его лице? Я и хотела, и боялась увидеть. «Что я здесь делаю? – тоскливо вопросила я себя. – Невольный свидетель любовного объяснения двоих. Ведунья сказала, судьба Сергея не я. Возможно, эта женщина и есть его судьба, и теперь она всегда будет вмешиваться в нашу жизнь?» Ладонь Серёжи легла на мой затылок и не позволила встать. Пальцы ласково прищипнули мочку уха, скользнули по шее вниз к межключичной ямке, поднялись к подбородку, приласкали, и ладонь вернулась на затылок – тёплая, успокаивающая.

Карина заворожено следила за движениями его руки и пальцев, а когда Сергей убрал руку, подняла взгляд на меня. Лицо её разительно изменилось, она… оскалилась (да, именно так!), обнажив мелкие острые зубы, оскалилась и прохрипела:

– Всё молчишь, высокомерная сучка?

– Карина! – едва слышно пророкотал Сергей, и по моей спине пробежал озноб.

Я вновь посмотрела на него и вновь не увидела лица.

– Не пугай! Давай! Вызывай охрану! Посмотрим, хватит ли у тебя смелости! Ты всегда был труслив, всегда боялся скандала! – завопила она.

Черты женщины потерялись, на лице остался только раззявленный в крике рот с поплывшей помадой. Вместе с криком из её рта вылетали капельки слюны, а в уголках губ спекалась пена. Странно, но её крик не привлёк внимания окружающих. Я рванулась со стула и упала обратно: «Стефан!» Как гора, возвышаясь над окружающими, Стефан неторопливо шёл по залу, неся в руках сумки-переноски с детьми, а с ним рядышком семенила Настя.

– Маленькая?.. – вновь с тревогой наклонился ко мне Серёжа.

– Давай! Попробуй выгнать меня! Я расскажу, какой ты! О-о-о, тут всем будет интересно послушать! – надрывалась Карина.

– Серёжа, убери её, – взмолилась я. – Дети!

Он оглянулся, увидел Стефана и приказал:

– Отправляйся с детьми в комнату!

Видимо, заинтересованная происходящим, Карина заткнулась, шныряя глазами от нас к Стефану, от Стефана к нам. Стефан прошёл мимо неё, не взглянув, зато Настя развернулась к ней всем корпусом и растопырила руки, точно наседка крылья, пытаясь закрыть от неё детей.

Дальше всё завертелось с невероятной быстротой.

Карина: – Так вы с выводком!!! Быстро же вы щенков успели нарожать! Или графини, как кошки, дважды в год рожают?

Сергей: – Настя, унеси детей.

Стефан: – Иди! – отдавая сумки Насте.

Та опрометью бросилась за колонну, прикрывающую дверь в комнату для кормления.

Карина: – Делишь жёнушку с этим лохматым медведем? Может, и щенята от него?

Серёжа шагнул и выдернул её из-за стола. Лицо женщины перекосилось от страха, а следом глаза и вовсе округлились ужасом – между нею и Серёжей вклинился Его Высочество, чьё появление, как и появление Андрэ, осталось незамеченным в пылу скандала.

Его Высочество: – Карина, крошка, что ты здесь делаешь?!

Андрэ: – Добрый вечер!.. Детка, что происходит?

Я: – А-а-а…

Его Высочество: – Простите, Ваше Сиятельство, не углядел! Подружку пригласил… пардон, дама не из высшего общества. Друг мой, благодарю.

Последнюю фразу он адресовал Сергею, и Серёжа, с секунду помедлив, отступил.

Его Высочество: – Ещё раз приношу глубочайшие извинения… граф… графиня. Пойдём, крошка! Выпила? Пойдём, не будем никому портить вечер.

Непонятно отчего потерявшая способность говорить Карина отчаянно старалась отлепить от себя его пальцы, но пальцы принца только беспощаднее впивались в плоть её плеча.

Его Высочество: – Ну-ну, крошка, не надо сцен! Ты же знаешь, я этого не люблю. Пойдём, я провожу тебя к твоему суженому, – и он потащил женщину прочь, не забыв прихватить и её сумку.

Никто из окружающих нас людей ничего не заметил, словно и столик наш, и все мы были закрыты непроницаемым колпаком.

Я шагнула к графу и, как ни в чём не бывало подставив ему лоб для поцелуя, сообщила:

– Пойду кормить, Андрей. Минут через тридцать закажи мне, пожалуйста, чаю.

Едва скрывшись из глаз за колонной, я прижалась к ней спиной и, погружая себя в могущественную энергию Прощения, закрыла глаза. Сергей подошёл неслышно.

– Лида, прости… я не знал, насколько её яд проник в тебя…

– Серёжа, не сейчас… мне кормить… – уткнувшись лбом в его грудь, я захватила и его в очищающий поток огня.

