Послышались шаги – и через мгновение в шалаше появилась незнакомая старуха. Ее смуглое лицо, обрамленное белыми, легкими как пух, волосами, было испещрено глубокими морщинами; брови нависали над глазами, но сами эти светло-голубые глаза отличались редкостной яркостью и чистотой, словно принадлежали не старухе, а молодой девушке. Она подошла к Чаяну и склонилась над ним. Взгляд ее выражал радость и облегчение, и юноша понял, что это именно она взялась его выхаживать.
– Здравствуй, Чаян, добрый княжич, сын Имаша, князя Пеяросльского…
Голос ее оказался тоже молодым, без свойственной старым людям скрипучести, и в нем присутствовали такие глубокие, сильные нотки, что поневоле заставляли проникаться вниманием в каждому слову.
– Здравствуй, бабушка, – ответил юноша, попытавшись склонить голову в подобии почтительного поклона, как полагалось благовоспитанному молодому человеку перед старшими. – Благодарю тебя за доброту твою, за то, что спасла меня от неминуемой гибели… Скажи мне теперь, кто ты, чтоб знал я, как звать-величать тебя, добрая женщина…
– Вейница я, – старуха сверкнула своими пронзительными глазами и слегка улыбнулась тонкими губами. – Поди, слышал обо мне?
– Слышал, бабушка Вейница! – обрадовался юноша. – Тятя сказывал, что отшельница ты, ведунья великая и пророчица…
– А еще что тятя сказывал?
– Что увижу если тебя когда-нибудь, в ноги чтоб кланялся… – ответил княжич, глядя на старуху с благоговением. – Да вот только несподручно мне нынче, уж прости меня, бабушка… – грустно заключил он.
– Ничего, княжич, – усмехнулась старуха, – вот встанешь на ноги, успеешь еще поклониться-то…
– И то правда! – кивнул юноша и улыбнулся.
– Я буду врачевать тебя, и если Яхор будет благосклонен, ты быстро поправишься, – уверенно сказала Вейница. – Твои раны сами по себе не очень опасны, просто много кровушки повытекло…
Затем старуха дала ему какое-то горьковатое питье, после чего сняла с груди повязку и, смазав раны пахучим снадобьем, снова перевязала, теперь уже другим куском ткани. Когда ведунья прикасалась к груди, было больно, но княжич терпел и не издал ни звука, как и подобает мужчине. Во время перевязки он успел заметить, что края ран стянуты в нескольких местах чем-то вроде нити.
– Заячья жилка, – пояснила ведунья, проследив за его взглядом. – Пришлось зашить; теперь и заживет быстрее, и следов почти не останется. Повезло тебе, что зверь до живота не добрался… Тогда бы и я помочь не смогла.
Затем старуха накормила юношу ароматным бульоном и велела отдыхать. Чаян действительно чувствовал утомление. Тем не менее он ощущал, что силы постепенно возвращаются к нему, и это заставляло его испытывать радость. Спокойный, он уснул, чтобы вновь проснуться только к вечеру.
Старухины снадобья оказались поистине чудодейственными – и уже на следующий день юноша решил встать и совершить небольшую прогулку. При поддержке ведуньи он вышел на воздух. Голова все еще немного кружилась, но запахи леса, душистый ветерок, голубое небо – все это заставило его почувствовать себя бодрее. Беззаботные птицы щебетали в кронах деревьев, над поляной весело порхали бабочки и стрекозы, важно гудели степенные шмели. Цветы кивали своими головками из густой травы, словно приветствуя юного княжича.
И тут его взгляд увидел растянутую на палках шкуру рыси – той самой, что была убита его руками.
– Это я сняла шкуру, – сказала старуха. – Ведь ты непременно должен вернуться в поселок с трофеем – а этот трофей очень ценен. Я воспользовалась твоим ножом. Вот он, – ведунья вынула нож Чаяна из кожаного мешочка, висевшего у нее на поясе, и протянула законному хозяину.
– Спасибо, бабушка, – искренне поблагодарил Чаян. Разглядывая нож, он некоторое о чем-то сосредоточенно размышлял.
Острый глаз старухи приметил задумчивость княжича.
– Ты хочешь о чем-то спросить? – сказала она.
– Да… Я вот все думаю – почему рысь на меня напала? Они обычно не нападают на людей…
– Ты сейчас поймешь, почему она напала… – произнесла старуха, – пойдем-ка.
Она повела княжича на другой край поляны. Затем, остановившись, издала странный звук, похожий на звонкое шипение с присвистом. Зашуршали ветви – и из зарослей выбежали два звереныша. Юноша не мог поверить своим глазам – это были рысята! Пятнистые, широколапые, с кисточками на ушах. Однако они не стали подходить близко. Остановившись у кромки леса, настороженно смотрели они на Чаяна своими желтыми глазами и нервно подергивали ушами – было совершенно очевидно, что он внушает им опасение.
– Это… ее детеныши? – спросил потрясенный княжич. – У нее там, на дереве, были малыши – теперь понятно, почему она напала на меня… Подумала, что я им угрожаю. Но, бабушка Веюшка, как ты их достала оттуда? И как ты их зовешь?
– Добрый княжич, все то, что умею я, умеешь и ты… – ответила старуха, загадочно улыбаясь. – Когда я пришла на то место, сразу поняла, что там произошло. И догадалась, почему рысь на тебя бросилась. Там, на дереве, у нее дупло, где она вывела свое потомство. Ты слишком долго топтался возле ее дома, а эти хищники становятся слишком нервными, когда выкармливают малюток. Так что, дойдя до твоего шалаша и оказав тебе помощь, я вернулась назад, освежевала мертвого зверя, шкуру принесла сюда, а остальное отнесла подальше в лес. Затем я просто попросила этих малышей спуститься вниз… – Вейница внимательно посмотрела в глаза княжичу. – Я послала к ним свою мысль – и между нами возникла связь, так что я могла убедить их выполнить мою просьбу… А ты? Разве ты раньше не замечал в себе каких-то особенных способностей?
– Н-нет… – покачал юноша головой, – хотя… я все вспомнил, – он просиял и начал быстро говорить: – Я ведь в тот день за лосенком пошел. Он меня слушался, этот лосенок! Это было так странно… Да только не успел я к нему подойти, опасность какая-то рядом мне почудилась. Я ему, лосенку, молча приказал убегать, ну а потом эта рысь сразу на меня напала…
Он замолчал, глядя то на старуху, то на зверят, что жались друг к другу, недовольно урча. Ведунья выжидательно смотрела на него, и он понял, чего она ждет. Он сделал полшага вперед и вытянул перед собой руку. Затем издал такой же шипяще-свистящий звук, что слышал от Вейницы, и сказал:
– Не бойтесь! Я вас не обижу. Подойдите ко мне…
И дикие детеныши одного из самых опасных хищников послушно подошли к юноше. Они терлись о его ноги – маленькие, теплые, трогательные в своем детском очаровании. Чаян бросил на ведунью вопросительный взгляд; та ответила легким кивком. Княжич наклонился и потрепал малышей за шею, отчего они довольно зажмурились. Ощущение от прикосновения к теплой шерстке было настолько необычным, что княжич, потрясенный доселе неведомыми чувствами, выпрямился и тихо проговорил:
– Мне так жаль, что я убил их мать… Но она сама напала на меня.
– Все правильно, – успокоила его старуха. – Человек – господин над тварями, а не наоборот. Человек всегда должен побеждать. Главное – не убивать без нужды. Убивать ради развлечения – это предел человеческой низости, и такое злодеяние никогда не останется безнаказанным, – старуха воздела руки кверху, – боги накажут такого человека.
– Разве можно убивать ради развлечения? – изумился юноша.
– Поверь, добрый княжич, люди еще и не такое способны… – с горечью промолвила ведунья, – тебе еще предстоит столкнуться с разными проявлениями подлости и низости людской – и главное, чтобы ты сам при этом не потерял чистоту своей души… А еще вред душе человеческой приносит невежество… Люди судят по поверхности, не стараясь заглянуть вглубь. Поэтому мой тебе наказ, княжич – имей глубокий взгляд на все, что происходит в этом мире. Умей заглянуть туда, куда другие не в состоянии.
Юноша решил позже подумать над словами старухи; сейчас же его интересовало другое.
– Что же с ними делать? Они ведь погибнут, если останутся в лесу… – он с сожалением смотрел на рысят, что затеяли у его ног веселую возню.
– Возьмешь их с собой, – сказала Вейница, словно это было само собой разумеющееся, – пусть в тереме соорудят что-то вроде клетки. Теперь ты за них отвечаешь… – она помолчала, а затем добавила: – Я ведь их только днем отпускала в лес погулять. Ночью слишком опасно, поэтому они ночевали в твоем шалаше… Да-да, прямо у тебя под бочком, – она улыбнулась, видя, с каким недоверчивым удивлением смотрит Чаян на зверенышей. – Энергия животных целебна, знай это – твои раны будут заживать быстрее…
К тому времени, когда истекли три седмицы и настал срок возвращаться в поселение, юный княжич почти полностью восстановил свои силы, и его раны хорошо поджили – все благодаря чудодейственным снадобьям старой знахарки, которая продолжала ухаживать за ним. Часто юноша задавал себе вопрос – каким образом Вейница очутилась рядом с его жилищем как раз в тот момент, когда ему нужна была помощь, когда он находился на краю неминуемой гибели? Почему именно она? Много раз вопросы эти готовы были сорваться с его губ – но всякий раз что-то удерживало его от этого. Глядя на старую ведунью, видя ее поразительные глаза, в которых, казалось, жили тысячи древних тайн, он не решался обратиться к ней с тем, что его интересовало. А еще он хотел сам поразмышлять над этой загадкой. Но после. Сейчас он все еще выздоравливал после рысьих когтей, и от усиленных дум его голова начинала кружиться. Да и глаза ведуньи будто бы говорили ему: «Не спеши… Слушай, смотри, созерцай…»
Вейница не была многословна. Она произносила слова лишь в том случае, когда это было действительно важно. И Чаян, которого поначалу удивляло нежелание старухи разговаривать, постепенно стал понимать, что таким образом она учит его воспринимать мир всеми своими чувствами. А главное – находить ответ самому, прежде чем он будет дан в виде слов. Бывало, поднимала она к небу лицо и стояла так, закрыв глаза и слегка шевеля губами; и юноша, замирая в благоговении, понимал, что так общается она с богами или духами. И он тоже пытался разговаривать с небожителями; и очень часто они ему отвечали. Нет, ответы богов воспринимались им не как слова, но как снизошедшие откровения. Их нельзя было облечь в форму речи, но каждый раз после такого откровения княжич чувствовал себя другим, как будто немного повзрослевшим. И однажды он с необычайной ясностью понял, как Вейница нашла его. Понял – и возрадовался. И тепло стало на его сердце, и наполнился дух его любовью, покоем, уверенностью и готовностью выполнить то, что предначертали ему боги… Что это будет – он и сам пока не знал, но чувствовал, что когда-нибудь это непременно откроется ему…
– Ну что, княжич… – сказала Вейница в то утро, когда ему предстояло возвращаться. – Тебе пора. Возвращайся в селение. А я пойду к себе… Путь мой не близок.
– Спасибо тебе, бабушка Веюшка, – проникновенно произнес юноша. – Доброту твою вовек не забуду, жизнью обязан я тебе, теперь ты – моя вторая матушка…
И он со всем почтением поклонился в ноги старухе. А она смотрела на него, и глаза ее лучились материнской нежностью к этому мальчику, который уже сегодня к вечеру будет посвящен в воины – а следовательно, станет взрослым мужчиной. Знала она и то, что теперь связывает их навеки неразрывная нить…
Напоследок повесила она на его шею амулет – небольшой белый округлый камень, оплетенный шнурком; затем, едва шевеля губами, произнесла что-то, прикрывая амулет ладонью. И только после этого она, благословив княжича, отправилась к себе домой.
Глава V. Возвращение из леса. Окончание обряда Посвящения. Чаяна, согласно обычаю, нарекают другим именем. Ночь, костер, новопосвященные выбирают себе пару. Влюбленная девушка уводит юного княжича в луга
Юноши возвращались из леса. Селяне встречали их, возбужденно гомоня и щедро охаживая палками и кнутами. Таким образом, согласно обычаю, они выбивали из вернувшихся «звериный дух». После этого мальчикам предписывалось посетить баню и, обрядившись в чистые одежды, выйти ввечеру на холм перед святилищем, чтобы завершить Посвящение.
Когда начали опускаться сумерки, одетые по-праздничному селяне потянулись на холм, чтобы принять участие в самом долгожданном и торжественном событии, с которым не могло сравниться никакое другое.
Храм был украшен лентами и цветами. Величественный, разнаряженный эхт, распустив по плечам седые пряди, нараспев произносил ритуальную речь. Солнце коснулось горизонта – и он ударил посохом в медный щит. Гомон в толпе прекратился. В тишине слышно было, как журчит вода в реке и шумят деревья. От реки потянуло влагой… Все вокруг наполнилось ожиданием великого и чудесного, что должно было вот-вот произойти – некоего мистического действа, которым руководят сами боги.
Снова стояли перед храмом юноши – но теперь их было не десять, а девять. Один из них сгинул в темном лесу… Может быть, растерзал медведь, а может быть, утоп в болоте – что ж, такое иногда случалось.
Теперь они чувствовали себя совсем по-другому, чем три седмицы назад, когда только готовились к испытанию. Они держались, гордо расправив плечи и глядя из-под бровей по-мужски суровым взглядом. Будь они по-прежнему мальчишками – плясали бы и прыгали от радости, что вернулись живыми; но теперь им это не подобало – еще совсем чуть-чуть, и они станут полноправными членами дружины, влившись в мужское общество воинов и защитников.
Поверх расшитой праздничной рубахи у каждого юноши была перекинута через плечо и закреплена на поясе шкура убитого им животного. У одного юноши это была шкура лося, у двух других шкуры лесных оленей, трое хвастали волчьими шкурами, еще двое носили на шее шнурки с просверленными кабаньими клыками, и лишь у Чаяна была великолепная шкура рыси. И, конечно же, все с трепетом и легкой завистью косились на трофей княжьего сына. Чаян, делая вид, что не замечает этих взглядов, многозначительно переглядывался со своим другом Малютой. У того на плече висела шкура волка…
От храма к реке по пологому склону вели деревянные ступени с перильцами, также украшенные цветочными гирляндами. Они кончались, переходя в мостки, и на этих мостках была установлена арка. Боковые стойки ее украшали священные знаки, сливающиеся в причудливую и сложную резьбу. Семь широких деревянных лучей расходились вверх от ее дуги, и на каждом их них был начертан древний священный символ. Арка называлась «Идуна» и олицетворяла собой женское лоно.
Итак, в наступившей тишине эхт объявил, что юношам предстоит пройти последнюю часть Посвящения – новое рождение. Он махнул рукой – и те цепочкой потянулись вниз, к реке; но спускались они не по ступеням, а по боковой тропинке.
У берега юноши скидывали всю свою одежду и входили в реку. Им следовало погрузиться в воду полностью, с головой, причем они все должны были успеть сделать это до того, как солнце полностью зайдет за край земли. В это время эхт спустился по ступеням и теперь вместе с двумя помощниками стоял возле арки. Юношам предписывалось, доплыв до мостков, выбраться из реки и пройти под аркой – получить символическое новое рождение.
Посвящаемые сами определяли, кто из них первым пройдет обряд. Как правило, такой чести удостаивался лучший из них – тут играл роль и авторитет этого молодого человека, и его качества, и внешняя стать. Но, пожалуй, решающим фактором являлся трофей, добытый юношей в лесу. Поэтому первым, сбросив с себя рубаху, в воду вошел юный княжич. Все в нем пело и торжествовало – вот он, главный момент его жизни… Вода оказалась теплой и ласковой, и Чаян не без удовольствия нырнул, так, под водой, проплыв почти до самых мостков. Затем он ловко выбрался и, глубоко вздохнув, словно освобождаясь от всего прежнего, вступил под своды Идуны. В этот момент он почувствовал, будто окатила его с головы до ног невидимая волна – это означало, что обряд завершен, и вместе с благословением богов он получил новое рождение как взрослый и полноценный член общины.
Люди, что сверху, с холма, наблюдали за происходящим внизу, радостно заголосили и принялись распевать громкие песни, славя и поздравляя новопосвященного. В это время помощники эхта обряжали юношу в новые одежды, а сам священнослужитель нарекал его другим, «взрослым» именем, которое теперь предстояло носить до конца жизни.
До того, как помощники успели накинуть на княжича белую рубаху (которую специально для этого обряда шили и вышивали его сестры), эхт заметил на его теле свежие шрамы. Четыре багровые выпуклые полосы пересекали грудь юноши наискось, от левого плеча и до нижних ребер с правой стороны. Эхт, дав помощникам знак погодить, внимательно вгляделся в эти отметины от рысьих когтей, и затем взглянул в глаза юноше – и взгляд старика выражал изумление и священный трепет.
Наконец княжича облачили полностью – в рубаху, шаровары и сапоги, подпоясали расшитым поясом. Красивый и статный, стоял он в свете заходящего солнца, лучи которого подсвечивали медью его кудри, спускающиеся до плеч.
– Нарекаю тебя Ланизбором! – зычно и торжественно провозгласил эхт. – Воистину избран ты свыше, и свидетельство тому начертано у тебя на груди, ибо не помню я еще случая, чтобы удавалось младому юноше уйти живым из лап рыси… Солнцеликий Яхор, пресветлый Владыка, благословляет тебя! – и он прикоснулся своим посохом к голове новопосвященного.
Радостные возгласы донеслись с холма, и юноша, еле сдерживая в сердце своем ликующую радость, поклонился до земли в сторону поселения, отвесил поклон солнцу, и затем – старому эхту. После этого он стал подниматься по деревянным ступеням вверх, к храму, где радостные селяне ждал его, чтобы чествовать и поздравлять. Шел он не спеша, с достоинством, подобающим юному витязю.
Следом за ним принимал Посвящение Малюта; его нарекли Воймиром, он шагнул на первые ступени как раз в то время, когда княжич преодолевал последние.
А там, на холме, ликовал народ. Люди забрасывали княжича цветами, девушки кружили вокруг него хоровод – румяные, улыбающиеся, они заигрывали с ним, стараясь прикоснуться, а он краснел и смущался, хотя и было все это несказанно приятно. Но вскоре и его друг разделил с княжичем внимание красных девиц; а затем, когда все юноши прошли заключительную часть обряда и получили новые имена, веселье приобрело необычайный размах. Солнце уже погасло, и настало время готовится к разжиганию костра, который был уже предварительно сложен на расчищенной площадке перед святилищем.
Эхт медленно подошел к кострищу. Селяне, встав в хоровод, затянули громкую песню, сопровождаемую резкими выкриками. Так они возносили хвалу богу Огня Авригуну, выражали ему свое почтение и просили благословить их праздник.
Огонь! Он являлся непознаваемым чудом. Он мог быть грозным и смертоносным; но, прирученный, он грел, готовил пищу, а также веселил. Огонь был разрушающей, но одновременно и созидающей силой. И существовали отдельные чудодеи, которые могли подчинить себе эту силу… Они могли заставить огонь превратить в звонкий металл рассыпчатую бурую грязь, которую по зиме извлекают со дна болот. Сначала этот металл становился в их руках мягким, словно сырая глина, и потом эти чудодеи изготавливали из разные инструменты, а также оружие.
Обитали такие чудодеи-кузнецы за пределами селений, на отшибе, ибо нельзя заниматься таким могучим огненным ведовством там, где живут люди. Каждая девица желала стать хозяйкой в доме, из которого и день и ночь раздаются звонкие удары металла о металл, ибо всякий раз на наковальне рождается либо лемех плуга, которым орут (пашут) матушку-землю, либо звонкий топор, которым рубят деревья, либо «великий миротворец» – длинный прямой меч воина-дружинника, что предназначен защищать земли венедов от напастей. Если не станет кузнецов, то венеды станут слабыми и одолеют их всякие беды, поэтому опытным кузнецам, хозяевам жаркого огня и звонкого металла, оказывался почти такой же почет, как и жрецу-эхту. Вот они, эти укротители огня и металла – стоят в первых рядах селян в своих нарядных одеждах, выделяясь среди них могучими мускулистыми фигурами и закурчавившимися от жара горна бородами.
Искра упала в середину кострища – и легкий дымок поднялся от сухой травы, что была выложена посередине. Эхт наклонился и принялся дуть туда, где из маленькой искорки зарождалось пламя. Люди теперь ритмично хлопали в ладоши и приговаривали: «Авригун, нам свет даруй! Тепло даруй!» Священнослужитель, натуживая щеки, старательно раздувал огонь. Это была его почетная обязанность, и он выполнял ее со всей подобающей важностью. Наконец трепетное пламя занялось среди сухого пучка. Сначала оно робко танцевало, но вскоре, словно удостоверившись, что ему ничто не помешает, весело заплясало, с треском пожирая ветки и торопливо устремляясь все выше и выше. Народ возликовал. Теперь люди выражали свою бурную радость. Всем было известно, что бог огня не покровительствует мрачным и унылым. Хвалебные песни вознеслись в небо, которое, казалось, резко потемнело после того, как огонь запылал в полную силу.
– Гори, гори, ясно! Чтобы не погасло!
Возбуждение нарастало. Селяне пели, кружась вокруг костра – они притопывали, прихлопывали, то и дело доносилась какая-то веселая шутка, и вслед за ней – взрыв смеха. Парни и девушки стали собираться в хоровод. Тут-то и пришло время выразить свои симпатии…
В этот день девушки могли выбирать себе пару из новопосвященных. Юноши немного стеснялись, топчась на месте и стреляя глазами в сторону девушек, которые, хихикая и шушукаясь между собой, тоже смотрели на них, оценивая и выбирая. Они могли и не выбирать – тогда выбирали их. Но обычно девушки уже заранее знали, на чью голову они наденут венок…
Княжич чувствовал себя немного неловко, хотя старался не подавать виду. Он бы с превеликим удовольствием просто поводил бы хоровод у костра, пообщался с товарищами, с которыми так долго не виделся. Хотя у многих его сверстников были на примете девушки, сам он не считал, что готов с кем-то «поиграть». Собственно, такое скромное поведение отнюдь не возбранялось. И даже считалось, что тот, кто найдет себе пару годам к шестнадцати-семнадцати, более мудр и рассудителен по сравнению с другими. «Найти пару» вовсе не означало заключить брачный союз. Парни и девушки могли вступать друг с другом в близкие отношения, сравнивать, выбирать. Некоторые решали пожениться с первого же раза, но другие не спешили, стараясь найти пару по душе. Не одобрялось лишь, если к девятнадцати годам парень или девушка не создали семью. С такими беседовали старейшины, стараясь наставить на правильный путь – и, как правило, вскоре такие молодые люди наконец «остепенялись».
Друг молодого княжича, которого теперь надлежало звать Воймиром, нетерпеливо покусывал губы, не сводя глаз со своей зазнобы, Сияны – бойкой, грудастой и круглолицей девицы шестнадцати лет. Она первая направилась в сторону новопосвященных юношей; в отблесках костра сверкала ее белозубая улыбка, слабо сплетенная коса цвета спелой ржи гордо покоилась на ее плече. Когда она подошла совсем близко, пахнуло от нее чем-то женским, теплым, волнующим и сокровенным…
Она надела венок на голову своему избраннику, прикоснувшись к нему на мгновение своей большой грудью, и произнесла, сверкая зелено-карими глазами:
– Пойдем, Войко, поводим с тобой хоровод, будешь моим дружочком…
И она увлекла его за собой – необычайно гордого и довольного. И тут остальные девушки ринулись разбирать парней.
* * *«Мне надо успеть первой… – думала Беляна, – что если кто-то опередит меня? Ах, ну что ж я сразу-то к нему не подошла? Надо было вместе с Сияной… Что-то оробела я… Ох, княжич мой ненаглядный, будешь ты моим все равно… Никому тебя не отдам…»
Беляна еще не выбирала себе пару, хотя многие парни сохли по ней, ибо была она настоящей красавицей. Но только юный княжич, лишь он один, владел всеми ее помыслами – ни на кого более не обращала она свой взор. О нем она грезила и во сне, и наяву, и не могла дождаться того дня, когда он станет взрослым. Нравился он ей с самого детства. Часто они играли втроем – Чаян, Малюта и она. И в какой-то момент (она даже не могла сказать, когда именно) вдруг стала она ощущать что-то странное, когда княжич находился рядом. Щеки ее начинали гореть, сердце часто билось, а губы пересыхали, так что приходилось все время их облизывать. И тогда возникало в ней неукротимое желание прикоснуться к другу своего брата, запустить руку в его золотые кудри и… На этом месте она всегда терялась, не зная, чего именно ей хочется. Но потом старшие подруги рассказали о том, что бывает между двумя, когда они нравятся друг другу – и занялся дух у девицы от того, что она узнала; от всего этого тайного, сладкого…
Она растолкала локтями своих товарок – и предстала перед княжьим сыном с пышным, благоухающим венком в руках, и тут же ею овладела досадная слабость – так близки были его синие глаза… Но быстро овладела она собой – и, улыбнувшись лукаво, надела венок свой на голову княжичу под веселые шутки и смех остальных девчат и парней. Затем схватила она его за руку и увлекла в хоровод.