– Колдуешь? – спросил он с улыбкой в голосе.

Не открывая глаз, я кивнула и через пару минут сказала:

– Теперь пойдём.

Настя нервно и хлопотливо перекладывала с места на место детское бельё, а только что проснувшиеся детки сладко позёвывали, уложенные в рядок на пеленальном столике. Серёжа прямо с порога устремился к ним, но резкий окрик Насти: «Руки!» – изменил его маршрут. Крутанувшись на каблуке, Серёжа с той же скоростью устремился в ванную.

Я хохотнула, а Настя сварливо проворчала:

– И так таскаем детей куда ни попадя.

Всю дорогу из дома в отель она брюзжала об этом «куда ни попадя», несмотря на то что Эльза, исходя из своих представлений о чистоте, вчера лично отмыла и комнату для кормления, и апартаменты, а Паша, наряду с сумкой с бесчисленными простынками и полотенцами для детей, привёз и туда, и сюда по пеленальному столику.

– Настя, не ворчи.

Из ванной Серёжа вышел без пиджака и, разложив деток по предплечьям, умильно заворковал:

– Здравствуйте, мои детки… детки мои маленькие… папа соскучился… по доченьке моей красавице… дай, дай носик поцелую… ах как моё солнышко улыбается папе… и по сынке папа соскучился… и сынку поцелую… голодные, мои маленькие… сейчас, маленькие, сейчас мама нас будет кормить…

Он прохаживался с малышами по комнате, пока я готовилась к кормлению – обмывала и досуха растирала грудь грубой, жёстко накрахмаленной тканью – это Маша и Даша придумали, чтобы кожа сосков огрубела, а я не спорила, детки мне в первую же неделю рассосали соски до трещин так, что пришлось лечить. Отбросив ткань, я села на диван, и Серёжа подал мне Катю. Малышка жадно припала к груди.

– Тише, Котёнок, захлебнёшься! – засмеялась я и приняла Макса.

Максим взял грудь спокойно и деловито. Детки трудились, и переполненные молоком до каменной твёрдости груди начали умягчаться. Серёжа занял свою обычную позу – опустился подле нас на пол, одной рукой обнял мои колени, а локтем другой оперся на диван. Взглянув на его взволнованное и счастливое лицо, я рассмеялась – четвёртый месяц деткам пошёл, а его восторг всё тот же, точно это четвёртый день!

– Что ты, Маленькая? – ласково шепнул он.

– Люблю тебя!

Он наклонился и, сдвинув платье, поцеловал мою коленку.

Вскоре Катя выпустила сосок, повела глазками по сторонам и, дрыгая ножками, начала что-то рассказывать, потом снова набросилась на сосок и стала сосать так же торопливо, как и в начале кормления. И так по нескольку раз. Максим уже гулял на руках отца, а Катя всё забавлялась – захватив сосок, некоторое время сосала, отпускала, высказывалась, опять устремлялась к груди, уже даже и не беря сосок в ротик.

– Никак не определишься, хватит или ещё поесть? – посмеивалась я, поглаживая тёмненькие волосики дочери. – Плохо, маленькая, если и в жизни ты не будешь знать, что хочешь! Единственная процедура, при которой Катюша затихает, это массаж. Когда Стефан своими огромными пальцами растирает её тельце, разводит ручки и ножки в стороны, понуждает переворачиваться с животика на спинку и обратно, девочка лишь сосредоточенно покряхтывает, и ничто не способно её отвлечь.

Серёжа наклонился и забрал у меня малышку. Настя кинулась к нему со вторым полотенцем – одно уже лежало под головкой Максима.

– Стефану скажу, пойдём в сквере погуляем, пусть детки поспят на свежем воздухе, – уведомила она, взглянув на меня, и задиристо спросила: – Когда домой-то поедем?

– Ночью, – ответила я, нащупывая на спине язычок молнии.

Положив ладошку на мой затылок, Настя понудила меня пригнуться и сердито застегнула замок.

– Дома детям лучше!

– Настя, не ворчи.

Её сдерживаемое на время кормления возмущение прорвалось наружу.

– Да таких, как эта тётка у вас за столом… таких, вообще… таких кастрировать надо… за решётку сажать, а не приглашать в приличное общество!

– Настя…

– Она детей щенками назвала!

– Настя! Присядь.

Настя плюхнулась рядом со мной на диван, и пара яростных слезинок скатилась по её разрумянившимся щекам.

– Эту женщину можно только пожалеть, Настя. Она не знала и никогда не узнает материнства. Она никогда не знала любви. Она настолько несчастна, что ненавидит весь мир. Себя она тоже ненавидит, только не догадывается об этом. Все её гадкие слова рождены ненавистью и бессилием. Раньше она думала, что в её власти судьбы людей, а сегодня обнаружила, что не всесильна. А ты хочешь поддержать и упрочить её власть.

– Я?! Да я бы её своими руками…

– И тем бы укрепила её власть! Твои эмоции, кто ими сейчас управляет? Ты? Или та женщина? Она хотела, чтобы люди рассердились, сказала злые слова, ты услышала, и вот ты сердишься, даже хочешь убить. Её уже нет рядом, но её слова до сих пор управляют тобой. Настя, послушай меня, какие бы слова ни говорил человек, для тебя они должны быть только звуком, информацией и ничем больше. Человека, владеющего собой, никто не может заставить сердиться или обижаться, понимаешь, девочка? Я хочу, чтобы ты была свободной от злых манипуляций.

– Выходит, зло пусть остаётся безнаказанным?

– Нет. Злу надо давать отпор. И первый рубеж борьбы – ты сама, твои эмоции. Будучи разозлённой на чью-то злость, ты умножаешь зло – был один злой, стало двое. Я уж не говорю о том, что, заразившись злостью от одного, человек обязательно поделится злостью с третьим. И главное, Настя, дети чувствуют энергию лучше, чем взрослые, а я хочу, чтобы мои дети жили в энергиях добра.

– Лидия Ивановна, не обижайте! Я люблю и Макса, и Катеньку!

– Я знаю, девочка, потому и говорю с тобой. Но пять минут назад какие чувства ты испытывала? Это была любовь?

Отирая ладошками слёзы, Настя помотала головой.

– Дети не могут знать, на кого была направлена твоя нелюбовь, на них или ещё на кого-то. Они остались спокойны лишь потому, что не чувствовали агрессии в свой адрес, но твою нелюбовь они почувствовали.

– По-вашему получается, злая тётка не нанесла малышам вреда, а я разозлилась и причинила вред?

– Именно так и распространяется зло, запомни это, девочка! И ещё, Настя, – я улыбнулась, – кастрируют мужчин, женщин – стерилизуют.

В апартаменты мы поднялись все вместе. Предстоял торжественный ужин, и этикет предписывал мужчинам надеть смокинги, а дамам вечерние туалеты.

Андрэ зашёл в наш номер побыть с детьми, пока Настя будет собирать их на прогулку. Через неплотно закрытую дверь спальни, я слушала, как Его Сиятельство разговаривает с будущими Их Сиятельствами на чистейшем французском языке, а те отвечают на чистейшем детском – непонятном, но зато чрезвычайно искреннем и эмоциональном.

Даша уже приехала и, тоже прислушиваясь к происходящему в гостиной, улыбалась, раскладывая на туалетном столе расчёски, зажимы, шпильки, словом всё, что может понадобиться для конструирования причёски. Ещё вчера, как только я определилась с платьем, мы с ней придумали довольно сложную причёску, а посему сидеть мне перед зеркалом предстояло довольно долго.

Платье моё, кроме Даши, никто не видел. Я «изобретала» его с Мишелем в таком бурном споре, что мы поругались. Он настаивал на более открытом варианте, а я требовала элегантности. В конце концов Мишель в сердцах обозвал меня старой бабкой, даже не догадываясь, насколько недалёк от истины. Наш «творческий» союз распался на месяц, а когда мой любимый модельер выкипел до дна и взялся за исполнение заказа, было поздно – тот приём, для которого я заказывала платье, прошёл. А потом я забеременела.

«Случись Мишелю узнать, что я нарядилась в платье полуторагодичной давности, разразится гроза. Хотя мой свадебный туалет они так и не устают штамповать… – улыбнулась я про себя, включая душ, – сколько невест в таком вышли замуж за эти четыре года!»

Мишель быстрый во всём: умом, речью, моторикой, сменой эмоций. Мы познакомилась в Милане, в самый первый мой приезд в этот город. Всё произошло случайно. Он зачем-то явился в торговый дом, где я в это время хотела купить половину костюма. В костюме мне понравилась оригинальная юбка-брюки, но абсолютно не устроил верх. Консультант убеждал в тенденциях сезона. «Так я и не спорю, – соглашалась я, – верх прекрасен для девушки ростом, скажем, 175. Но с моим ростом – объёмный верх, да с юбкой-брюками? Нет, никак! Нет-нет. Нельзя!» Возмутившись наглостью дилетантки, Мишель ввязался в разговор. Серёжка веселился, переводя риторику сторон. Не знаю, с чего я так осмелела, но выбрав среди вешалок другой верх, я в оскорблённом молчании удалилась в примерочную, затем продемонстрировала на подиуме свой вариант, потом их вариант и, переодевшись в своё, в то, в чём пришла в их салон, заявила: